Стася Андриевская - Расплата

* * *

Дни летели со свистом, но в этот раз весна не была весной, а лето не было летом. Три месяца персонального Ада обещанного мне Паниным как-то вдруг превратились в три года... И перевалили на четвёртый. Иногда, сидя в мастерской, мы шептались об этом с Марго и сходились во мнении, что старого ублюдка скорее всего либо нет в живых, либо он лишился своей власти и не в его компетенции теперь что-то изменить.

Кстати, дело Марго, отбывавшей девять лет за убийство гражданского мужа – чего я до сих пор даже представить себе не могла, с её-то спокойным характером! – находилось на рассмотрении об УДО. И с одной стороны я искренне держала за неё кулачки, а с другой – это был какой-то грёбанный дубль. Если не будет ни Алёшки, ни её...

Я сохла на глазах, стала даже тоньше, чем в то время, когда готовилась к фитнес-конференции и уже сама этого пугалась. Марго меня понимала, но нет такой солидарности, которая заставила бы человека отсидеть ещё пять лет, когда есть возможность выйти досрочно. Я не обижалась, тем более что после перенесённого полгода назад гриппа, здоровье её заметно пошатнулось – в лицо намертво въелась бледность, преследовала одышка и периодический надсадный кашель, от которого её впалые щёки вспыхивали нездоровыми алыми пятнами. Фельдшер, основными лекарствами которой были зелёнка и спиртовой раствор борной кислоты, говорила, что это «остаточные явления», и они скоро пройдут. Вот только в условиях нашей многолюдной душной камеры с ледяными стенами и полами в зимнюю пору, это «скоро» могло затянуться на весь оставшийся ей срок и запросто перейти в какой-нибудь хронический бронхит. Так говорила мне Марго, но соседки по шконкам мыслили гораздо смелее, в открытую подозревая у неё туберкулёз. Увы, он был такой же реальностью, как и роды на кушетке в процедурном кабинете. Я не хотела в это верить, расспрашивала об этом саму Марго, но она не знала, а проводить обследование никто не спешил.

Так мы и жили, держа каждая свою боль при себе. И надо сказать, у Марго получалось лучше, потому что я, впадая в очередную депрессию, частенько срывалась и умоляла её, чтобы после выхода на Волю она навещала Алёшку в детдоме хотя бы раз в месяц. Это было для меня единственным, хоть каким-то утешением предстоящей разлуки. Вернее – его видимостью.

* * *

В конце июля Алёшка умудрился простыть. Через неделю сопли, больное горло и покашливание обернулись бронхитом, который за какие-то пять дней перешёл в двустороннее воспаление лёгких. Его положили в больницу где-то в городе, и я окончательно превратилась в тень.

Говорили – дней на десять. Но прошла неделя, другая, третья... И я будто с цепи сорвалась, мне уже не было дела до «примерного поведения» необходимого для УДО. Я постоянно истерила и у всех у кого только можно – даже у бригадира на фабрике, требовала, чтобы меня связали с Администрацией колонии и сказали, что с моим ребёнком!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И мне сказали, что у него случилось осложнение, вязкая мокрота настолько забила дыхательные пути, что Алёшка едва не задохнулся. Была реанимация, было промывание лёгких. И что сейчас он быстро идёт на поправку, и через недельку-другую его привезут ко мне... Если органы опеки не сочтут пребывание в колонии прямой угрозой его здоровью и жизни.

Понятно, что когда ко мне обратилась Начальник по воспитательной работе с поручением написать сценарий ко «Дню колонии», мне было не до этого. Впервые за два с половиной года я отказала. Наталья Ивановна вошла в положение, и суета подготовки «праздника» закрутилась без меня. Я же просто шила с утра до вечера грёбанные рабочие робы для сварщиков и думала о том, как там мой сыночек. И стояла перед сложнейшим выбором: что лучше для него? Вернуться сюда, рискуя здоровьем, или остаться на Воле? Но, увы, никто не мог гарантировать мне что там, куда он попадёт, будет лучше, чем здесь. Увы. А если бы гарантировал...

На этой мысли сердце останавливалось. Это был даже не выбор. Это была истина, которую я никогда в жизни не поняла бы раньше - до того, как стала матерью.

Я согласилась бы расстаться с ним уже сейчас, да. Только бы знать, что у него всё будет хорошо. И это была Любовь. И на её фоне меркло всё то, что я называла этим словом прежде.

* * *

В первых числах сентября грянул праздник – День Колонии. Да не просто очередной, а юбилейный. Конечно, по этому поводу в кулуарах камер ходили забористые шуточки, и особого трепета перед датой никто из нас не испытывал. Ну разве что большинство женщин оценили выданные к праздничному завтраку вафли.

Ещё за три дня до этого Колония была вылизана, выкрашена, побелена, вскопана и начищена. Всем заключённым предписали вырядиться в форменные тюремные робы, с обязательной белой косынкой на голове. Подъём на полчаса раньше обычного. Комнаты, кухни, туалеты – до блеска. Построение и путь на фабрику – как по Красной площади, чеканя шаг, да ещё и с отрядной песней. Повсюду новенькие лозунги и нарядные флажки - Администрация ждала гостей.

Бабы сплетничали, мол, даже телевидение будет. Кто-то сразу тушевался, боясь мелькнуть на экране, и быть узнанными давними знакомыми, коллегами по работе, одноклассниками. Кто-то наоборот – пошучивал, мол, пусть возьмут у меня интервью, я своему козлу привет на волю передам! Я же забыла, как дышать... Да. Да, Господи! Пожалуйста, пусть будет телевидение, пусть будет интервью! Я скажу на камеру всё, что прикажет Администрация, только пусть меня покажут! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста... Мне даже неважно было, какое это телевидение, где и когда будет показываться сюжет. Просто это был шанс кинуть весточку на Волю.

Весь день на фабрике я горела этой мечтой, а уже ближе к вечеру узнала, что телевидение действительно было, но уже давно уехало. Что они посетили клуб, в котором как раз шли последние приготовления к вечернему мероприятию, столовую и Дом малютки, куда администрация специально отправила самых миловидных мамочек... Мимо. Всё мимо меня. Я сейчас вроде как даже мамочкой не числилась, ведь мне до сих пор не вернули Алёшку.

Страшное разочарование, просто до бессилия и апатии. Чёрная дыра какая-то. Что со мной не так, Господи?

Потом было мероприятие в клубе, на которое попали только те заключённые, которых отобрала Администрация. Из нашей комнаты - семь человек, и мы с Марго в их числе.

Зрительный зал полон, женщины тайком перешёптываются, мол, на переднем ряду, прямо возле сцены, сидит наша Администрация, включая самих верхних начальников, и, по слухам, какие-то особенные гости с Воли. А среди них - мужчина.

У меня аж сердце обмерло. Может, глупо, но в тот момент я готова была поспорить, что это Панин. Явился, сволочь. И что делать, как себя вести? По ситуации или вопреки всему искать встречи с ним? Конечно, искать! Вот только как, если я сижу в двенадцатом ряду – одна из пары сотен клонов обряженных в робу и косынку, а он в первом? Мысли врассыпную, душно.

...Выступления самодеятельности, награждения похвальными листами, речи начальства, снова выступления, снова награждения. Вызвали Марго, отметили её талант, рассказали, что портреты, выставленные у входа – её работа. Вручили грамоту. Все хлопают, я хлопаю. С моего ряда не видно – хлопают ли в первом, но, думаю, да. Так положено. Даже им.

Затерявшись в мыслях, прослушала, как на сцену пригласили Боброву Марию, а когда меня пихнула локтем соседка из нашего отряда – очнулась.

Шла по проходу между рядами - как на плаху. Не решилась поднять глаза на первый ряд, так и пробежала мимо с опущенной головой. Споткнулась об первую ступеньку, ведущую на сцену, чуть не грохнулась. Что там руки – у меня даже ноги дрожали!

Наталья Ивановна расхвалила меня, как отзывчивую, активную и очень талантливую женщину, без участия которой обычно не проходит ни одно мероприятие – так как я пишу для них сценарии и помогаю оформлять сцену. А ещё, оказывается, моё сочинение про Маму, которое теперь называли «рассказом» было напечатано в каком-то тематическом журнале на Воле и даже стало лауреатом второй степени в каком-то конкурсе. Для меня это была новость. Наверное, приятная, но я не готова была оценить её сейчас. Я упорно смотрела в сцену перед собой, чувствуя как жжёт меня внимание с первого ряда, но, не решаясь поднять взгляд.

- А сейчас Мария прочитает небольшой отрывок из своего рассказа... – повернулась ко мне Наталья Ивановна и протянула лист с распечатанным текстом. Ничего себе экспромт. А предупредить не судьба?

Буквы играли в чехарду, голос дрожал, дыхания не хватало. Благо отрывок был совсем небольшой. Я справилась. Раздались аплодисменты, и с первого ряда прилетело вдруг: «Браво!» - Какое-то странное, непривычное для слуха, словно поломанное.

Я машинально подняла глаза и столкнулась с заинтересованным мужским взглядом. На всё про всё у меня была пара наполненных смущением мгновений, и я успела только заметить, что лицо симпатичное, сам мужчина ухоженный такой, подтянутый. Он поймал мой взгляд и улыбнулся, а я снова опустила голову и, забрав грамоту, засеменила обратно. Три ступеньки вниз со сцены – как целое испытание. Только бы не грохнуться... Только бы не грохнуться...

Когда проходила мимо первого ряда, не удержалась, бросила повторный взгляд. Никакого Панина там и в помине не было. Только наш Начальник, парочка его замов и этот... Так же цепко смотрит на меня – прямо в глаза, и улыбается. Странный какой-то. Именно потому, что смотрит прямо и улыбается. У наших это как-то не принято...

А всё оказалось до банального просто – он был иностранцем, а они, говорят, все такие, да. В тридцать два зуба. Его пригласили на сцену в самом конце мероприятия и представили: специальный гость из Германии Николос Трайбер, журналист, общественный деятель, правозащитник.