Салли Кристи - Сестры из Версаля. Любовницы короля

– Конечно, приедет, Марианна, – успокаиваю я. – Он любит тебя больше всех на свете. И не может жить без тебя.

Часы бьют восемь. В эту морозную ночь на улице уже темным-темно. Марианна продолжает дежурить у окна, вглядывается в черную пустоту двора в надежде, что появится карета. От него не было ни одного письма, лишь короткая записка от Ришелье, в которой он написал, что король сожалеет о случившемся. Даже Ришелье к нам не наведывается, хотя он тоже вернулся в Париж. Марианна уверяет, что все понимает и в подобных обстоятельствах сама не стала бы рисковать.

– Между нами дружбы не было, – мрачно произносит она. – Только честолюбивые планы.

– Ты должна отойти от окна. Простудишься. – Я сижу у камина, с мольбой протягиваю руки к огню. Даже несколько печек не способны отогнать холод морозной ночи.

Часы в мертвой тишине бьют девять. Мы сидим в золотой комнате, где раньше была мамина спальня и где теперь вокруг нас летает ее призрак. Может быть, и Полина здесь.

И тут я слышу лязг отпираемых ворот, Куперин никогда так тихо ворота не открывал. Во двор въезжает карета, с трудом пробиваясь сквозь полуметровый слой снега, в разреженном воздухе ржут и хрипят лошади. Марианна прижимается двумя руками к ледяному стеклу.

– Диана, иди сюда!

В свете фонаря на белом снегу мы видим, как из кареты выходит мужчина в треуголке и старомодном парике.

– Это он, – шепчет она. – Он приехал. Всего несколько дней в Париже – а он уже приехал. Я знала, что так и будет. Знала, что он меня не бросит.

Уверенность Марианны передается и мне. Я обнимаю ее и радостно смеюсь.

– Он приехал! Ты была права! Ты никогда не ошибаешься! Это не конец! Он так тебя любит. Так любит. Пошли, мы должны подготовиться. Ты же не можешь принимать короля в таком виде. Немного румян, розовое с серебром платье. Я развлеку его, пока Леона…

– Нет, – отвечает Марианна, пряча локон под чепец. – Я встречу его прямо так. Хочу, чтобы он увидел, что они со мною сделали. Как он со мной поступил.

Лакей открывает дверь и сообщает, что прибыл доктор.

Мы спасены! Жизнь снова начинается.

Они все – едва не погубившие меня, действующие исподтишка черные грифы-падальщики, – все до одного должны уйти: герцог де Буйон, герцог де Рошфуко, Бальруа, этот ненавистный епископ Суассонский. Даже отец Перюсо, хотя его мне в глубине души жаль. Пять lettres de cachet [43] немного залечат мои раны. Останется лишь один, в этом король непреклонен: Морпа. Он уверен, что после смерти Флёри только этот недалекий Морпа может справиться со всеми делами.

Мы идем на компромисс: Морпа останется, но он самолично пригласит меня вернуться во дворец. Возможно, его унижение окажется лучшим способом отомстить? Это слаще, чем уничтожить.

Я позволяю королю поцеловать меня, и, когда я оказываюсь в его объятиях, тело мое отвечает подобно флейте, в которую вдохнули жизнь. Я вздрагиваю от удовольствия, однако тут же отстраняюсь, несмотря на то, что больше всего мне хочется раствориться в его объятиях, лежать рядом с ним, стереть весь этот кошмар в пылу страсти и любви.

– Идите, – велю я ему. – Я приеду к вам в Версаль. Вскоре бабочки вновь расправят крылья.

На следующий день приезжает Морпа, я принимаю его в спальне. Последние месяцы были настоящим кошмаром, но я выстояла. Сейчас, когда надо мной вновь светит солнце, я чувствую себя крайне уставшей. Морпа краток и очень самоуверен, однако в глазах его я замечаю интересную смесь страха и пренебрежения. Вокруг нас на полу лежат подарки: баночки с вареньем и маслами, гусиный паштет, новое кресло, ящик кокосов из Санта-Доминго, тончайшая шелковая шаль. Все узнали, что я вновь на коне, и весь мир снова ищет моей дружбы. Диана садится в новое кресло, ложкой набирает малиновый джем, не сводя взгляда с Морпа. Рядом с ней нервничает встревоженная Аглая.

– Предлагаю заключить мир, мадам, – своим елейным голоском произносит Морпа. – Похоже, что король нуждается в нас обоих.

– Нет, – без колебаний отвечаю я. Слишком долго и напряженно думала я о том, что скажу. – Король нуждается во мне, но ему только кажется, что он нуждается и в вас.

Даже под слоем пудры заметно, как гость немного побледнел.

– Вы хотите мне что-то передать? – высокомерно интересуюсь я.

Он протягивает мне записку, я вскользь касаюсь его пальцев. И вздрагиваю.

«Король желает, чтобы Вы, мадам, и мадам герцогиня, Ваша сестра, вернулись ко двору и заняли свои апартаменты в ближайшую субботу. Король будет счастлив, если Вы не откажете ему в этой просьбе».

Почему-то я не наслаждаюсь моментом, как на то рассчитывала. Когда Морпа уходит, я ложусь на кровать и плачу, сама не ведая почему. Я так устала, так устала. Единственное мое желание – отдохнуть. Наверное, душа моя измучена намного больше, чем тело. В комнате холодно, как и во всем доме. Мне кажется, что это нестерпимый холод. Возле меня суетятся Диана с Аглаей. Я не слышу, что они говорят, – ну и плевать, я так обессилела, что не могу сказать и слова. Я должна отдохнуть. Когда я брала письмо из голых рук Морпа, ощутила, как в меня просачивается зло… Неужели дьявол действует через таких, как Морпа? Я чувствую руку Дианы на щеке, отмахиваюсь, а потом ощущаю резкий удар в живот, хотя я совсем не беременна.

Но я рожу сына, не такого, как Морпа, а хорошего сына. Мой сын станет принцем, сыном короля. Я должна ехать к королю. Уже в субботу поеду. Надену свое розовое с серебром платье, его любимое, найду тепличную розу, чтобы украсить волосы, даже если она будет стоить сотню ливров. Да, тепличную, а в этом доме так холодно. Теперь вокруг кровати суетится масса народу, все что-то говорят, говорят. Нестерпимо болит голова, а их слова, как маленькие копья, пронизывают мне мозг. Я прошу их, чтобы они помогли мне, но они не помогают, а потом я вся в крови, и эта кровь напоминает мне варенье, которое ела Диана. И вдруг неожиданно, хотя я не уверена, как подобное возможно (может быть, Ришелье знает или священник), я оказываюсь в саду в Турнель, утопающем в розах, над которыми гудят пчелы. И там… ЖБ, что очень странно, потому что он умер, оставив в память о себе лишь высеченное в камне имя.

Но, смотрите, король Людовик тоже здесь. Мой любимый здесь. А я-то решила, что мои пчелы умерли. Они собирают мед, некоторые увязли в красном варенье, но внутри у меня все горит, а в комнате слишком много народу. Я пью из медного кубка, чувствуя, как жидкость обжигает горло. Но где же Людовик? Почему я не в Версале? Уже суббота? Я слышу голоса, которые давно не слышала, и меня окатывает волна любви, идущая от собравшейся вокруг моей кровати толпы. Я слышу голос Луизы, хочу ей сказать, что я знаю, знаю… а что именно я знаю?

А теперь я плыву в темном ручье. Возможно, это какой-то канал – скорее всего, я в Венеции. Неужели каналы в Венеции черные, как бархат? Гортензия держит меня за руку, и я хочу ей сказать: «Гортензия, ты квочка, но ты моя милая квочка, и я всегда буду любить тебя». Но я не в силах произнести эти слова, надо мной смыкаются черные бархатные воды. Ах, как же чудесно тонуть в черном бархате! Все погружается во тьму, последнее, что я вижу, – Сибилла, гадалка с улицы Пердю. Сибилла смотрит на меня глазами, в которых сосредоточилась вся скорбь земная, и я тут же понимаю, почему она не смогла рассказать мне о будущем.

Дом закрылся ставнями от жизни и холода. Подарки, забытые, валяются по всей спальне. Вокруг, словно тени, скользят слуги. Смерть Марианны, разбитые надежды и мечты. Гортензия белая как полотно. Сможет ли она когда-нибудь оправиться? Сможет ли оправиться каждая из нас? Мы все собрались в доме на Набережной Театинцев, в отчем доме. Мы стали чужими, но трагическая гибель Марианны собрала нас вместе. Я прихожу каждый день, и мы пытаемся найти утешение друг у друга.

Через несколько дней после смерти Марианны Диана родила дочку, и теперь она то смеется, то плачет, как, впрочем, и все мы. Малышка маленькая и сморщенная; ее хотели назвать Полиной, но назвали Марианной.

– В Париже детям небезопасно, – заявляет Гортензия.

Мы молчим, погрузившись в свои первые воспоминания: огромная грудь, запах молока от простыней, запах навоза и огонь, который разводили из торфа, в доме в Пикардии.

Диана окунает палец в мед и дает ребенку. Малышка сосет, не открывая глаз.

– А мед не вреден для младенца? – спрашиваю я, но обе мамаши не обращают на меня внимания.

– Однако в деревне… Я знаю, что дети мадам д’Уданкур плохо питаются, – возражает Диана.

– Да, но это в Бретани. Там холодно! В Пикардии все иначе, мой малыш Фредди с сестричкой отлично там растут.

– Нет, я хочу, чтобы моя доченька была рядом. Хочу, чтобы была со мной, – упрямится Диана, пальчиком лаская щечку малышки.

Наведывается и противный супруг Дианы, но он, на удивление, нежен с ней и сюсюкает со своей маленькой дочерью. Он приходит с двумя детьми от первого брака, тихим мальчиком и девочкой со светло-соломенными волосами и без ресниц. Сначала они смотрят с робостью на маленький закутанный комочек, но скоро начинают относиться к младенцу как к кукле, играть с ней, не зная и не ведая о страшной утрате, которую мы все только что понесли. Их смех и улыбки и даже плач маленькой Марианны напоминают нам всем о том, что жизнь продолжается, несмотря на постигшее нас горе. Мадам Ледиг тоже здесь, она суетится, называет Диану и малышку своими цыплятками, и вся эта суматоха помогает притупить боль.

Ходят слухи об отравлении, о Морпа, но это всего лишь слухи, никаких доказательств. Врачи обнаружили, что она умерла от воспаления желудка; по их словам, от истощения последних нескольких месяцев.

Король не приезжает. Да и приедет ли? Незаданный вопрос без ответа повисает в детской, накрывает дом желаниями и надеждами.