Шэна Эйби - Столетнее проклятие

Где-то сзади все громче выла Абигейл.

Наконец Бальтазар поднял голову и, глядя на Маркуса, покачал головой.

— Кинкардин, — сказал он, невесело усмехаясь, — я всегда знал, что ты удачлив, но пора, быть может, дать твоей удаче отдых, а то она совсем иссяк нет.

Маркус слабо улыбнулся в ответ и проговорил что-то на том плавном чужом языке, который понимали только они двое.

Маг рассмеялся и повернулся к Авалон:

— Леди, твой муж будет жить. Правда, тебе придется одолжить ему повязку. Полагаю, розовый цвет будет ему очень к лицу.

Розовый шарф Бальтазара остался в Савере, так что Маркусу пришлось щеголять в серой повязке, вырезанной из чьей-то шерстяной туники, и все равно он ворчал, явно раздраженный своей временной беспомощностью.

Они решили, что задержатся в Трэли самое меньшее на неделю, чтобы Маркус успел как следует оправиться от ран.

— Хватит и дня, — возразил Маркус.

— Неделю, — твердо повторил маг.

— Две недели, — вмешалась Авалон, чтобы окончательно остудить пыл раненого.

Сошлись на неделе. Маркус сдался неохотно, но Авалон не обращала внимания на его воркотню. Он был ранен двумя стрелами, причем с близкого расстояния, и все же выжил, словно подтверждая слова Баль-тазара, что удача покровительствует таким, как он.

Они ночевали в бывшей комнате Авалон. Утром она проснулась рано и долго смотрела, как он спит. Длинные волосы Маркуса в беспорядке разметались по подушке, на ввалившихся щеках и подбородке проступила щетина, но дышал он ровно, и жара у него не было. Он, несомненно, поправлялся.

За три дня, что они пробыли здесь, жизнь в замке потихоньку начала входить в прежнюю колею. Авалон отрадно было видеть, как возрождается прежний, блистательный Трэли.

Абигейл солгала. Большинство слуг и челяди вовсе не умерло от яда. Они бежали, спасаясь от ее безумия. Жители деревни постепенно возвращались в свои дома. Первой в замке появилась Эльфрида и, отыскав Авалон, рассказала ей о том, что произошло в Трэли.

После смерти мужа леди Абигейл вела себя совсем странно, наводя немалый страх на челядь и слуг. Когда прибыл новый барон, никто в деревне не хотел идти работать в замок. Все твердили, что это проклятое место, а безумная женщина их погубит. Через неделю после похорон брата новый барон куда-то пропал, и с тех пор никто его не видел. К тому времени Абигейл прогнала из замка почти всех слуг и домочадцев. Было это девять дней назад.

Сегодня Абигейл под охраной солдат отправится в Лондон. С той минуты, когда Авалон впустила в баронскую спальню воинов Кинкардина, Абигейл не произнесла ни единого внятного слова — все лепетала, плача, об огне и красноглазых дьяволах. Этот лепет лишь подтверждал в глазах других ее безумие. Подобно злому черному эльфу из легенды, Абигейл была обречена вечно нести свое наказание. Только ее не сожгут, оставив окаменевшие останки в склоне горы, а посадят под замок в прочной каменной башне, чтобы она наконец ответила за все свои преступления.

Когда-нибудь, думала Авалон, ей самой придется поехать в Лондон и рассказать королю о том, что произошло в баронской спальне. Но, само собой, рассказать не все. Благодарение богу, найдется немало свидетелей, которые охотно подтвердят, что леди Абигейл безумна. Ну да об этом еще будет время подумать.

Сегодняшний день выдался ясным, да и английская зима гораздо мягче шотландской. В саду, устроенном матерью Авалон, еще не опали все листья, и меж нагих ветвей то тут, то там алеют и золотятся последние приметы осени.

Маркус безмятежно спит под теплыми одеялами в, старой комнате Авалон. Она предпочла разместиться там, потому что никак не могла забыть зловещий сумрак баронской спальни. Даже после того, как там прибрали, вычистили, унесли тело Уорнера, в этой комнате все равно пахнет смертью и кровью.

Так что Авалон поместила мужа в комнате, где провела когда-то самые счастливые дни в своей жизни. Еще до того, как встретилась с Маркусом. Из окна этой комнаты виден краешек соснового бора. А еще — громадная старая береза — любимица маленькой Авалон. Быть может, завтра, когда Маркус окрепнет, Авалон приведет его к этой березе, и они будут целоваться в тени могучих ветвей.

Она неспешно шла по мощенной белым камнем дорожке, разыскивая мраморную скамью, до которой в прошлый раз так и не добралась. Она совсем не удивилась, увидев, что человек, который должен бы мирно спать в теплой комнате, сидит на той самой скамье, кутаясь в тартан и плащ, и не сводит с нее блестящих глаз.

— Милая Розалинда, — проговорил он. — Ты сейчас еще прекрасней, чем в прошлую нашу встречу.

— Не стоило тебе вставать, — упрекнула его Авалон — без особой, впрочем, досады, и Маркус, почуяв это, улыбнулся.

— Подойди-ка поближе, и я мигом докажу тебе, что уже выздоровел, — поддразнил он.

Авалон улыбнулась ему, остановившись у самого края скамьи.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— Мне кажется, что я проспал бы тысячу лет.

— В самом деле? И где только я могла уже слышать эти слова?

— Что ж, теперь твоя очередь сказать мне, что грех тратить время на сон, когда в мире есть столько интересных занятий. Кстати, одно из них как раз у меня на уме.

Золотисто-бурые плети жимолости сплетались над их головами, образуя свод живой пещеры. Авалон хотела погладить Маркуса по щеке, но он перехватил ее руку и поднес кончики ее пальцев к губам.

— Авалон, — прошептал он, щекоча жарким дыханием ее ладонь, — неужели, суженая моя, наступит время, когда мы оба наконец будем целы и невредимы? Право, пора нам пожить спокойно.

— Хорошо бы, — вздохнула она.

— Еще как хорошо, — согласился Маркус и, зажмурившись, притянул ее к себе.

Сердце Авалон сладко сжалось, но она покачала головой и со смехом отстранилась.

— Нам надо поговорить, — сказала она, отнимая руку.

— Потом, — Маркус снова потянулся к ней.

Она невольно рассмеялась, жалея, что не может уступить ему.

— Нет, милорд, ты еще не вполне окреп, а я слишком дорожу тобой, чтобы подвергать опасности твое здоровье.

— Правда? — переспросил он, не сводя с нее блестящих глаз. — Ты мной дорожишь?

Авалон опустила глаза, не зная, с чего начать. Даже теперь ей было нелегко заговорить об этом.

— Я боялась, — сказала она, не поднимая глаз. — Лишь когда мы приехали в Трэли, я поняла, как силен был мой страх, какими тисками сжимал он мое сердце.

— Суженая… — произнес Маркус, но Авалон жестом остановила его.

— Нет, выслушай меня. — Она наконец-то нашла в себе силы встретить его взгляд и снова испытала безмерное счастье оттого, что он жив и никогда ее не покинет. — Это страх мешал мне прислушаться к голосу моего сердца. Страх держал меня в одиночестве, вынуждал противиться тому, чего я не понимала. Теперь я стыжусь этого.

Маркус ничего не сказал на это, только взял ее за руку, усадил на скамью рядом с собой — и на сей раз Авалон не стала ему противиться.

— Из-за этого страха я едва не погубила тебя. Я ведь не сказала тебе, что в тот день в Савере попыталась все же сделать то, о чем ты меня просил. У меня было видение, но оно показалось мне бессмысленным. Я решила, что это лишь игра воображения. На самом деле это было предостережение, и я поняла это, когда мы оказались с Абигейл в той страшной комнате. Видение повторилось, уже наяву, и я ничего не могла изменить.

Порыв ветра прошуршал в увядшей траве, поднял в воздух вихрь сухих листьев. Нагие ветки вишни затрепетали, закачались в ясной голубизне неба.

— Если б только я тогда все тебе рассказала! — с болью проговорила Авалон. — Если б только не поддалась страху, а прислушалась к голосу сердца. Если б только нашла в себе силы признать, что мое проклятие — на самом деле дар… Ты был прав, — прибавила она, помолчав. — Я поняла это тогда, в комнате, когда ты лежал, истекая кровью, а Абигейл целилась в меня. Поняла — и едва не опоздала.

Маркус запрокинул голову, глядя в прозрачное небо, помолчал, подыскивая слова.

— Нет, родная моя, — наконец сказал он, — ты напрасно винишь себя. Я хорошо понимаю, каково тебе было во власти Хэнока. И меня не удивляет, что ты противилась всему, что связывало тебя с проклятием Кинкардинов. Тебе не нужно сокрушаться, что ты не желала даже слышать о нашем родовом проклятии. Клянусь богом, это было твое право. Будь я на твоем месте, Авалон, я, наверное, не сумел бы выстоять, но ты выстояла. Запомни, с даром или без него, ты самая чудесная женщина в мире.

Авалон взглянула в его глаза и поняла, что Маркус говорит то, что чувствует на самом деле.

— И неизвестно, что произошло бы, если б ты рассказала мне о своем видении, — продолжал Маркус. — Все мы знали, что в Трэли нас ждет ловушка, и, однако же, приехали сюда. Разве могла ты предотвратить то, чему суждено случиться? Подумай, любовь моя, мы оба живы, и твой отец отомщен, и все обернулось к лучшему. Разве это плохо?

Авалон прижалась к нему, умиротворенная его ласковыми и рассудительными словами. Лишь сейчас она поняла, что настоящий, величайший дар ее жизни — это любовь Маркуса, и сколько бы она ни противилась судьбе, но в конце концов легенда Кинкардинов принесла ей счастье.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Я давно люблю тебя, но только сейчас смогла об этом сказать. Я люблю тебя, суженый мой.

Маркус наклонился к ней, взял в ладони ее бледное сияющее лицо и нежно, очень нежно поцеловал.

— Моя Авалон, — проговорил он тихо, — если б только ты знала, как я люблю тебя! Ты — моя жизнь, мое дыхание, мой самый чудесный сон наяву. Каждый день, каждую минуту я благодарю бога, судьбу, людей — все, все, что привело тебя ко мне и подарило мне твою любовь.

Высоко над их головами, в нагих ветвях вишни прозвенела ясная и чистая трель жаворонка.