Ганс Гольбейн остановил лошадь на вершине холма и повернулся к долине, где стоял Уэлл-Холл. Конь шел на запад, небо над домом уже потемнело и покрылось еле заметными звездами. Гольбейн очень замерз, но в душе установилась покойная тишина, ничем не напоминающая бури, столь часто сотрясавшие его. Ему казалось, он никогда не сможет согреться. Сердце словно умерло.

Без тюков, которыми он нагрузился, покидая Лондон, ехать все-таки было проще. Его единственный багаж составлял внушительный мешок с монетами, час назад обнаруженный им в комнате вместе с запиской от Томаса Мора.

«Мой дорогой Гольбейн, — прочел он. — Слишком большая щедрость с вашей стороны — делать нам такой подарок. Пожалуйста, примите эту небольшую сумму в качестве вознаграждения. И, прошу вас, напомните обо мне Эразму. Вы знаете, с каким неизменным почтением я к нему отношусь».

Хотя записка была написана крайне любезно, художник тут же понял — она прощальная. Он, спотыкаясь, подошел к картине и опухшими глазами уставился на нее. Она закончена. Он все сделал так, как хотел. Затем Гольбейн отправился на конюшню и, не обращая внимания на удивленные взгляды грума, оседлал лошадь.

Он в последний раз оглянулся назад, ненадолго задумавшись, заметили ли его отъезд. Затем развернул лошадь на меркнущий свет, на Лондон и пришпорил.

Неторопливо выехав в Эссекскую долину с плавными очертаниями, Ганс Гольбейн задумался об узких глазах и квадратном красном лице Томаса Кромвеля. Художник размышлял, как лучше закомпоновать их на будущем портрете.

Поэтому он так и не увидел ни кроваво-красного шара, сгустившегося позади над крышей оставленного им дома, ни длинного хвоста кометы, зловеще вспыхнувшего в ночном небе.

* * *

От автора