Наталья Павлищева - Роксолана и Султан

– Что за отравленный шербет?

Роксолана махнула рукой, она уже пожалела, что проговорилась, потому что не была уверена, что травили именно ее. Хотя, если подумать, то вполне возможно…

– Ну-ка, рассказывай!

– Принесли шербет, но я есть не стала, не хотела, съела Алтын. Знаете же, что с ней.

Алтын и впрямь умерла в больнице, несколько дней промучившись жестоким поносом.

– Почему не сказала?

– Не уверена, что шербет был для меня.

– А остальных спасать не стоит?

– Остальных? Кого, кто выглядывал из-за угла, радуясь моему поражению?

– Нельзя думать только о себе.

– А о ком я должна думать? И кто подумает обо мне? Нет уж, теперь я только так и буду думать, хватит развлекать всех в гареме песнями и шутками, они смеются, а когда приходится туго, показывают пальцами.

– Знаешь, что я тебе скажу? Ты еще ничего не видела. Гюль, конечно, виновата, но ты и отомстила сполна. А теперь забудь, постарайся подружиться со всеми, пусть не подружиться, но не показывай, что ты самая сильная, самая неуязвимая только потому, что тебя любит Повелитель. Повелителя вот нет, а Гюль со стеклом рядом. Не бросай гарему вызов, этого не может себе позволить даже валиде. Тебя любили, пока ты дружила со всеми, помнишь об этом?

– Да, любили. А когда Махидевран меня била, с любовью за этим наблюдали.

– Хуррем, я много лет в гареме и знаю его нравы лучше тебя. Чьего-то заступничества не жди, в гареме каждая за себя. Но и вызов не бросай, повторяю. Наживешь столько врагов, что не только спать или есть, дышать не сможешь.

– Почему они мне завидуют?

– У тебя есть счастье быть любимой Повелителем, разве этого мало?

– Но разве я виновата, что Повелитель выбрал меня, а не Гюль, не Бахор, не Озлем?..

– Для зависти вина не нужна. Не ссорься лишний раз в гареме, не наживай лишних врагов. Пойдем завтракать, голодная ведь.

Но в дверь уже входила Зейнаб, Роксолана вскинула голову:

– Не пойду! Мне Зейнаб лепешку принесла.

– Зейнаб веришь, а валиде нет?

– Никому не верю, даже себе, – мрачно вздохнула Роксолана.

– Э-эх! Хай Аллах!

Зейнаб повторила слова хезнедар-уста: наживать себе лишних врагов в гареме не стоит. И с валиде ссориться тоже: как бы валиде ни относилась к наложнице, против воли сына она не пойдет.

Зейнаб помогла подобрать новых рабынь, двух евнухов, которые теперь неотступно сопровождали Роксолану повсюду, свирепо косясь на каждого, кто оказывался ближе пяти шагов, а по ночам по очереди стояли у ее дверей. Повара брать не стали, но все знали, что первыми еду пробуют евнухи.

– Ну, теперь ты не боишься?

– Честно?

– Да.

– Рядом с тобой я и без евнухов не боюсь.

– Не хочешь проведать свою Гюль в больнице?

– Она плюнет мне в лицо.

– Есть за что, хотя и тебе есть за что тоже.

Гюль действительно была в больнице, у нее никак не заживали пораненные руки. Увидев Роксолану, девушка горько разрыдалась:

– Простите меня, госпожа, я не со зла. Шайтан попутал.

– Как этого шайтана зовут, Махидевран или Гульфем?

– Нет.

– Ну, говори, иначе не поверю в твою искренность.

– Обещайте, что она не пострадает.

– Как это?

– Прошу вас, я уже приняла всю боль за нее.

– Обещаю.

– Дамла.

– Дамла?!

Это была наложница, которую Сулейман брал до самой Роксоланы, она ходила с большим уже животом и должна скоро родить.

– Но почему?!

– У Дамлы будет девочка, Зейнаб сказала, а у вас мальчик. Ваш ребенок – помеха ее малышке.

– Мой будущий ребенок никому не помеха, никому! Как он может кому-то помешать, если это будет пятый сын, перед ним четверо?

Ответила Зейнаб:

– Отец Повелителя был восьмым сыном, да и сам Повелитель далеко не первым. Эвел Аллах, в жизни все возможно. Каждый рожденный от султана мальчик может стать следующим султаном.

– Но мальчик, как он может помешать ее девочке?

– Дамла не очень поверила, что у нее будет девочка.

Роксолана вдруг сообразила:

– Гюль, почему ты сказала, что приняла боль за нее?!

Девушка потупилась, пряча глаза:

– Сказала и сказала… что теперь слова вспоминать.

– Это она насыпала?! Она?

– Вы обещали не наказывать…

– Я никому не скажу, но почему ты смолчала и принялась собирать стекло? Она заслужила наказание уже за это.

– Ее накажет Господь. Ты обещала, – напомнила Зейнаб.

– Гюль, прости меня. Зейнаб, ты можешь что-то сделать для ее рук?

– Я об этом и хотела просить. Позвольте мне забрать Гюль, чтобы полечить у себя.

– А у нас в комнатах нельзя?

У Роксоланы уже были большие покои – целых три крошечных комнатки, в одной спала она под приглядом служанок, во второй стояли два небольших дивана с подушками для гостей, хотя никто не заходил даже из любопытства, а в третьей, самой маленькой, со своими многочисленными баночками и туесками расположилась Зейнаб.

– Я об этом и говорю.

– Можно!

– А Фатиму вернуть не хочешь?

– Она на покой попросилась, устала, говорит.

– А от чего устала, не спросила?

– От чего?

– От твоего нрава устала, от твоих подозрений, недоверчивости. Фатима тебя, словно младенца из лона матери, приняла в гареме, учила-наставляла, а ты ее за то, что не бросилась против Махидевран, сразу и доверия лишила. И Гюль вон тоже. А не спросила, где они в это время были?

– Где?

– Меня спрашиваешь, и через полгода? Их хезнедар-уста к себе позвала, чтобы сказать, куда тебя переселить.

– Ой, как стыдно! Я не знала. Фатима не простит и не вернется.

– Уже простила. Позовешь – вернется. Учись доверять, Хуррем, гарем, конечно, место страшное, но не все в нем волчицы.

– Как различить?

– Сама будь открыта сердцем, и тебе поверят. Вспомни, когда ты на стене тенями от рук картинки показывала, когда смеялась от души, пела, стихи читала, и тебя все любили. А потом… зазналась?

– Да нет же! Когда меня Повелитель к себе стал звать, а Махидевран побила, мне весь гарем завидовал! Косились, шипели вслед.

– Завидовал. И шипели. Пусть шипят, а ты бы посмеялась или спела, нет лучшего средства против чужой зависти и злобы, чем смех. Ты же Хуррем, где твой смех? Не боишься, что и Повелителю надоешь со своей подозрительностью? Валиде обидела, ото всех евнухами отгородилась. Кто к тебе в гости ходит? Никто, сидишь одна со своими книгами и злишься.

Роксолана чуть поджала губы:

– Что же мне, не читать, если остальные не умеют?

– Читай, и стихи учи, и на кануне играть учись тоже. Только не для одного Повелителя, его часто не будет в Стамбуле, такова участь султана. Старайся для всего гарема, рассказывай, что сама знаешь.

Роксолана нахмурилась:

– У тебя все легко, а в действительности вон Дамла, которой я ничего дурного не сделала, моей смерти хотела. Трудно в гареме и опасно, песнями и смехом беду не отведешь, от дурного глаза не спрячешься.

– А ты попробуй. Вот если и тогда тебя будут обижать, будешь иметь право мстить и наказывать. А пока не имеешь. За подбитый Махидевран глаз все виноваты остались, а за Дамлу Гюль пострадала. Будь добрей, не забывай, что ты Хуррем.

Фатима тоже вернулась к Роксолане, она разместилась в крохотной комнатенке вместе с Зейнаб, старухи вместе подолгу вспоминали прежние времена; послушать их – так казалось, что раньше все было лучше: и трава зеленей, и небо синей, и голуби ворковали нежней.

Иногда они спорили, расставляя баночки или флаконы на полках. Роксолана поняла, что спор идет о достоинствах того или иного средства и о том, куда его лучше поставить – повыше или пониже.

– Неужели это так важно?

– Вай! Госпожа, каждое снадобье должно стоять на своем месте, чтобы взять его можно было с закрытыми глазами.

– Это зачем?

– А вдруг светильник погаснет, как я тогда найду порошок от зубной боли?

Роксолана звонко смеялась:

– Зажжешь светильник или свечу и найдешь.

Две старухи сумели быстро залечить многочисленные порезы Гюль, и довольно скоро девушка снова принялась за работу.

Жизнь словно наладилась. В гареме снова зазвучал смех Хуррем. Под присмотром Зейнаб и Фатимы она чувствовала себя в безопасности, расцвела, похорошела.

Будущее материнство красит всех женщин, но у многих отнимает внешнюю красоту. Кто-то расплывается, выпадают волосы и даже зубы, покрывается пятнами лицо… Ничего этого не было у Роксоланы: ни единый лишний волос не покинул ее голову, ни один зуб не почернел, ни одно пятнышко не испортило молочную белизну лица и шеи. И живот тоже был аккуратным.

От Повелителя пришли хорошие вести: Белград взят! И следом распоряжение – писем не писать, потому что султан возвращается.

Хафса поразилась:

– Без войска?

Такого не бывало, всегда город отдавался на разграбление, по крайней мере трехдневное, потом победитель медленно и торжественно шествовал домой, если, конечно, не собирался дальше.

Что такое произошло, что Сулейман торопился в Стамбул, оставив янычар грабить Белград и окрестности без своего ока?

Валиде обиженно поджала губы: неужели так торопится к своей Хуррем? Не похоже, чтобы он помнил об остальных.

Роксолана радовалась возвращению Сулеймана и страшилась этого. Она не сможет подарить ему те ласки, какие были раньше, не разочаруется ли он, увидев кругленькую наложницу, ее место на ложе быстро может занять другая…

И вдруг, словно гром с ясного неба, страшное известие: в пределах земель Османской империи чума! Почти сразу к одной напасти добавилась вторая – черная оспа.

Такое бывало, и нередко: в страхе люди побежали из городов, тем самым разнося заразу дальше. Две смертельные косы принялись выкашивать население, едва ли ни половиня его. В холодных странах надежда всегда оставалась на зиму, мороз убивал то, что убивало людей. А что делать там, где тепло?