В коробочке полукругом были выложены сохранившиеся экземпляры насекомого, рассортированные по этапам его развития, начиная с бабочки.

«Бабочка живет всего один день и не летает, – гласила подпись. – Во время своей короткой жизни она лишь спаривается и откладывает яйца. Из них вылупляются маленькие гусеницы, которые постоянно едят листья тутового дерева и растут в размере, прежде чем сплести себе кокон из тысяч ярдов тончайших нитей. Бо́льшая часть коконов становится шелком-сырцом». Маленький кусочек шелка-сырца, повязанный розовой ниткой, лежал в коробочке. «Из других коконов вылупляются бабочки, чтобы начать новый цикл».

Анна с любопытством прочитала о том, откуда берется шелк.

– Как интересно! – заметила она. – А где живут эти бабочки и гусеницы?

Дядя Джозеф весело расхохотался.

– Дорогая Анна, тебе многому следует научиться. Слышишь, жена, – он повернулся к тете Саре, – наша племянница считает, что у нас в саду живут шелкопряды!

На самом деле, Анна имела в виду другое, и это было вполне очевидно, однако девушка решила промолчать.

– Мы не содержим этих червей, также не изготавливаем шелк, дорогая. Шелк-сырец привозят на кораблях с востока, из таких мест, как Константинополь и Китай, а прядут и плетут тут, в Лондоне.

Анна знала все о шерсти, которую, конечно, стригли с английских овец, и о полотне, которое ткали из льна, произраставшего на полях Англии. Но она всегда гадала, откуда появляется шелк, и была очень удивлена, что его привозят из столь экзотических земель.

– Мой отец и его отец были ткачами, как и я, до того как стал торговцем, – продолжал он. – Шелк у нас в крови.

– Но где же теперь ваши ткацкие станки?

– Их давно нет, дорогая. Я уже много лет не подходил к станку и не держал в руках челнок. Я устал от того, что приходится иметь дело с наемными работниками и подмастерьями. В этой отрасли сейчас очень много французов, а они бывают весьма коварны. Нет, я решил, лучше уж торговля, поэтому, когда Уильям присоединился ко мне, мы продали станки и, как видишь, занялись продажей.

За дверью оказались полки, на которых лежали десятки обтянутых кожей папок. Он снял с полки одну из них, положил на стол и открыл.

– Вот, смотри, племянница. Тут собраны отдельные модели из тех, что мы поставляем аристократам.

Когда дядя принялся переворачивать страницы, на каждой из них Анна увидела цветной рисунок с сопутствующими инструкциями и описаниями. На некоторых страницах к бумаге крепились лоскутки шелка, используемого в той или иной модели.

Между тем тетя Сара и мисс Шарлотта выбирали материю, складывая ее на другой край стола.

– Смотри, Анна, что ты думаешь? – спросила тетя.

При солнечном свете шелка блестели, словно крылышки тысяч бабочек. Яркие краски ткани ослепили девушку, и она с трудом различала рисунок.

– Ну же, выбери что-нибудь, – подсказала тетя. – Или нам придется сделать это за тебя.

Девушка наугад ткнула пальцем в сторону оттенков, которые любила использовать, когда писала пейзажи: светло-зеленого, темно-синего, темно-коричневого и охристого. По счастливой случайности, оказалось, она сделала правильный выбор.

– Очень подходит юной леди, – одобрительно заметила мисс Шарлотта, – и в духе нынешней моды.

* * *

На следующее утро во время завтрака Лиззи объявила, что хочет показать кузине их церковь.

– Возможно, стоит подождать, пока закончат хотя бы одно платье для Анны, – мягко заметила мать. – Его дошьют на днях.

– Но ведь на улице так жарко, – захныкала Лиззи. – Я весь день вчера просидела дома за учебниками и хочу отвлечься.

– Тогда сходи в сад, – предложила тетя Сара. – Там есть тень.

– В саду не на что смотреть и нечего делать, и ты это знаешь. – Девочка повернулась к отцу и улыбнулась, склонив голову набок. – Пожалуйста, папа. Мы недалеко. К церкви и обратно. Мы ни с кем не будем разговаривать, обещаю.

– Не вижу в этом ничего плохого, – пробормотал Джозеф.

Анна была очень благодарна Лиззи. Она уже два дня не выходила из дому. В деревне девушка каждый день проводила на свежем воздухе. Она собирала яйца и овощи, ходила в магазин за молоком и чаем, возвращаясь домой вдоль пляжа. Кроме того, этот короткий разговор дал Анне пищу для размышлений. Джозеф явно ни в чем не отказывал дочери, а Сара из верности не перечила ему, по крайней мере, на людях. Анна поняла: кузина может стать важной союзницей.

Она очень обрадовалась тому, что Лиззи пошла вместе с ней. На улицах было так же шумно и людно, как в день приезда Анны.

– Гляди под ноги, а то можно во что-нибудь вступить. И не смотри никому в глаза, особенно нищим. Они только и ждут этого, чтобы начать приставать, – сказала Лиззи, быстро ведя ее за собой через толпу, бесстрашно пересекая дороги и лавируя между экипажами и фургонами, которые на большой скорости носились взад-вперед.

Наконец девушки подошли к какому-то перекрестку, и Лиззи показала пальцем куда-то вперед.

– Вот она. Церковь Христа. Ее закончили лет десять-двадцать назад, точно не скажу. Ведь правда, красивая?

Здание действительно казалось внушительным. Шпиль находился очень высоко над землей, поэтому у девушки вскоре разболелась шея из-за того, что она долго смотрела на его верхушку. Белый камень ослепительно сиял под лучами полуденного солнца, резко выделяясь на фоне голубого неба и серых улиц. Когда они поднялись по широким ступеням к массивному, украшенному колоннадой портику, Анна почувствовала себя ничтожно маленькой и слабой, словно они вот-вот должны были войти во дворец или еще куда-то, где ей было не место.

Кузины медленно распахнули тяжелые деревянные двери и вошли внутрь. Здесь их встретили приятная прохлада и тишина. В воздухе витал характерный запах старины, который можно ощутить в любом храме, даже новом.

Церковь в их деревне, крытое деревом каменное здание с одним нефом, сильно уступающая по размерам средневековой предшественнице, на развалинах которой была возведена, могла вместить до сотни человек. Эта же – тысячу или даже больше. Скамьи рядами стояли в середине и в боковых нефах храма, над ними размещались деревянные балконы, где наверняка тоже были лавки.

Казалось, в церкви, кроме девушек, больше никого нет. Шаги гулко отзывались в огромном помещении.

«Какое же здесь чудесное эхо, когда все прихожане начинают петь псалмы!» – подумала Анна, вспоминая скромные богослужения в родной деревне.

Лиззи, опустившись на скамью, предложила Анне присоединиться к ней.

– Что скажешь?

– Думаю, это прекрасное место, – прошептала Анна. – Больше похоже на собор, чем на церковь. Ты приходишь сюда каждое воскресенье?

Ответ поразил Анну.

– Нет, лишь иногда, – промолвила Лиззи. – Мать приходит, когда хочет помолиться за воплощение в жизнь чего-нибудь хорошего. Отец – потому что ему нужно появляться на людях время от времени. А мне нравится видеться здесь с друзьями.

– А Уильям?

– Всегда отказывается идти сюда. Говорит, его Бог – это наука, что бы там ни придумали люди.

– Наверное, Уильям имел в виду это, когда вчера сказал, что Бог – очень интересная мысль?

– Он постоянно мелет всякую чепуху. Я его не слушаю. У него столько теорий. Каждый раз, приходя из клуба, приносит с собой новую. Наверняка наслушался своих дружков.

– А что это за клуб?

– Судя по тому, как пахнет Уильям, они там лишь тем и занимаются, что пьют портвейн и курят сигары. Он утверждает, что это математическое общество, но я думаю, они там считают только деньги, которые намерены спустить на азартные игры. – Лиззи резко встала. – Пойдем на рынок, пока еще не совсем поздно. Некоторые торговцы работают лишь до обеда.

– Но я думала…

– Мне все равно, что говорит мать. Ты же хотела увидеть цветы, да?

* * *

Когда они подошли к зданию рынка, Анна заволновалась.

– Мы привлечем к себе внимание, да? – шепнула она. – Что, если кто-то увидит нас и расскажет твоей матери?

– Дорогая Анна, разве не видишь, как я сегодня одета?

Анна, в самом деле, поначалу не заметила этого, но теперь увидела, что на Лиззи обычная одежда. Волосы она, как и Анна, собрала в пучок и спрятала под шляпкой.

– Мы похожи на пару деревенских девушек, ведь правда? – Лиззи усмехнулась. – На нас никто не будет обращать внимания. Но глубоко не дыши, – Лиззи попыталась перекричать уличный гам. – Слава богу, сегодня не пятница, когда продают рыбу, потому что вонь стоит неимоверная.

Анна не поднимала взгляда от земли, не желая смотреть на окровавленные туши и битую птицу, свежую печень и другие внутренности, на свиные головы, нафаршированные яблоками.

Запах стал намного приятнее. Фрукты самых разных цветов высились горами тут и там: яблоки от светло-желтых до ярко-красных, узкие зеленые и розоватые круглые груши, сочные персики, темно-синие сливы, ароматная айва, золотистые абрикосы, шелковица, ежевика и фиги, апельсины и лимоны. На каждом углу продавали розовый ревень. Ни один прилавок не походил на другой, каждый из них был произведением искусства.

Девушки прошли вдоль пестрых прилавков с овощами. Там продавали салат всех оттенков зеленого цвета, огурцы, лук-порей, сельдерей, морковь, цветную, кочанную и листовую капусту, ярко-красные помидоры, которые Анна никогда не видела на рынке у себя в деревне.

– Почему человека могут назвать капустной головой? – спросила Анна, вспомнив насмешки Уильяма.

– Не надо говорить об этом слишком громко, это грубое оскорбление, – шепнула Лиззи. – Где ты его слышала?

– На улице.

По крайней мере, она не лгала.

– Некоторые люди называют французов капустными головами, потому что они постоянно едят капусту. Потом от них несет.

– Но что такого плохого во французах?

– Дорогая кузина, тебе еще столько всего нужно узнать, – сказала Лиззи, взяв ее за руку. – Сейчас в Лондоне очень много французов, хотя я не понимаю, почему они покидают свою страну. Среди них немало ткачей, причем хороших, что, конечно, не сильно радует англичан. Думаю, люди негодуют, считая их странными.