— Да просто…

И так каждый раз. Словно я не сидел рядом, игнорируя их присутствие. Иногда ко мне подходила Блажена, обнимала некрепко и шептала тихо на ухо, что очень скучает. Она упрямая, ситуация на кладбище совсем не отпугнула Солнцеву. В такие моменты я отводил душу, бросая несколько едких слов и доводя ее до слез. Остальные меня не трогали, но я замечал осуждение во взглядах. Ей больно, для понимания не нужен экстрасенс. Мое поведение, реакция на происходящее — я высасывал жизнь из других людей. Наташа, Аня, Лера, Машка, Тимур, остальные ребята — они отчаянно пытались, однако все чаще опускали руки и уходили, не добившись ничего.

Во мне ничего не осталось. Последнее ушло вместе с Дианой, потому что я устал идти против течения и сражаться с демонами. Хотелось просто лечь на любой поверхности. Спать, спать, спать, ведь когда-нибудь все должно прекратиться.

— Ты не можешь просто сдохнуть? — очередной выдох сигаретного дыма прошел под привычные речи Лены, мамы или деда. Не знаю, кто начал первым.

Они чуть не подрались за право бросить в мою сторону очередную кучу дерьма, стоя неподалеку от Ромы. Бесились, ведь никто на них не обращал внимания. Бедненькие, не только я заложник собственного сумасшествия, но и моя семья. Гореть в аду будем вместе. Поэтому я слез с подоконника, решив, что прогулочное время закончилось. По квартире распространялись приятные ароматы мясного рагу, только есть совсем не хотелось.

— Пообедаем? — спросила Лера, переглядываясь с Аней, молчаливой Блаженой. Кажется, будто она совсем разучилась говорить и улыбаться в последнее время.

— Я не голоден, — отвернулся, шагая обратно в спальню.

Кто-то из девчонок перестелил постель. От нового серого покрывала пахло свежестью, и я с удовольствием упал поверх него, заворачиваясь точно гусеница в кокон. Появление Солнцевой в спальне стало предсказуемым действием с её стороны. Таким понятным, привычным, что мне не захотелось в этот раз говорить ей гадости. Она осторожно прилегла рядом и обняла со спины, прижимаясь крепко.

— Я очень хочу помочь тебе, — прошептала Блажена. — Вернись к нам.

Минус день, а следом ночь. Круглые сутки движение по одному маршруту, от собственной комнаты до окна на кухне, стало для меня разнообразным смыслом жизни, ради которого я открывал по утрам глаза. Общение с кем-либо стало в тягость, я попросту игнорировал любые вопросы или отделывался короткими фразами. Иначе нельзя, ведь одинокий мальчик в темном подвале боялся вновь посмотреть в окно. Ведь из-за этого случались беды — любопытство приносило за собой смерть. Моим единственным желанием было остаться в этой комнате до конца своих дней, во сне продолжая добровольное заключение.

Но на сороковой день я неожиданно проснулся.

— Ты не приедешь? Рома сказал, что ты снова заболел, — обеспокоенный голос Феди резанул слух. Желание отбросить подальше чертов смартфон появилось внезапно и от того, как дрогнули мои пальцы, Гриша прищурился.

— Простыл немного, — хрипло отозвался я, почти с ненавистью посмотрев на Соболева. — И я не принимаю ничего, не бойся.

— Васька каждый день ждет твоего прихода, — вздох облегчения создал помехи в динамике, но реакция мелкого была однозначной. Он испугался моего срыва, только не знал, какую реакцию вызвал его звонок.

— Никита?

— Да? — я затаил дыхание, крепче сжимая пальцами корпус.

— Диана больше не придет, да? — Федя шмыгнул носом, не представляя себе, какие эмоции вызвал этот несчастный вопрос. — Рома сказал, что она ушла с ангелами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Стоило разговору завершиться, Гриша протянул руку, чтобы забрать свой смартфон, и не дрогнул, когда аппарат полетел в стену. Наверняка экрану пришел пиздец. Соболев повернул голову, разглядывая телефон, точно кучку мусора, и сунул руки в карманы джинсов.

— Легче стало?

— Вон, — выдохнул я впервые за долгое время что-то отличное от привычных «не хочу» и «не голоден».

— Жаль, хорошая была вещица, — улыбнулся он как ни в чем не бывало и подошел к смартфону, поднимая его с пола. — Эх, экран накрылся, корпус пострадал.

— Уйди, — процедил я, слыша треск в собственной голове.

Паника набирала оборот, вся выдержка накрылась медным тазом Настоящий ужас, смешанный с ненавистью и отчаянием в единый коктейль — он отравлял организм изнутри. От горечи во рту стало вязко, захотелось сплюнуть на пол весь яд. Или на Соболева, который продолжал спокойно наблюдать за мной.

— Знаешь, я понимаю их беспокойство. Удивительно, сколь сильно ты погрузился в свою проблему и совершенно не замечаешь, как другие пытаются тебе помочь, — он говорил, говорил, размахивая руками.

Я попытался зажать уши, но помогало мало. Ему нужен срыв, Гриша стучал в мое грязное окно и звал подойти. От его голоса захотелось забиться подальше в угол, спрятаться там. Легче не становилось, стало только больнее — кто-то сильнее сдавливал оковы, не давая нормально вдохнуть.

— Думаешь, Диана радуется, глядя на тебя? — последняя капля перелила чашу терпения.

Я сорвался с места, бросаясь на него словно дикий зверь. Хотелось разорвать кожу, мышцы и переломать каждую кость, выдрать поганый язык. Он не смог больше говорить, никогда не посмел произнести имя Ди. Мы рухнули прямо на пол, только я не рассчитал сил. Организм ослаб за несколько недель, поэтому Грише ничего не стоило перевернуться и придавить меня собой. А я царапал паркет до крови на пальцах, отчаянно извиваясь под ним, кричал, брызгая слюной и вертя головой, точно в приступе эпилепсии. На мои отчаянные крики и Гришин зов прибежали с кухни остальные. Сейчас я сильнее всего походил на наркомана, отчаянно желающего получить дозу героина. Но приступ начал отступать, за ним уходили остатки последних сил на борьбу с этими людьми.

— Я принесу успокоительное, — услышал я панику в голосе Леры.

— Не надо, — отозвался Гриша где-то рядом, осторожно убирая руки. — Он в порядке.

Он наблюдал за мной, а я продолжал лежать, абсолютно беззащитный, ощущая себя выброшенной на берег рыбой. Спустя минуту собрал последние остатки затухающей энергии после мощного выброса адреналина в кровь и сел прямо на пол, бессмысленно смотря перед собой. Послышался шум, но я никак на него не отреагировал. Рома оказался ближе остальных. Коснулся моего плеча, затем потянул на себя за руку, обнимая точно ребенка.

«Это хорошо, если ты не влюбишься. Значит, не будет больно. А я все-таки эгоистка и не хочу тебя отпускать».

Я отчаянно врал, когда говорил, что не люблю тебя. Кажется, это чувство всегда. Не только к тебе. Ко всему миру, которому в сущности плевать. Видимо, оно не давало стать чудовищем, что пытались вырастить из меня.

«Однажды, тебе придется отпустить меня. Навсегда».

И мои обещания ничего не стоят. Не умею я их сдерживать, отсюда куча проблем и бед.

«Я бы хотела, чтобы у нас была вечность».

— Она говорила не так, — прошептал я, ощутив прикосновение Дианы к своим волосам.

Ни Лены, ни матери, ни деда в этом темном большом подвале. Оковы ослабли, а цепь стала такой длинной, что позволила подойти осторожно к окну и прикоснуться к мутной поверхности стекла. Диана все еще стояла рядом. Живая, со своей неизменной улыбкой и жаждой жизни в глазах. Она так близко — протяни руку, можно коснуться её. Хотя я понимал, что она лишь игра моего воображения. Но Гриша реален. Он оказался напротив меня, произнося слова Ди в один голос с ней:

— Ты научишься жить заново.

Соболев не сказал только одного. Загорская наклонилась, теплое дыхание пощекотало кожу, и я втянул носом воздух, ощутив аромат цветочных духов. Такой родной, привычный, дарующий покой.

— …а затем отпустишь меня, — прошелестел ее голос сквозь вату, заставляя цепи окончательно рухнуть на пол.

Эпилог 

Четыре года спустя


Соревнование по баскетболу среди учеников восьмых классов школы-интерната проходило в недавно отремонтированном зале. Скрип подошв новеньких кроссовок под выкрики тренера вторил групповой командной поддержке со стороны зрителей.

— Капец, пропустил весь сезон считай, — застонал Федя, потирая гипс на руке и недовольно морщась. Василиса рядом с ним только загадочно улыбнулась, поднимая ясный взгляд.

— О, правда? — я с интересом посмотрел на мелкого, дующего щеки от недовольства. — Видимо, сальто назад твое тело сделало бессознательно и порыве научного любопытства.

— Чего начал? — огрызнулся Федька, демонстрируя все прелести переходного периода и юношеского максимализма. — Как мамка пилишь, достал уже.

Я протянул руку к его волосам, и он взвизгнул, пытаясь увернуться. Но от карающего меча еще не уходил ни один подросток. Василиса улыбалась, помогая держать Федю на месте. Вначале возмущения, крики, затем громкий хохот со всех сторон, за который мы после получили парочку внушений от директора интерната. Мол, нечего тут детей баловать чрезмерно.

— Никита Евгеньевич, ведите себя прилично! — зашипела Антонина Семеновна, подобравшись ко мне сквозь толпу других взрослых. — Здесь же журналисты, что о вас напишут?! Вы взрослый человек!

Она осеклась, стоило мне посмотреть на нее. Есть преимущество в том, чтобы быть официальным спонсором подобных заведений. Мало кто может упрекнуть тебя за ребяческую выходку во время обычной игры или при общении с ребятами. Поэтому директриса, прекрасно помня кем она назначена, быстро сменила гнев на милость, но все равно осталась непреклонной. Наверное, поступи Антонина Семеновна иначе, я бы давно потребовал ее увольнения.

— Нельзя так себя вести, — добавила она, одергивая рукава своего пиджака.

— Я просто соскучился, — улыбнулся я, касаясь волос Василисы, которая прижалась ко мне.