Мне казалось, с той беседы прошла целая вечность, хоть всего — пара недель. Вдыхая аромат предстоящего Нового года, я развешивал последние гирлянды на елке. Огромное дерево, почти под самый потолок, привез Егор.

Брат Дианы в последнее время приезжал все чаще, а молчал дольше. Иногда садился подле Ди, пока она рассказывала ему о новых преимуществах инвалидного кресла с электроприводом. Ей было сложно управлять им вручную или рычагом, поэтому выбор сделали в пользу самого удобного варианта. Когда Диану сотрясал кашель от очередной простуды, Загорский вздрагивал, беспомощно смотря в мою сторону. Он боялся коснуться сестры, будто станет хуже.

— Больше жидкости, — бодро напомнил я, поднося стакан к губам Ди.

Сделать нормально глоток с первого раза не удалось, но этот случай по всей квартире были расставлены коробки с одноразовыми полотенцами. А еще — десятки склянок с сиропами от кашля, таблетками, ампулами с лекарствами и даже запакованные шприцы. Все под рукой, ничего лишнего. Иногда я засматривался на валерьянку и ночами раздумывал, можно ли будет наглотаться, когда все закончится. Вся история браузера была забита подобными вопросами.

— Кхе, — прокашлялась Диана в очередной раз, пробормотав немного невнятно. Я стер капли с ее лица, промокнув влажную ткань блузки. — Ощущаю себя ребенком.

— Ты точно женщина, — улыбнулся я, приближаясь для поцелуя. — Отвечаю.

Диану такие шутки забавляли. Она пыталась смеяться, а Егор рядом мог только выдавить гримасу, лишь отдаленно напоминающую радость.

Стоя на кухне, я услышал шаги позади себя. Нетрудно догадаться, кто пришел. Катя — супруга Загорского — сейчас с Дианой была в спальне. Они болтали о какой-то ерунде, пока остальные помогали сервировать стол. Гриша сегодня проводил время с семьей, Блажена уехала к родителям куда-то в другую область. До этих праздников я как-то не задумывался о ее семье. Аня радостно щебетала о новом рецепте салата, дразнила Рому и громко хохотала. Филатову было слышно на всю квартиру. Илья с Лерой и сыном должны были приехать только завтра, а Федя с Василисой хоть и остались в приюте, уже успели получить свои подарки. Заведующая по-прежнему не разрешала брать их к себе хотя бы ненадолго — строгие правила.

— Хочешь поссориться? — устало спросил я, доставая очередную партию тарелок. Этот праздник мне никуда не уперся, но точно не хотелось скандала. Не нужен он сегодня ни мне, ни Ди, хоть последний месяц мы с её братом сосуществовали мирно.

— Прости.

Моя рука замерла у дверцы подвесного шкафчика. Мне показалось, что я ослышался. Оглядываясь на стоящего в дверях Загорского, я повернулся к нему и сжал края стола пальцами до боли, стараясь унять учащенное сердцебиение.

— Ты справляешься с этим лучше меня, — махнул он рукой, продолжая говорить. — Продолжаешь улыбаться, смеяться, говорить ей комплименты. Я не… — Егор запнулся, затем с трудом втянул носом воздух. Привалившись к косяку, Загорский закрыл ладонями лицо и сполз по нему на пол.

— Не могу, — прошептал он.

Хочешь подобрать слова, а не можешь. Их просто не существует, правильных, точных. Чтобы раз, и человеку полегчало. Нельзя по щелчку пальца или двумя короткими фразами заделать огромную дыру в сердце, которая с каждым днем разрастается. Поэтому у меня не нашлось для него ответа. Даже самого дурацкого.

Я запомнил в ту ночь взрывы салюта в ночном небе и холод от снежка, брошенного Аней мне за воротник. Громкий смех Ромы, что улыбался впервые так искренне и широко. Забавные программы по федеральным каналам, «Голубой огонек», знакомые старые фильмы, запах мандаринов и песни, которые мы пели абсолютно фальшиво.

Крики детей Гриши, позвонившего поздравить нас, и лай Бублика, когда Блажена напомнила о себе.

— Все будет хорошо, — сказала она ласково.

— Конечно, — ответил я, передавая смартфон дальше по кругу.

Рассвет утром первого января показался особенно красивым. Ни скрип колес инвалидного кресла по снегу, ни ужасный холод не испортили впечатления. Народу немного, не считая детей, играющих во дворах с первыми лучами, пока родители отходили от гулянок. Местами валялись целые куски мишуры, остатки конфетти и брошенные елочные ветки с использованными хлопушками.

Люди такие люди. Понимаю, праздник, но зачем гадить, где живете?

— Красиво… да?

Я отвлекся от осмотра пострадавшей территории и прищурился. Ладони легли на плечи Дианы в удобном пуховике. В отличие от нее, я шапку натянуть не удосужился, а она закутана под пингвина.

— Неплохо, — хмыкнул я, наклоняясь и поправляя Дианин шарф. Затем обошел кресло, приседая перед ней на корточки. Только на меня Ди не смотрела, больше её интересовала улица. Будто она пыталась запомнить, зафиксировать в памяти.

— Буду скучать, — пробормотала она с трудом, затем перевела на меня взгляд. — Я была счастлива.

Я улыбнулся, заключая в замок своих пальцев ее руки в мохнатых варежках.

— Впереди еще целая праздничная неделя, — хмыкнул я, — можно Новый год устраивать хоть каждый день. Придумаю сопливый пост с поздравлениями.

— Конечно.

Она с трудом улыбнулась, подаваясь вперед. Шапка слетела с волос Ди, когда я поцеловал ее, зарываясь пальцами в длинные волосы. Этот момент мне тоже врезался в память. Лимонный вкус после утреннего чая и морозный воздух. Я ничего не сказал — все слова вымело из головы. Она тоже промолчала, потому что иногда это просто не нужно.

В тот день белый цвет казался особенно мерзким, а запах лекарств въелся в кожу. Спустя почти три месяца Дианы не стало. Она умерла, как положено, среди многочисленных приборов, будучи подключенной к аппарату искусственной вентиляции легких. Такая банальная, скучная смерть под бдительным присмотром медперсонала.

Тридцать первого марта меня тоже не стало. Где-то там, среди унылых стен и бесконечного потока пациентов, мое время закончилось. Стрелка часов остановилась: ни кошмаров, ни страха, ни видений, ни эмоций — ничего не осталось.

Никита Воронцов больше не хотел бороться.

Глава 45 

Есть что-то мистическое в моменте, когда гроб опускают в землю. Вот был человек, затем не стало. Посреди кладбища, утопая ботинками в месиве из грязи и талого снега, ты смотришь в эту яму — она засасывает тебя, зовет шагнуть следом.

Дурацкая традиция — бросать ком земли напоследок. И цветы эти: Диана не была фанаткой хризантем, да и гвоздики ей никогда не нравились. Она называла их «похоронными», каждый раз морщась от взгляда на букет. Венки, букеты и красивая фотография, где запечатлена её солнечная улыбка, так дисгармонирующая с мрачной погодой и плачем позади.

— Никита? — я ощутил прикосновение к своей руке и поднял взгляд на Романа.

Обеспокоенное выражение лица и тревога в голосе меня нисколько не трогали. Он чуть крепче сжал мое запястье, пока я стоял у самого края могилы, разглядывая лакированную крышку гроба. Мне вдруг вспомнилось, какая она сегодня красивая. На ней любимое платье, туфли, только платок на голове никуда не вписывался. Говорил Егору, что все эти суеверия и традиции ерунда.

— Я в порядке, — напротив стояла Лена, улыбаясь и поднимая бокал шампанского. Нам есть что праздновать. Раньше я не понимал, что значит умереть.

— Не думаю, — поджал Сташенко губы, оглядываясь вокруг. Кладбище на него навевало не самые приятные мысли, ничего удивительного. — Понимаю твое положение, знаю, каково это.

— Знаешь, — эхом повторил я, продолжая разглядывать унылый пейзаж вокруг. Весна вроде, почему деревья никак не оживают? Где первые листья, солнце куда спряталось?

— Сейчас будет трудно, больно и…

— Ром, — прервал я его рассуждения, кладя ладонь на плечо и похлопывая осторожно. — Все нормально. Я не напьюсь таблеток. Честно-честно. Это слишком долгий процесс, мне бы побыстрее.

Моя улыбка, видимо, похожа на оскал, он вздрогнул и прищурился. Не особо поверил, однако я сказал правду. Не собираюсь возвращаться к наркотикам. Эффект от них весьма преувеличен. У меня вот не получилось ни умереть, ни кайф получить. Печально, даже в этом я провалился.

— Никита, — хмурится Сташенко, вновь пытаясь достучаться до меня. — Ты не в себе. Тебе нужна помощь.

Слушать дальше не хотелось, поэтому я отступил от него к насыпи, напевая под нос:

— Только волки, только совы по ночам гулять готовы.

Взял горсть влажной земли и подошел к вырытой яме.

— Рыщут, ищут, где украсть. Разевают клюв и пасть. Ты не бойся, здесь кроватка. Спи, мой мальчик, мирно сладко.

Бух, и ритуал выполнен. Хлопки призраков прошлого, невидимых для остальных, сопровождали меня до Ани, стоящей с красными, опухшими глазами. Она открыла рот, желая выразить словами чувства, но поперхнулась и беззвучно заплакала. Дальше Лера с Ильей, которые выразили какие-то слова соболезнования, ребята из центра, по очереди, обнимавшие меня. Где-то там Егор с Катей: к ним подходить не стал. Со смертью Дианы наше хрупкое перемирие рухнуло в необъятную пропасть недопонимания и бессознательной ненависти. Только вчера Загорский кричал, кидался обвинениями и требовал моего отсутствия.

Последней оказалась Блажена. Она стояла поодаль, не считая Соболева, и грустно смотрела на то, как выполняют свои обязанности гробовщики — закапывают могилу. Чем ближе я подходил к ней, тем сильнее хотелось оттолкнуть, когда Солнцева подошла первой, заглядывая мне в глаза, словно ища там что-то.

— Скажешь, что соболезнуешь, денег больше не получишь. Соперницы нет, можно не притворяться добренькой, — не дал ей вставить хоть слово. Во взгляде Блажены мелькнула боль, отчего мне стало чуточку приятнее.

Ты же любишь меня? Страдай, прочувствуй мое состояние.

— Зачем ты так? — прошептала она, отступая от меня на шаг.