Ольга Дрёмова - Столичная штучка

— Конечно, не царские хоромы, но… — глаза Ксюхи довольно заблестели, — Толечка, наконец-то свой угол!

Остановившись в дверях коридора, она восхищенно окинула взглядом комнату. «Однушка» в панельном доме, действительно, на царские хоромы не тянула ни с какой стороны, мало того, скорое рождение ребенка в семье подразумевало проблемы с жилплощадью уже в недалеком будущем, но, как известно, все познается в сравнении, да и аппетит приходит во время еды. Эти четыре стены достались Бубновой потом и кровью, поэтому места милее и желаннее, по крайней мере на данном этапе, для нее не было.

Приехав в свои семнадцать из Севастополя с голыми руками, она была уверена, что через какое-то время Москва упадет к ее ногам, покорившись несравненной красоте и обаянию, но, к ее величайшему изумлению, таких, как она, в столице оказалось сверх всякой меры. Несмотря на ее твердую веру в свою неотразимость, цветы в машину забрасывать никто не спешил и дождя из милых сердцу зеленоватых шуршащих купюр над ее головой не проливалось.

По всем законам географии Севастополь был частью России, но у москвичей он ассоциировался исключительно с Украиной, добавляя Ксюхе непредвиденных сложностей на пути к покорению вожделенного Олимпа. Промотавшись почти полгода в поисках подобающего для ее персоны места, Бубнова начала понимать, что ни одно хоть сколько-нибудь уважающее себя престижное заведение брать ее не желало и что такая, как она, красавица и умница, может рассчитывать максимум на место уборщицы в укромном уголке одного из спальных районов города, да и то при определенных обстоятельствах.

Возвратиться к родителям домой ни с чем она не могла, но и мыкать горе в городе, где на тебя всем, мягко говоря, наплевать, смысла тоже не имело. Уяснив это, она сообразила, что единственный имеющийся у нее выход — попытаться зацепиться за Москву, продав подороже то, что у нее есть. Продолговатый, немного азиатский разрез угольно-черных глаз, узкая аристократическая кость и грива блестящих волос цвета воронова крыла — вот и все ее богатство. Не густо, но и не пусто, если к этому прибавить еще светлые мозги и решимость биться за свое будущее насмерть.

Шесть лет неустанного труда дали, к сожалению, немного. Место официантки в ночном ресторане и беспрестанные переезды с квартиры на квартиру были не совсем тем, к чему она стремилась. С каждым новым претендентом, к сожалению, успевшим улизнуть вовремя, надежды Ксюхи таяли: время работало против нее, и этот факт был неоспорим.

Девять месяцев назад, в мае две тысячи четвертого, Оксана поняла, что на ее крючок, заброшенный с филигранным старанием, наконец-то клюнуло. Рыба была, правда, неважнецкая, но шанс, ожидаемый так долго, упускать было нельзя.

Сорока восьми лет от роду, женатый, с двумя детьми, безденежный преподавателишко одного из институтов, Нестеров был крайне непривлекательным объектом, но выбирать не приходилось. Огромные минусы кандидата перекрывались двумя плюсами — московской однокомнатной квартирой, имеющейся в его распоряжении, и возможностью поступить в институт вне конкурса.

Адекватно оценивая свою «гениальность» в науке, Ксюня сразу сообразила, что дорожка к высшему образованию, так необходимому в столице, может переплестись с желанным квартирным вопросом только благодаря новому воздыхателю. Поймать сразу двух зайцев — перспектива на редкость заманчивая, способная прикрыть глаза на многое: и на возраст, и на финансовое благополучие, и на тошнотворную благонадежность кандидата, поэтому, украсив губы наивной улыбкой и накинув на глаза пелену соблазнительной поволоки, Ксюня взялась за дело.

Семейная благонадежность Анатолия оказалась у ног юной избранницы почти мгновенно, не выдержав и нескольких месяцев, словно за его плечами и не было двадцати пяти лет удачного брака. Картонный домик семейных отношений Толи рухнул в одночасье, погребя под собой любивших его двоих взрослых детей и жену. С институтом тоже все получилось проще пареной репы: не затрудняя себя экзаменационной нервотрепкой, первого сентября Бубнова пришла учиться, не потрудившись даже разузнать расписания занятий.

Против ожидания белая фата и золотой ободочек на безымянном пальце не разрешили вопроса с пропиской: «благородные» наклонности Анатолия не позволили ему выгнать с собственной жилплощади дочь Алену. Прикладывая нечеловеческие усилия, Ксюха пыталась примириться с временными неудобствами съемной квартиры и перекроить представления мужа о справедливости, но его ослиное упрямство было бесконечным, и кто знает, как сложились бы обстоятельства, если бы не умер муж Алены, Иван, и не забеременей Ксюха вовремя.

Потрясенный этими двумя новостями — смертью своего, можно сказать, зятя и надвигающимся отцовством, — этот размазня Толик наконец-то согласился поменять место дислокации. Переехав жить к своей матери, его дочь оказала для Оксаны неоценимую услугу, но, если уж быть до конца честной, она могла сделать это и пораньше, не доводя отношений отца с новой женой до критической точки. Хорошо еще, что хватило мозгов зачать ребенка не от этой разини Нестерова, а от приличного мужчины, а то Боливар двоих бы не потянул.

То, что Толик — элемент временный, Оксане было ясно с первого дня знакомства. Да разве хоть одна уважающая себя женщина станет связывать себя с подобным несчастьем? Кроме серо-голубых глазок и светлого чубчика в его внешности ничего примечательного не было, а сострадательность, переходящая в кретинизм, и наивность, граничащая с глупостью, были просто карой господней как для их обладателя, так и для всех, кто находился рядом с ним.

Шаг за шагом, переступая через свои принципы, Анатолий сдавал позиции, занятые им в самом начале романа с Оксаной; шаг за шагом, теряя свое собственное «я», он попадал в хитро расставленные сети молодой аферистки. Жалея о совершенном, с болью осознавая, что Светлана, его бывшая жена, никогда не простит ему предательства, потеряв надежду на избавление, перестав сопротивляться, он плыл по течению, рассчитывая только на то, что удар о камни будет не смертельным.

— Толя, я так счастлива! — голосок Оксаны зазвенел, словно серебряный колокольчик, напоминая Анатолию о тех временах, когда ради него эта женщина хотела казаться лучше и чище, чем была на самом деле.

— Я рад, — коротко ответил он, достал из кармана вторую связку ключей от квартиры и протянул ее Ксюхе. — С новосельем тебя… хозяйка, — негромко произнес он. Дрогнув уголками губ, он усмехнулся, и Ксюха увидела, что на дне его прозрачных глаз полыхнуло что-то такое, чего раньше она за ним не замечала.

— Толечка, — наморщила лоб она, — а можно я здесь сделаю кое-что по-другому? Знаешь, мне кажется, что на окна лучше…

— Ксю! — недовольно сморщившись, остановил он ее. — Теперь это твой дом и ты можешь здесь переделывать все, как тебе заблагорассудится. Это твое право.

Взглянув на Ксюху иронично, он с силой сжал ее ладонь, в которой она держала ключи. Скрипнув зубами от неожиданно резкого ощущения, Оксана метнула на мужа недобрый взгляд, но тут же, взяв себя в руки, приторно улыбнулась и с наивностью произнесла:

— Значит, ты полагаешься на мой вкус?

— У меня есть варианты? — на мгновение прикрыл ресницы он. — Девочка моя, ты никогда и никому не оставляешь выбора, в этом твоя ошибка. Ладно, располагайся, — сменил тему он, — мне нужно уйти, часа через три буду.

Дверь за Анатолием захлопнулась, а Ксюха, раскрыв ладошку и потерев покрасневшую кожу, посмотрела на новенький сияющий комплект ключей и самодовольно мурлыкнула:

— Пора уже зарубить себе на носу: выбор, Нестеров, убивает, тем более таких тюфяков, как ты. А кто из нас двоих ошибся — покажет время.

Серая февральская хмарь залила город. Угловатые крыши нахохлившихся хрущевских пятиэтажек, покрытые слоем лежалого снега, почти слились с грязноватым полотном безликого неба; близоруко щурясь, безразлично глазели на мир мутные провалины темных окон. Бросая исподтишка горсти мелкого сухого снега за воротники, февраль — кривые дорожки играл порывистыми ветрами, закручивая на тротуарах поземку в крутые узлы. Подхватывая почти невидимые глазу колкие снежинки, сыпавшиеся из матового кармана неба, ветер швырял их в разные стороны, то с силой прижимая к земле, то снова подбрасывая наверх.

Поеживаясь от мелких ледяных уколов, Анатолий стоял на остановке и ждал автобуса. Можно было, конечно, не маяться понапрасну, а поймать машину, но такой способ вовсе не гарантировал быстрого передвижения. Скользя по обледенелым полосам и истошно гудя, машины продвигались черепашьим шагом, протискивались в плотном потоке практически на ощупь, отнимая у дороги каждый метр полотна с боем.

Перспектива общественного транспорта Анатолия не радовала, тем более что обратный путь, как ни крути, приходился на час пик, но съездить к матери было необходимо. Три дня назад, позвонив на старую квартиру, он узнал, что Ева Юрьевна серьезно больна. Не желая расстраивать сына, она отшучивалась, что наконец-то у нее, как у всех старых людей, появилась возможность покемарить на диване перед телевизором. Слыша в трубке тяжелое дыхание матери, Анатолий понял, что дела обстоят неважно.

В свои семьдесят пять старая леди с прямой осанкой и острым, словно бритва, языком, могла дать фору кому угодно. Независимая в суждениях и поступках, она походила на царствующую королеву-мать, не ждущую от жизни подачек и не рассчитывающую на чью-то милость. Ее глубокие голубые глаза к старости выцвели, обмелели и стали прозрачными, словно речная вода, но узкие полоски губ, сжимавших в уголке неизменную сигарету, оставались по-прежнему яркими и точеными. Высокая, сухая, с темной, изрезанной мелкими частыми надсечками морщин кожей, она выглядела неприступной неприятельской крепостью для каждого, кто пытался найти брешь в ее стройной системе мироздания.