- Да ты влюбилась! - сказала мне через пару дней Марго. – И знаешь, мне это нравится! Я хочу написать твой портрет! Вот такой, обнадёженный!

- Кстати! – встрепенулась я, - Нарисуй меня на маленьком листе, таком, который поместится в конверт? Только в кокошнике!

И она нарисовала - удлинив и перекинув через плечо тяжёлую косу, унизав шею жемчугами и водрузив на голову целую сказочную корону какой-нибудь там Василисы премудрой!

Я писала короткое ответное письмо долго - целых три дня. Всё вспоминала грамматику, штудировала словарь и боялась показаться смешной. Но потом решила - чего стесняться? Да, я русская! И не это ли привлекло во мне Ника в первую очередь?

Просить прислать мне что-то в посылке я не осмелилась, вежливо отказалась, но в последний момент всё-таки дописала: «Если только игрушку для трёхлетнего мальчика» На мгновенье испугалась, что когда Ник поймёт, что у меня есть сын – потеряет ко мне интерес. А потом стало горько и смешно одновременно – какой, к чёрту, интерес? По переписке? Разве ей мешают дети?

Вложила в конверт открытку, нарисованную Марго и, не запечатывая, передала на отправку. Мне сказали, что почта написанная на иностранном языке может пролежать в цензуре до трёх дней, пока не найдётся тот, кто переведёт. Ещё дня четыре на доставку, благо авиапочта это быстро. Итого – неделя. Даже если Ник напишет ответ сразу, пройдут новые четыре дня на перелёт и ещё столько же на цензуру – итого, снова неделя. Всего – две. Господи, как бы не помереть от нетерпения!

* * *

Алёшка шоколад оценил, правда, брезгливо выплёвывал фундук и изюм, а я смотрела на него, чумазого, и думал о том, что все мы сначала бываем детьми. Любим жизнь и конфеты, доверяем улыбчивым чужакам, чувствуем, когда нами довольны, когда огорчены. Радуемся пустякам. Не бывает плохих детей, все они изначально – чистые листы, и от этой чистоты аж дух захватывает.

А потом приходят умные взрослые и учат глупышей тому, что такое Хорошо и что такое Плохо. И вырастают новые поколения врачей, учителей, строителей и военных, стражей порядка и деятелей искусств... А ещё – маньяков, садистов, убийц и прочего «нестандарта» А откуда? Почему? Может, потому, что умные взрослые и сами толком ни хрена не понимают что хорошо, а что плохо?

Как отразится на Алёшке жизнь в колонии и в детском доме? Смогут ли там объяснить ему, что такое «хорошо», попадётся ли в самый тяжёлый момент на его пути какая-нибудь прожжённая оторва Ленка, которая, сбегая с пар, будет подкармливать его пирожками и отбирать сигареты? Или какой-нибудь несгибаемый Батя, который наваляет ему люлей за то, что пошёл по наклонной, а потом возьмёт под крыло и даст шанс вырасти нормальным человеком, таким, как Макс, например?

Алёшка пытался засунуть мне в рот кусочек шоколадки, а я ловила губами его сладкие пальчики, и понимала одно – я обязана что-то сделать! Нет в моей жизни другого смысла, кроме как дать сыну возможность взлететь выше, чем когда-либо летала сама, и для этого любые способы хороши. Вот только какие?!

* * *

В середине октября Ник прислал посылку, в которой нашлась детская книжка с красивыми картинками и гоночная машинка – яркая, с большими колёсами и лакированным кузовом. Классная! Странно, что она вообще дошла до меня, а не потерялась где-то на досмотре. Алёшка с машиной не расставался, но, к моему великому удивлению и радости, книжка его тоже заинтересовала. Она – и это оказалось очень в стиле Трайбера! - была на немецком. Какой-то стишок в картинках. Я выучила это стишок, перевела, и рассказывала Алёшке как простую историю, но иногда, ради смеха, зачитывала и оригинал. И что уж в этом было такого, возможно непривычное звучание, но Лёшка хохотал аж до повизгивания! А через две недели просто взял, и рассказал мне его сам. По-своему коряво, конечно, но всё-таки! И как-то так незаметно мы перешли к тому, что стали учить отдельные слова с картинок – солнце, цветок, дерево, дети, котёнок... Алёшка схватывал налету, и я им гордилась.


Так и не дождавшись от меня идеи презента, который не дал бы мне его забыть (как будто это было возможно, Господи!), Ник сам прислал, пожалуй, самое верное из возможного. Самое практичное и романтичное одновременно, то, отчего у меня тонко щекотало где-то под ложечкой и что действительно заставляло меня вспоминать о нём в течение дня – бальзам для губ. Шелковистый на ощупь, чуть сладковатый на вкус, с сочным, древесно-горьковатым, до умопомрачения настоящим ароматом вишнёвой косточки - он тут же стал для меня ассоциацией на самого Николоса. И я не просто вспоминала о нём, когда мазала губы – я словно носила на них послевкусие его поцелуя.

К началу ноября я получила уже целых три письма. Огромная радость и в то же время – дикий стресс! Теперь Ник писал страницу-другую отвлечённого текста, и иногда мне приходилось в буквальном смысле ломать голову над переводом метафор. Моё свободное время раскололось на три части, и каждая секунда – словно крошки хлеба на ладони голодающего, была учтена и занята. Либо я рисовала – всё что видела, смело замахиваясь даже на наброски и портреты людей, либо читала словарь, узнавая новые слова и выражения, запоминая и впитывая через транскрипции произношение, либо, что было для меня важнее всего, - возилась с Алёшкой.

Он всё так же кашлял по ночам, и врач, упрямо отрицая возможность туберкулёза, предположила раннюю стадию астмы. А мне что так, что сяк – было ни хрена не понятно, но очень страшно.

А время неумолимо сыпалось сквозь плотно сжатые пальцы, утекало, как вода. У нас осталось четыре месяца, Господи. Всего четыре. Тик-так, тик-так...

* * *

В середине ноября, когда я уже непривычно долго ждала ответное письмо, меня вдруг вызвали на краткосрочку. Я сразу поняла кто это, и испугалась, даже запаниковала.

Краткосрочка – это четырёхчасовое свидание в присутствии служащих. Самое формальное из возможных, когда поговорить можно разве что о погоде. Бывают ещё свидания на сутки, бывают трёхдневные – для замужних или для матерей, чьи дети живут с родственниками на Воле. Бывают ещё недельные с выездом за пределы колонии, но это для тех, кто на упрощённом режиме, а мне упрощёнка не светила. Я слишком мало отсидела - всего четыре года из положенного срока. Да и не с кем мне встречаться-то. Даже краткосрочки ни разу не было. И вот – поди ж ты, всё когда-нибудь случается впервые.

Смущалась жутко. Если бы я знала, что он приедет лично – я бы хоть руки с вечера в порядок привела, стрелочки бы на веках подрисовала, попросила бы девчат, чтобы косички мне красивые заплели, а не просто с чмошным хвостом...

Возле двери в комнату свиданий была почти готова отказаться от встречи. Или разреветься. Или... Чёрт его знает, что со мной творилось! Ведь сейчас это была не я – не та я, которая писала ему эти письма, глупо мечтала о встече и краснея признавалась самой себе в том, что, кажется, действительно влюбилась - вот так, как девчонка малолетка, по переписке... Та я, которая всё это делала, вообще существовала только глубоко внутри меня, а снаружи – некая Мария Боброва, жалкое подобие молодой женщины. Сейчас Николос увидит её и разочаруется. Виду, конечно, не подаст, будет улыбаться и поддерживать вежливую беседу. Четыре часа – не велик подвиг. А потом так же вежливо попрощается и уедет. И исчезнет. Перестанет писать и согревать мои серые будни ожиданием заветных конвертов.


Господи, как страшно-то! Аж за ушами щемит...

Суетливо достала из кармана бальзам, мазнула губы. Да какого хрена, вообще? Давай, Милаха, не разрешай Бобровой взять над тобой верх. Вдох-выдох – пошла девочка...

* * *

Вообще Зона – это государство в государстве. Фундаментальные законы, конечно, блюдутся, но и своих неофициальных устоев – дофига. Например, трёхдневное свидание с проживанием в "гостинице" на территории колонии, положено только с близкими родственниками. Но с особого разрешения Начальника, список может быть расширен и до нейтрального «жениха». Цена вопроса - дохрена, как дорого! Особенно если учесть, что пока мы тут сидели - деньги стали другими. Как её там... Деноминация! Прежний косарь превратился в один рубль. В голове не укладывалось! А в минувшем августе, до полного счастья, ещё и доллар резко скаканул в два раза! Так что такса на свиданочки была разбойная: Трое суток - пятьсот баксов, сутки – двести пятьдесят. Краткосрочка вне очереди - пятьдесят, краткосрочка без свидетелей - соточка зеленью. И, оказалось, на неё-то Трайбер и раскошелился.

Он стоял у зарешёченного окна – спиной ко мне. Руки сложены на груди. Одет в темно-серые классические брюки с выглаженными стрелками и белый, уютный джемпер с высоким горлом. Стиль и предельная аккуратность. И я тут... с немытой башкой.

Грохнувшую за мной дверь было невозможно не услышать, немец знал, что я уже вошла – но повернулся не сразу, и я успела отметить про себя, что, несмотря на то, что он был довольно высок и красиво сложен, в моих фантазиях он всё равно был выше, а плечи шире. Да что там говорить – в моих фантазиях у него и осанка-то была немного другая... И только сейчас, в те короткие мгновения, когда он разворачивался ко мне, я поняла, что в моих мыслях у него была фигура Дениса.

Действительность – как лёгкий сквознячок. Вроде и не холодно от него, но как-то... отрезвляет. Наверное, в воображении Трайбера я тоже была другой. Может, даже такой, как на рисунке Марго – русской красавицей с толстой косой и томной тенью от длинных ресниц на румяных щёчках. Но я была обычной серой мышью с давно нещипанными бровями, собранными в дежурных пучок волосами и сероватым тоном недополучающей витаминов кожи. Ногти прятала в кулачки, смущённо отводила взгляд. И совершенно не хотела улыбаться. Только сбежать. Такой ли он представлял меня эти два месяца?


И посторонних в комнате не было, и дверь закрыта, и между нами с Ником всё-таки существовал какой-то интерес, пусть даже выраженный в форме переписки... Но мы сидели через стол друг от друга и как два идиота говорили то о погоде, то о сложностях перевода вольного текста по словарю. При этом он смотрел на меня так внимательно и вдумчиво, словно параллельно думал о чём-то ещё и от этого я терялась окончательно. Щёки пылали. Стали возникать неловкие паузы. И вроде бы – ну хватит уже, а? Скажи уже вежливое – был рад повидаться, счастливо оставаться... Ты же мужчина! И это ты приехал ко мне – без предупреждения, без спроса, поставив меня в неловкое положение. Ну вот возьми, и прекрати это мучение... Но при этом, каждый раз, когда он слегка менял позу, сердце моё замирало – уходит? Чёрте что, но и этого мне, оказывается, не хотелось.