Шатаясь и озираясь плохо видящими от возбуждения глазами, но выполняя ответственное задание, вполз в бесплатное мероприятие и господин мачо.

В кромешной тьме блуждали люди, страшно, выжигая глаза, вспыхивали софиты, кто-то водил перед ослепшим Сидоровым хоботом. Сидоров схватил за плечи Эльку и Мишу, глядящих на него из противогазов страшными круглыми глазами пришельцев и качающих рифлеными дыхательными аппаратами. Потом бросился, следуя безотчетному порыву и проникающему уже в голову сумасшествию, по темному, сырому и узкому лазу. Он с силой толкнул детей вперед и сопроводил немое указание непререкаемым жестом, и они, пятясь, поплелись, глядя на него.

Ударил сильный с разных сторон свет. Сидоров стал терять сознание, потому что рай был близок и ничто уже не было нужно. Он умирал. Прошел на четвереньках несколько шагов и рухнул. Напротив, почти рядом, хватая воздух ртом и давясь сухой рвотой, лежал мачо Моргатый и скосившимися навсегда глазами глядел на подыхающего обозревателя. Страшные монстры с сияющими телевиками направили на мачо свои синие стеклянные огромные глаза пришельцев и чужаков. «Не упустил», – сообразил мачо и откусил себе язык.

Над уже едва дышащим Сидоровым склонилась гарпия с телом женщины и головой божества Птах. Она стала натягивать ему на голову, больно уродуя уши, противогаз и долбанула коленкой пару раз по вспыхивающей дыханием груди. В боковых отводах черного хода к спасению и свободе расположились встречающие их, ползущих, привратники, освещенные сияющим светом лучезарные ангелы в противогазах, светлых балахонах и хитонах с журчащими жезлами на плечах. Вдали показался краешек слабого естественного света, тот самый знаменитый туннель в никуда кончился. Сидоров пополз, тягая за собой еле волочащуюся подругу. Противогаз с него сбился, он увидел на светлом пятне, прямо там, где труба чистилища окуналась одним краем в рай, два силуэта, похожих на его детей – Элю и Мишу, прыгающих и машущих ему головными приборами… Ангел склонился над Сидоровым, обдал его нестерпимым светом и сунул прямо в рожу объектив «Бетакама».

– Быстро, быстро, грузимся, – возвестил над ним страшным архангелом трубный шкиперский голос военмора Хайченко. – Некогда тут амбулатории корчить.

Сидоров открыл глаза. Он лежал на жухлой траве прямо под речным откосом и глядел в стеклянное небо. Рядом сидела практикантка и, держась за уши, сомнамбулически раскачивалась, из носа у нее выпрыгнула капелька крови. Перед глазами заплясали два черта, сдернули страшные маски и стали в образе дочери и ученого аспиранта прыгать и беззвучно хохотать, задирая вверх по-бесовски руки и ноги.

– Взяли?! – крикнул каперанг Хайченко, и газетчик услышал, то есть уши вернулись к Сидорову

Военмор, неизвестно откуда взявшийся суетливый H., Миша и маленький адмирал схватили и поволокли мешок обозревателя к воде. Сидоров повернул голову вправо, вверх, к высокому речному обрыву. По кромке бесновалась толпа, танцевали слабо одетые девушки и метались служители культов. Кое-кто взялся осторожно спускаться вниз, удерживаясь за слабые кусты речной дикой клубники. На самом верху и чуть в стороне журналист отчетливо разглядел пляшущую и машущую им приветливо группу – экс-жену Альбинку, хитрую Фиру и еще двух плюгавеньких мужиков, одного в развевающемся колоколом плаще. Все – дурь, понял он.

– Проползти по сходням сможешь? – заорал каперанг и шлепнул обозревателя по ушам. Сидоров встал на колени и полез по мосткам, держа за руку и не выпуская спасительную ладонь практикантки, та неумело подталкивала его в спину. На руках каперанг с литератором втянули газетчика на дрожащую в возбуждении, теплую огромную железяку.

– Быстро всем через люк внутрь, задраиваемся! – завопил каперанг. – Готовность к погружению номер два.

Под спасающимися вибрировала махина подлодки древнего, но надежного проекта.

Через узкий верхний люк еле живые беглецы упали внутрь трясущегося чудовища. Сидоров без сил рухнул на матросскую узкую койку, рядом уселась шатающаяся Катя и в знак разгорающейся симпатии и неугасимой страсти померила ему, приложив тыл ладони ко лбу, температуру. В ответ на эту ласку он деревянными негнущимися пальцами калеки погладил ее роскошные, но пришедшие в некоторый беспорядок волосы.

– Кто поведет лодку? – выдавил газетчик чужим голосом убывшего и комиссованного старшины.

– Есть у нас матросики, – загадочно ухмыльнулся, поднимая руку, капитан. – А барабашки на что?

Громадина лодки взревела и вышла на ровный гул. Молодые люди Эля и Миша стояли перед Сидоровым, держась за руки и улыбаясь. Они, впрочем, как и все остальные в этой дружной капелле, да и вне ее, не знали, что сказать, поэтому от счастья и полного очумения совершили несколько па, вальсируя, сбивая табуретки и хохоча.

– Ты зачем… – слабым, выкатывающимся пузырями голосом осведомился Сидоров у топчущегося тут же и окунувшего лыбящееся лицо в общую радость литератора Н. – Ты зачем такие сценарии пишешь, ослина! Скотина!

Н. в ужасе отскочил от очнувшегося любовника-скандалиста, но внесшийся с дуновением легкого бриза в отсек маленький адмирал разрядил накатывающий афронт:

– Самый малый! – голосом поперхнувшегося соловья возвестил командир и фукнул в висящий на груди возле орденских планок судейский свисток, а потом, используя в виде гарнитуры связи рядом же болтающийся тонометр, воскликнул: – В шеренгу становись! На первый-второй рассчитайсь!

Подводные скитальцы, направляемые в неловкой толчее крепкой рукой каперанга, выстроились в волнительную линию.

– Первая! – задорно воскликнула Екатерина и чуть искоса, но свысока, глянула на плечо соседа.

– Первый, – укоризненно, сквозь улыбку поправил Хайченко.

– Ладно, второй, – вяло бекнул чуть шатающийся газетчик, пытаясь зафиксировать взгляд на переборках.

– Без ладно, – скомандовал военмор, крупно шагая вдоль строя. – Особенно в походе!

– Первый! – гаркнул он, имея в виду, пожалуй, себя, возле молодежной пары.

– Вторые, – в унисон сообщили, лучась улыбками, аспирант и внучка.

Суровый военмор остановился напротив литератора, безуспешно потиравшего колено, и вперился в него специальным взглядом. Н. поглядел в прогалину строя, где теперь должен был размещаться еще член экипажа, табуряшка или барабашка, но, никого не найдя, обреченно сообщил:

– Третий.

– Ну вот! – широко развел руки подводный полковник. – Разве таких научишь! У тебя откуда уши растут? На первый-второй!

– Ничего, освоится, салажонок, – добродушно выдохнул маленький адмирал. – Еще как палубу будет драить, с песней.

– Зачем даны уроду уши-крылья… – для чего-то тихо затянул под вынырнувший внутренний аккомпанемент газетчик, видно блуждающий еще не в себе.

– …А вместо зада пламенный мотор… – охотно подхватила Катенька и облизала нежным взглядом обозревателя.

Каперанг втиснулся в голову строя:

– Разрешите повторить?! Первый! – пальнул он со всех связок. Екатерина ткнула локтем любимого соседа справа, и он выкинул на автомате:

– Второй.

– Первый! – победно сообщила разрушительница строя.

– Вторые, – согласно закивала молодежь.

Литератор опять осмотрелся, ища подмоги

у потусторонних морячков.

– Третий, – глупо пуча глаза, выдохнул он.

– Безнадега, – мотнул головой полковник. – Разрешите отправить на камбуз, хотя как бы не потравил экипаж на малом ходу.

– У вас счет хромает, – сердито уперся Н. – Одни первые да вторые, тут и глухой споткнется.

– Ступайте-ка, любезный, отдыхать, – мягко пожурил литработника адмирал. – Отоспитесь, а после в каптерку, составьте хоть толковый реестр ветоши. Грамоте обучены?

– Да этот все напутает, – возмутился каперанг. – Там, кроме ветоши, и солдатские кальсоны, и спассредства…

– И адмиральские штандарты, чистый голубой шелк, – влез газетчик.

– И фламандское дамское кружевное исподнее, – подбоченилась газетный фабрикант. – Будет руками хватать где не положено.

– Вы его не ругайте, – побледнел аспирант. – Он еще двоичную арифметику освоит.

– Нет, – покачала головой девчонка. – Это ты – головастик, а они… они все такие, третьи.

– По местам! – зычно скомандовал маленький адмирал, весело сверкая молодыми глазками.

– Ну и ладно, – огрызнулся литератор. – Все не по-вашему, все вам не так.

И, чуть обидевшись, ушмыгнул в соседний отсек и ткнулся в первую же попавшуюся вонючую, с грязным тюфяком койку, потому что жив ли или уже смертельно устал – сам не знал. Потом все-таки заставил себя подняться, подтащился к привинченному к стене столику, схватил кипу карт и вернулся на место. Сил осталось на одно, ну пару слов. Он улегся, закрылся несколькими слоями лоцманских проводок и мгновенно, будто провалился в рай, уснул.

Снились Н. какие-то места детства, черничные поляны с чудным, прогрызенным улиткой боровиком, потом бежал он долго, размахивая сачком, и пытался накрыть ускользающую бабочку-лимонницу, дразнившую его с качающихся голов самых красивых лесных цветов, а вскоре выскочил тихо детсадовец Н. на какой-то уютный невысокий косогор, весь изрытый светящимися на солнце и бубнящими песни шмелями, где внизу, за стеной высокой зрелой земляники, мелькнул неширокий ручеек, или речка. Две благодарные ивы глубоко поклонились воде, и на песчаной чистой отмели заиграли в солнечных бликах мальки.

Маленький N., теперь уже ясно – N., ибо заслужил это в литмуках, сидел и глядел с косогора в теплую шуршащую даль. Брызнул летний дождик, и несколько капель пролезли по глазам на нос мальчика. Дождик зачастил, срываясь и шлепая отдельными крупными каплями. Так бывает, догадался N. и закрыл глаза.

Целая лавина воды плеснулась вдруг на голову литератора. Тонем, лодка идет ко дну, ужаснулся он, не открывая глаз. Не хочу тонуть, заупрямился вдруг и оторвал веки вверх.