Тот замер на мгновенье, соображая.

- Ну и хуй с ней, снимай трусы, тащи сюда.

Я рванулась, вжалась спиной в стену. Нет-нет-нет, Господи... Это не со мной... Это не со мной! А ублюдок грубо сорвал с меня трусы и швырнул их куда-то в угол.

- Ещё раз косякнёшь – выебу, поняла?

Это не со мной...

А потом явился их сиятельство. При костюмчике, при галстучке, с платочком в нагрудном кармашке. Спускаясь по ступенькам, кряхтел и периодически пшикал перед собой из стеклянного флакончика.

Как я не сдохла в тот момент от ненависти? Он должна была выжечь, вытравить меня изнутри! Остановить сердце или разорвать нахер! Почему она не сделала этого? Неужели я недостаточно сильно его ненавидела?!

...Я не хочу, чтобы следующей нашли тебя. Я не смогу с этим жить, Милах...

Панин радушно раскрыл руки:

- Ну зравствуй, малыш! Вот и свиделись. Как говорится – если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе! – улыбнулся, галантно указал мне на драное кресло. – Ну-с, присаживайся? Побеседуем. – Снял и повесил на спинку стула свой пиджак, ослабил галстук, немного завернул рукава сорочки.

Два ублюдка – мои горничные, сразу свалили. В бункере остался только один мордоворот. Он встал лицом к лестнице и словно исчез. Ёбаная скала. Бездушный нелюдь.

Я села, судорожно свела ноги и уставилась в столик перед собой.

- Шампанского? Твой любимый Дом Периньон! – Панин ловко крутанул бутылку, демонстрируя этикетку, и хлопнул пробкой. Налил два фужера. – Ну... За встречу!

Тварь.

- Ах, прости, малыш! – всплеснул он руками. – Как я мог забыть!

Поднялся, обошел меня сбоку и расстегнул наручники. Я медленно, очень медленно, превозмогая боль в отёкших, задубевших суставах перевела руки вперед. Запястья были синие и израненные. Видно повредила, когда, почти не соображая, рвала онемевшие, ничего не чувствующие руки вперёд. Панин протянул мне фужер:

- Малыш.

Послать бы его на хуй, но надо жить. Я покорно взяла бокал и чуть не выронила - пальцы не слушались.

- Итак, выпьем за встречу! – и тварь легонько звякнул своим фужером об мой. – Мужчины стоя, женщины до дна! – Встал, сука, сделал маленький глоток и тяжёлым суровым взглядом, так не вяжущимся с расслабленным, смешливым тоном, заставил пить меня. Мои руки тряслись, зубы стучали об хрусталь, по щекам катились слёзы, а ублюдок смотрел на это и скалился в плотоядной усмешке. – Угощайся клубничкой, малыш... – Взял крупную ягоду за хвостик, и, протянувшись через импровизированный столик, поднёс к моим губам. Глаза его медленно затягивались жуткой масляной плёнкой. – Дава-а-ай, малыш на язычок. Ну-у-у... М-м-м...

Я увернулась, опустила голову.

- Отпустите меня... Пожалуйста. Я уеду, и вы никогда больше не увидите и не услышите обо мне. Я буду молчать... Клянусь! Пожалуйста... – шёпотом. – Пожалуйста... Ради Бога. Отпустите...

- Ну что ты, маленькая? Испугалась, глупыш... – мягко посетовал он и погладил своё бедро. – Иди ко мне, я тебя успокою.

- Пожалуйста... не надо...

- Да что не надо? Господи, ты трясёшься так, словно я чудовище какое-то! Ну-ка... Иди сюда, – и резко шлёпнул по бедру. – Быстро!

И это был уже приказ. Я зажмурилась, сгоняя с ресниц целый поток слёз, и поднялась.

- Смелее... Маленькая, испуганная птичка... Успокойся. Давай, выпей ещё... – налил, сунул фужер мне в руку. – Ну? Пей, я сказал! – безумная мешанина вкрадчивого шёпота и резких приказов ввергала меня в ужас. Я покорно выпила, и он, забрав фужер, ухватил меня за пальцы, потянул, поставил перед собой. – Дрожишь... – огладил плечи, противной горячей ладонью поджал снизу левую грудь. – Как сердечко бьётся... Ма-а-аленькая... птичка моя... МОЯ птичка! – на его плеши блестела испарина, лицо лоснилось от пота, соловелые глаза шарились по моей фигуре. – Не бойся, маленькая, я тебя не трону. Клянусь... Ты просто покажи мне свои сисечки и всё... ну... – дёрнул меня на себя, зарываясь лицом в живот: – Ну покажи...


Это было мерзко и жутко, а он был больной ублюдок, и прямо сейчас его резко накрывало. А его охранник-мордоворот стоял и с безучастной рожей пялился в ступеньки.

- Не надо... Пожалуйста... Я прошу вас, ну не надо! – я задёргалась, вырываясь, отпихивая его, а он перехватил мои руки – прямо за израненные запястья, сжал... Я заскулила, он оскалился. На его потной, красной морде расплывалось удовольствие.

- Только сисечку, малыш... Хоть одну... – и пальцы сжимает, заставляя меня наклоняться. – Не бойся, глупыш... Я тебя не трону... Не обижу...

Я ревела, а он, удерживая за одну руку, второй расстёгивал пуговки спереди на сарафане. Стянул с плеч широкие лямки и мне показалось, его хватит удар.

- Сисечку... Сосочек... Только лизнуть. Умоляю!

Ублюдок, больной ублюдок! Тварь, сдохни.... Денис, господи, Дении-и-ис... Не-е-ет...

Лифчик рывком под грудь, мерзкими склизкими губами на сосок... Я упёрлась в его плечи руками, пытаясь отпихнуть, но он схватил за поясницу, прижал к себе. Безумный сиплый шёпот, словно горячечный бред:

- Какая ты нежная... Парная! Сладкая девочка... Моя... Моя...

Руками по заднице и тут же под сарафан. Рвано захрипел:

- Без трусиков, кузнечик мой... Ждала папочку...

- Нет... Нет! Не надо... пожалуйста, ну я прошу-у-у... Нее-е-ет!

Он резко дёрнул меня в сторону, практически повалил на тумбочку-стол. Со звоном полетели на пол фужеры, бутылка...

- Сядь, - простонал ублюдок. Его колотило, в руках появилась ненормально-жёсткая, прямо-таки судорожная хватка. – Сядь сюда... Ножки раздвинь... Ну пожалуйста, ну я прошу тебя... Ся-я-ядь, девочка.... Я только полижу... Я не трону тебя, только полижу... Тебе понравится, птичка... Кузнечик мой... Я тебя умоляю – сядь, раздвинь ножки...


- Нет! – я вырвалась, отскочила, забилась в угол. Хватала ртом воздух, но вдохнуть не могла. Задыхалась, перед глазами всё плыло.

- Малыш, ну что ты... – тварь шла следом, протягивая ко мне руки. – Ну я же не трону... Я хорошо тебе сделаю, маленькая... Просто дай... Просто иди ко мне! – и вдруг рухнул на колени и, всё так же протягивая руки, пополз ко мне: - Ну поверь, тебе будет хорошо... Один разочек... Я не трону, я только язычком... Только пальчиком...

Я завыла от ужаса и безысходности. Это был безумец, больная тварь, ублюдок... И что бы я ни делала, как бы ни вырывалась – он меня достанет. Господи, достанет...

Это жутко. Это рваная на клочки реальность. Это мыли невпопад, и тело, которое не слушается - слабые колени, трясущиеся руки и крик, раздирающий горло, переходящий в придушенный хрип... Ватные кулаки в ватной реальности колошматят ублюдка, а ему похрену – словно я просто поглаживаю его потную рожу... Закатившиеся от безумного удовольствия зенки, мерзкий липкий язык ползёт по моему бедру - от колена и выше... А я бьюсь затылком об стену, пытаясь отпихнуть сучару, но у психов сил всегда немеряно... Хватается губами за лобок, я ору, в отчаянии зову:

- Мама-а-а... Нет, нет!!! Дени-и-и-с!..

- Девочка моя... Я только полижу... – мерзким дыханием по промежности. – Какая сладкая... Озолочу, глупая... Моя теперь, ты теперь МОЯ Милаха!

Я не помню, как это случилось. Ярость накрыла. Не сметь, тварь! Милаха – это только для одного! Никто больше и никогда... Не сметь! Тварь, с-сука... Сдохни, ублюдок! Подавись своим поганым языком, мразота!..

...Очнулась когда меня швырнули на матрац в углу и, вывернув руки за спину, защёлкнули наручники на цепи. Ошарашено обводила погреб взглядом: набежавшая охрана, перевёрнутый столик, Панин с разбитой мордой... Вспышка-воспоминание, больше как ощущение – коленом по чему-то жёсткому, и в груди тут же мстительная, безумная радость - получил, с-сука... Всё-таки получил!..

******************

Музыкальная тема и настроение момента - Наутилус Пампилиус "Клетка"

******************

Чуть позже, когда, оставив погреб в кромешной темноте, все ушли, я поняла, что меня, кажется, избили. Так, между делом. Болели рёбра, живот. Скула, казалось, раздулась и пульсировала... Бессильные слёзы. Денис... Где ты, Денис? Ты говорил, никому меня не отдашь... Говорил, я только твоя. Говорил, убьёшь за меня... А я здесь. Одна. Мне страшно. И больно. Спаси меня, родной!..

Господи... Только бы он был живой.

Темнота. Тишина. Холод. Попыталась натянуть на себя одеяло, получилось херово - скованными-то за спиной руками. Полежала немного на боку, но «нижнее» плечо тут же начало ломить, пришлось сесть, что тоже довольно сложно из-за тех же рук.

В голове – пустота. Ноль. Анестезия. Даже лица Андрея больше не видно. Мыслей нет, а если и случаются – то нету сил их думать. Зато чётко, как по написанному, стоит в памяти инструкция: Павелецкий, метро, Тверская, парикмахерская... Киреева Анастасия Олеговна. Факультет Финансовой Экономики. Может, это всё мне только приснилось?


Страх. Глубокий, животный. Выматывающий. Это же всё по-настоящему, Господи! И Панин ещё придёт... И будет злой. Злой больной ублюдок. Нелюдь...

Холодно и пить хочется.

Чтобы как-то размяться, поднялась, пошла к центру комнаты. Наткнулась на кресло, рядом тумбочка. Обошла их, ещё немного вперёд – и всё, дальше цепь не дала. Прошла, держа её внатяг по дуге и напротив своей «постели» пальцами вытянутой ноги дотронулась до нижней ступеньки. И что мне это даёт? Ничего. Вернулась на матрац, села, подтянув колени к груди.

Денис, Господи, Денис... Как же так? Прости меня, родной... И помоги!

Сколько я здесь? Хрен его знает. Но не думаю, что много, но желудок предательски подводило от зверского голода, во рту всё слиплось, не было даже слюны. Потом по всей видимости провалилась в забытье, а очнулась от скрипа двери. Верхушка лестницы озарилась дневным светом, и тут же вспыхнул, забивая его своей яркостью, фонарь.