Рафферти смотрел на нее, в глазах читались гордость и сердечный жар, и Клементина подумала, до чего же долго ей недоставало части собственного сердца и как ей повезло обрести пропажу.

– Я – медведь, – призналась она.

Его пальцы погладили чувствительную кожу у нее за ушами, а в глазах вспыхнула алчная страсть, как и вчерашним вечером, перед тем, как он ее поцеловал.

– Ты что? – спросил Зак хриплым от желания голосом.

Клементина покачала головой в его ладонях, улыбаясь сквозь слезы счастья и надежды.

– Ничего... Я люблю тебя.

Рафферти опустил голову и накрыл ее губы своими в грубом, голодном и отчаянном поцелуе. Он целовал ее бесконечно долго, и Клементина обняла его за талию, прижимаясь изо всех сил.

Зак опустил руки ей на плечи и отстранил от себя, Клементина угадала, что это для того, чтобы она видела его лицо, чтобы видела истинность его слов.

– Я люблю тебя, дорогая моя, – сказал он. – Так сильно… так сильно, что не передать...  


* * * * *

К тому времени, как первая пуля просвистела над головой извозчика дилижанса, Ханна Йорк сама готова была совершить разбойное нападение, лишь бы это помогло ей вылезти из кренящейся и качающейся почтовой кареты.

Вчера ее весь день мутило в поезде, а сегодня в дилижансе. Час назад дождь наконец прекратился, и показавшееся из-за туч горячее солнце начало припекать, высушивая влажные плесневелые сиденья из конского волоса и кожаные занавески. Ханна наклонилась и извергла в стоящее между ног цинковое ведро маслянистый кофе, выпитый на последней остановке.

И все еще нависала над ведром, когда началась стрельба.

– Святые угодники, спасите, нас всех убьют! – запричитала сидящая рядом с Ханной женщина, и миссис Йорк захотелось, чтобы так и произошло. От соседки тошнотворно пахло старым тальком и консервированными сардинами.

Хотя на козлах рядом с извозчиком всю дорогу трясся мужчина с гладкостволкой, карета резко остановилась после первого же выстрела. Сквозь пелену снова подступающей к горлу дурноты Ханна услышала громкие мужские голоса, сначала напуганные, затем угрюмо-облегченные. Дилижанс качнулся, когда возница слез, и спустя мгновение распахнулась дверь.

Ханна откинула вуаль с потного лица и, подняв голову, слезящимися глазами посмотрела на любопытную физиономию с седыми бакенбардами.

– Здесь маршал из самих Радужных Ключей, мэм, – хитро прищурился на нее извозчик. – Говорит, у него ордер на ваш арест.

– Я так и знала, что она ничуть не лучше, чем кажется, – раздраженно прошипела соседка своему мужу, тощему, как доска от забора, и пахнущему маринованной свеклой. – Потаскуха!

Ханна была готова сдаться хоть Уайетту Эрпу – судя по газетам, то служащему закону, то погрязшему в бесчинствах, – лишь бы побыстрее ступить на твердую землю и подышать свежим воздухом. Она протянула вознице руку, чтобы тот помог ей спуститься, и качнулась от головокружения, но тут же выпрямила спину, завидев всадника на чалой лошади у обочины дороги. Взмыленная кобыла тяжело дышала, поводя боками, словно после долгой и быстрой скачки.

Ханна подняла голову достаточно высоко, чтобы встретиться со взглядом нагнавшего ее маршала. Глаз холоднее и жестче она не видела ни у одного мужчины.

Дрю Скалли держал в узде и лошадь, и язык, пока извозчик взбирался на козлы и трогался в путешествие на запад уже без миссис Ханы Йорк. Огромные железные колеса захлюпали и зачавкали, взмешивая красное гумбо и оставляя на дороге глубокие колеи, но маршал по-прежнему ничего не говорил.

Наконец он привстал на стременах и приподнялся в седле, будто оглядывал окрестности.

– Тебя оказалось не настолько трудно найти, как я ожидал, – произнес Дрю.

 Ханна так быстро и высоко вздернула подбородок, что хрустнула шея.

– Ну что ж, вот ты нашел меня и сказал «привет», а теперь можешь поворачивать и скакать назад в Радужные Ключи.

Он протяжно выдохнул и потер небритый подбородок.

– Дело в том, миссис Йорк, что я-то приготовился потратить на ваши поиски долгие годы.

– Правда? – она с трудом сглотнула и попыталась подавить дрожь. Не хотелось попусту надеяться, но Ханна уже почувствовала, что надежда сидит в ней, вцепляясь в нутро крепко, до боли. – Тут такое дело, маршал Скалли, есть кое-что, о чем вы должны узнать, прежде чем начнете выдвигать всякие условия… или делать какие-то предложения: я беременна.

В уголках глаз Дрю появились слабые морщинки, словно он прятал улыбку.

– Вот и хорошо, я совсем не прочь стать отцом. Я бы не отказался от маленькой девчушки, если сможешь это устроить. С рыжими волосенками и ямочками на щечках.

В Ханну ударил порыв степного ветра, прижал к телу вдовью одежду и закинул черную вуаль на шляпку.

– Мне сорок лет. Когда тебе сравняется сорок, мне стукнет пятьдесят три.

– Да, а нашей дочери будет тринадцать. Почти женщина. – Он нахмурился, сведя брови вместе, как если бы в голову внезапно пришла тягостная мысль. – Проклятье. Думаю, до того дня мне придется как следует попрактиковаться в стрельбе. Я не стану мириться с подонками, вьющимися вокруг юбок моей малышки.

Сейчас в Ханне ревела и завывала надежда, сродни монтанскому ветру. Хотелось кричать, возвысив голос до неба.

– Через меня прошли десятки мужчин. Возможно, сотни.

– Я это уже слышал. А со сколькими ты спала за последние семь лет?

– Черт бы тебя побрал, Дрю Скалли. Ты же знаешь, что с тех самых пор, как ты без спросу взял меня на медвежьей шкуре, никого кроме тебя у меня не было.

Он усмехнулся.

– Вот и я о том же.

– Я была не только шлюхой. Было время… Я не горжусь этим, уж поверь, на самом деле мне ужасно стыдно. Но в моей жизни было время, когда я пила без просыху и... – Ханна расправила плечи и подняла голову так высоко, как только возможно. – И курила опиум.

– Да? Молодец, что смогла бросить это дело, Ханна Йорк. И раз уж настала пора признаться в наших грехах, скажу тебе прямо, что до сих пор являюсь, возможно, самым жалким трусом из всех, кого тебе доводилось встречать. Чуть не каждый день, спускаясь в шахту, я блевал и обливался потом, настолько я боялся.

Ханна в полном изумлении уставилась на чемпиона-бурильщика.

– Все эти годы... Все эти годы ты работал в шахте и терпел такое?

Дрю сжал губы и отвел глаза.

– Я знал, что тебе станет противно, когда это услышишь.

– О, Боже, ну и дурни же вы, мужчины... Думаете, что всегда и во всем должны быть сильными. Было бы только поделом, если бы мы, женщины, не любили вас за вашу глупость.

Скалли повернул голову и посмотрел на Ханну, и что-то вспыхнуло в ней, что-то сладкое, пугающее и прекрасное.

– Так ты любишь меня, Ханна?

Но пока она не могла этого сказать. Она снова это делала – тянула момент, хваталась за надежду. Однако нашла силы улыбнуться.

– Вы сказали тому извозчику дилижанса, будто имеете ордер на мой арест, маршал Скалли. Так что же такого я натворила?

– Ты разбила мне сердце, Ханна. Когда бросила меня.

Ей определенно грозило задохнуться от вставшего в горле кома.

– Я оставила тебя лишь потому, что любила. И теперь тебе точно не позавидуешь, раз уж ты потащился за мной, потому что теперь от меня не отделаешься. — Ханна схватила железное стремя и грубо встряхнула. – А ну слезай оттуда, слышишь? Если я и приму предложение руки и сердца, то только лицом к лицу.

Дрю слетел с лошади с легкостью, какой она не видела ни у одного ковбоя. Одной рукой сдернул шляпу, другой взял ладонь Ханны и опустился на колено посреди монтанской прерии.

– Ханна Йорк, – сказал Дрю. Он не улыбался, но серые глаза были теплыми, как летнее солнце. – Окажешь ли ты мне честь, станешь ли моей законной женой?

Ханна подумала, что точно расплачется, если не будет осторожной. Боже, да она уже плакала.

– Ах, ты, Господи... О, да, – выдохнула она.

Удерживая ее руку, Скалли поднялся, стряхнул с коленей грязь, водрузил обратно шляпу и вытащил что-то из жилетного кармана.

– Это для того, чтобы все выглядело порядочно и серьезно, пока не доберемся до священника. И чтобы ты не забыла, как я попросил тебя выйти за меня замуж, а ты ответила «да».

Ханна опустила глаза на свою дрожащую руку, казавшуюся маленькой в его ладони. Миссис Йорк пришлось крепко зажмуриться, настолько ослепили ее солнечные лучи, отразившиеся от золотого кольца, которое Дрю Скалли надел ей на палец.  


* * * * *

Масляная лампа теплым мерцанием освещала кухню, где они сидели за круглым дубовым столом на стульях из тростника, чувствуя легкое напряжение, но пока не вставая. Их окружала глубокая тихая ночь.

Клементина налила кофе в фарфоровую чашку с бело-синим узором. Рафферти держал свою в ладонях и дул на напиток. Его взгляд ласкал лицо любимой.

– Я люблю тебя, – произнес он.

– Скажи еще раз.

– Я люблю тебя, Клементина.

Внезапно она застеснялась и отвернулась. На столе все еще стояла миска с черемуховым вареньем, которое за ужином намазывали на печенье. Клементина играла с ложкой, проводя борозды в густом фруктовом пюре.

– В первое лето семейной жизни, – призналась она, лишь бы сказать хоть что-нибудь и оттянуть неизбежное, поскольку ожидание было невероятно сладким, – представляешь, для меня являлось непостижимой загадкой, как ягоды попадают в банку, чтобы потом их можно было намазать на хлеб. А сейчас играючи могу забить целый подвал всякими вареньями, джемами и прочими заготовками.

– А помнишь, как ты опрокинула на голову Гаса ковш с земляникой? – спросил Зак. – Боже, не знаю, видел ли я когда-нибудь брата более удивленным, чем в тот раз.