Смертельная болезнь отступала, лишь собрав свой страшный урожай.

Османы к такой страшной жатве относились спокойно, считая ее волей Аллаха и полагаясь на его волю. К чему бежать, если чума – стрела Аллаха? Она все равно настигнет, где бы ты ни спрятался.

В Стамбуле послышался женский вой и плач, беда добралась и до султанской семьи, причем взялась за детей. Сначала умер младший из сыновей Гульфем Мурад, потом старший, потом только что родившаяся девочка Дамлы. Даже у Роксоланы не повернулся язык сказать, что это и есть божья кара за то, что хотела убить ее.

Роксолану заботило одно: как передать Сулейману просьбу не приезжать в Стамбул, где свирепствует болезнь? Пусть бы прожил зиму в холодных краях, это безопасней. Хафса не поняла ее:

– Что ты чудишь, как можно советовать Повелителю не ехать домой? Или не рада?

Роксолана отмахнулась:

– При чем здесь я? За султана боюсь.

– Нечего бояться, надо положиться на волю Аллаха.

Он вернулся осенью. Без победного боя барабанов, в сопровождении только Ибрагима, Пири-паши и Касим-паши, словно остальных видеть уже не мог. Почти тайно въехал в Стамбул и сразу в гарем.

Сулейман действительно никого не хотел видеть, война не для него, бывал жесток, даже кровожаден, приказывал казнить и скармливать своему зверинцу виновных, сажать на кол, так, чтобы кончик кола показывался изо рта – медленно и страшно, мог наблюдать, как при этом извивается еще живой человек, спокойно смотрел, как забивают плетьми, хладнокровно наблюдал, как гибнут его же воины от ударов мечей противника, как кого-то убивает ударом пушечного ядра… На все ужасы войны и наказания смотрел спокойно, а вот видеть, как грабят взятые города, так и не научился.

Султан Сулейман проведет еще много походов и захватит много городов, его империя разрастется немыслимо, так, что от весны до осени и объехать свои владения не сможет, но он так и не привыкнет к войне, хотя даже смерть в старости застанет его в походе.

Султан уже знал о смерти сыновей и крошечной дочери, даже не получившей имени. Воспринял все спокойно и смиренно – такова была его дань за удачный поход. Задумался – неужели такой ценой придется платить и впредь? Касим-паша от таких мыслей Повелителя ужаснулся:

– Черная смерть приходит независимо от того, ходят Османы в походы или нет!

Его поддержал Ибрагим:

– Сейчас Повелитель еще нужней своему народу. Походы, как и смерть даже в султанских покоях, неизбежны. Еще никому не удавалось жить вечно. Инш Аллах!


Сулейман не сразу появился в самих гаремных покоях, даже от самого себя скрывал, что боится того, что и Роксолана, – разочароваться в ее виде.

А когда увидел, даже колени ослабли. Аккуратный маленький живот, то же лицо, только глаза стали строже, и смех не такой звонкий, но как можно смеяться, когда даже в гареме стоит плач.

Не было веселья в их встрече, но была любовь. Сулейман взял в ладони любимое лицо, осторожно, бережно, словно боясь спугнуть дивное видение, целовал глаза, нос, губы, потом так же целовал все тело. Только живот обходил – нельзя касаться вместилища будущего сына: тот может обидеться, еще не родившись.

Они любили друг друга по-прежнему жарко, но при том осторожно, стараясь не повредить плоду.

Страшная беда невольно помогла Роксолане: у султана остались в живых всего двое сыновей, потому будущее рождение этого, третьего, делала жизнь Роксоланы очень важной.

– Кто будет?

– Зейнаб сказала, сын.

– Ты родишь мне еще много сыновей.

– А дочерей?

– Согласен, и дочерей тоже.

Они молчали о страшном законе Мехмеда Фатиха, повелевающем пришедшего к власти султана уничтожать все мужское потомство отца, то есть убивать собственных братьев, чтобы не было свары за власть. Зачем рожать сыновей – чтобы их потом убил старший брат?

Но Роксолана не задавала таких вопросов Сулейману, глупо спрашивать.

Она спрашивала о другом.

Снова в поход, причем султан на удивление торопился. Куда, если войско едва успело вернуться от Белграда?

– На Родос.

Зачем султану вдруг этот остров, принадлежащий госпитальерам? Конечно, кто владел Родосом, тот владел этой частью моря, потому что в гаванях Родоса могли скрываться любые корабли, а нависающая над берегом крепость была угрозой любого, кто проплывал мимо. К тому же госпитальеры были богаты.

Родосскую крепость пытался взять еще Мехмед Завоеватель, но не удалось. Почему? В крепости достаточно съестных запасов и воды, достаточно оружия, она могла находиться в осаде долго, очень долго.

На что же тогда рассчитывал Сулейман? Роксолана попросила:

– Дай попробую понять.

– Угадать?

– Нет, понять, на что ты надеешься, кроме храбрости своих воинов и умения своих полководцев.

– Боюсь, их умение здесь мало пригодится. Там понадобятся только умение разрушать стены и башни пушками и умение остатки стен штурмовать.

На что же султан рассчитывал, намереваясь осаждать Родосскую крепость в преддверии зимы?

Роксолана несколько минут сосредоточенно соображала, потом осторожно поинтересовалась:

– Надеешься, что замерзнут?

– Ах ты, моя умница! Как догадалась?

– А чего еще могут бояться зимой люди, у которых есть все остальное? Если у них много еды и воды, много оружия и крепкие стены, не значит, что есть дрова для печей.

– Что попросишь в этот раз? Привезти книги ордена госпитальеров не обещаю, они наверняка религиозные. Проси другое.

– Попрошу.

– Слушаю.

– Сберегите себя, Повелитель. Вы и это дитя – единственное, что у меня есть в этом мире.

У Сулеймана перехватило горло – так могла сказать только любящая женщина. Любящая и любимая, знавшая за собой это право – просить сберечь жизнь любимого человека.

– Прятаться от каждой опасности не обещаю, но голову под чей-то меч подставлять не стану. Я хочу поднять на руках нашего сына. Береги себя ты, ты очень нужна нам с ним, – султан приложил руки к животу Роксоланы. Младенец, словно почувствовав отцовское прикосновение, требовательно толкнулся.

Сулейман осторожно приложил к животу ухо, как делал это уже не раз, слушая сердцебиение сына. Зейнаб, узнав, что султан трогает и даже слушает живот Роксоланы, ворчала:

– Не должен мужчина делать этого! Не должен! Навредит ребенку!

Но как могла Роксолана отказать Сулейману в этой его радости, как и в своей ласке? Не могла и не хотела, пусть трогает живот, он же с любовью, сын должен это почувствовать. Пусть и будущий малыш знает, что его ждут и уже заранее любят, это только поможет малышу крепко зацепиться за жизнь в этом тяжелом мире.


На сей раз ушли в поход без оглушительного барабанного боя, без шума и торжеств. Просто войско частями выдвинулось к юго-западу, чтобы собраться в назначенное время на берегу почти напротив острова.

Сулейман загодя отправил магистру ордена госпитальеров Иль-Адану предложение сдаться без боя. Тот даже не ответил, считая крепость неприступной. Имел основания.

Турки осадили крепость и штурмовали ее стены так же безуспешно, как делали это воины Мехмеда Завоевателя. Но Сулейман почему-то был спокоен. Он словно ждал чего-то. Чего?

В гареме потекла привычная жизнь, болезнь пошла на спад, потом, собрав свой страшный урожай, и вовсе затихла до новой вспышки. Среди наложниц умерших не было, пострадали только дети султана, а просто рабы… кто же их считал? Из похода привезено так много новых, что цены на сильных рабов из Европы сильно упали.

Роксолана снова стала просто наложницей, которая должна родить. Но никто не обманывался таким скромным ее статусом: все понимали, что это особая наложница, ведь за все время пребывания в Стамбуле султан едва-едва увиделся даже с валиде, никого из наложниц в свои покои не звал, одну только Хуррем. Только с ней, беременной, встречался каждый вечер, снова вел долгие беседы, снова оставлял до утра.

Чем же так околдовала маленькая славянка большого султана? Гарем так и не понял.

Валиде обращалась с Роксоланой осторожно, особенно когда поняла, что та не пожаловалась ни на что, не рассказала Повелителю о своих бедах. Сама Роксолана пожала плечами:

– Зачем? Что было, то прошло. К чему Повелителя беспокоить прошлыми неприятностями?

Хафса покачала головой:

– Мас Аллах! Ты разумная женщина.

Валиде по-прежнему не слишком любила эту гяурку, боялась ее колдовства над сыном, но уважала волю Повелителя. Сулейман выбрал Хуррем, это его право.

А у нее была одна забота – доносить и родить ребенка.

Зейнаб с Фатимой боялись высказывать свои опасения, понимая, что столько переживаний и завистливая ненависть вчерашних подруг не могут не сказаться на здоровье будущего малыша. Но была у них еще одна забота, не знали, как подступиться к Роксолане, чтобы поговорить о ней.

И все же однажды Зейнаб решилась.

– Госпожа, тебе рожать уж скоро.

– Я помню, – рассмеялась Роксолана.

– Я вокруг да около ходить не буду, скажу то, что все думают. Прогонишь меня потом – твое дело.

– Говори, – насторожилась Роксолана. – Что случилось?

– Не случилось ничего. О тебе поговорить хочу.

– Я же веду себя тихо, ни с кем не ссорюсь, стараюсь зависти и ненависти не вызывать. Вчера в нашу больницу велела новые одеяла купить, старые прохудились. Милостыню подаю щедро. Чего ты еще хочешь?

– Вот о милостыне. Знай, что ее не приняли.

– Почему?!

Это было не впервые, когда не принимали ее подаяний, ее подарков, даже если те были разумны и нужны. Роксолана сама не раз задумывалась, почему это происходит.

– Я что, зачумленная? Кто-то боится, что на моих руках осталась болезнь?

Она говорила возмущенно, на глазах слезы. Чувствовалось, что женщина переживает. Понятно, быть отвергнутой даже в благодеяниях – кому же понравится?

– Не в тебе дело.

– А в ком?

– В твоей вере.

– Не трогай мою веру!