Стася Андриевская - Расплата

Вспышка – как молния. Или выстрел? Он падает, а я не вижу лица, потому что контражуром - большая красная луна, и сотни глоток встревоженных шумом ворон долбят прямо в мозг... Убивают.

Ужас. Паника. Темнота. Такая плотная, что непонятно где верх, где низ. Голова кружится, резко накатывает тошнота, отдаётся дикой болью в затылок и расползается по губам вкусом крови.

Борясь с тошнотой, делаю вдох ртом. Нос практически не дышит, но всё равно улавливаю знакомые запахи: сырость, земля, пыль, подгнившее дерево. Холод. Темно, так, что даже непонятно, есть ли здесь я. Хотя... голова точно тут. Болит так, словно лопнула. Язык тоже есть. И пересохшие губы со вкусом крови. А руки?

Шевелюсь, но чувствую лишь ватную колючую немоту. И она и есть мои руки. За спиной. Затекли. Хочу перевести их вперёд, но не могу. Не понимаю в чём дело, трепыхаюсь, отчаянно, изо всех сил рвусь – но не могу. И окончательно прихожу в себя.

Тишина как в могиле. Ошарашенно пытаюсь поймать хоть что-то напоминающее свет, но тьма в буквальном смысле непроглядная. А вот запах... Неожиданно в памяти всплывает вкус вишнёвого компота и ощущение пыльной паутинки на пальцах... Погреб. Точно. Деревенский погреб.

И вдруг – шквалом – воспоминания! Горы мусора, расстрелянный Медок. Степан, тварь, вжимает меня в землю. Ладонь его блядская на моей заднице под платьем. «А может, покуролесим, пока есть время?» Я ору, вырываюсь, пророчу ему яйца натянутые на бошку и пытаюсь врезать головой по морде, а он просто ударяет меня лицом об землю, и пока я справляюсь с шоком и болью – спокойно защёлкивает на моих запястьях наручники...

Дёрнулась. Точно - наручники.

...Потом швырнул меня рядом с телом Медка и, недвусмысленно положив пушку на капот, принялся тщательно стирать с него кровь Андрея. Бурчал, что от мозгов жирные пятна останутся... Я пыталась вступить в диалог. Просила, умоляла. «В жопу дашь, отпущу» - подмигнул он. А я в ответ промолчала... Потому что если бы была уверена, что отпустит – дала бы. Без вопросов. Может, я слабачка, а может, просто лицо Андрея было обращено вверх. На лбу аккуратная дырка от выстрела в лицо, а ниже - раскуроченная глазница и скула - от выстрела в затылок. На вылет. Но ублюдок только шутил и поглядывал на дорогу. Он не собирался меня ни насиловать, ни трахать по обоюдке. Как и отпускать.

Потом приехала ещё машина, меня кинули в неё и увезли, а сучара остался там, рядом с Андреем.

Выгрузили возле какого-то дома. Луна поднялась выше, из красноватой стала платиновой и светила теперь как хороший уличный фонарь. Особо вертеть башкой мне не дали, но я сразу поняла, что это деревня или дачный массив. Только мёртвый какой-то. Ни собак, ни скотины. Даже запаха жизни не было.

И всё-таки я заорала. Истошно, что было мочи, вкладывая всё отчаяние и жажду жить... А очнулась в кромешной темноте и холоде. И судя по дикой боли в затылке, успокоили меня вовсе не уговорами.

Сидела на земляном полу. Куда-то ползти, искать выход или звать на помощь было не только бессмысленно, но и опасно. Я знала такие погреба – дверь в полный рост на улице и глубокий спуск под землю в три, четыре, а иногда даже пять метров. Это даже не могила – это бункер. А в темноте могут быть и топоры, и косы, и «овощная яма», и вообще что угодно.

Оставалось ждать. Чего? Спасения. В назначенный час я не появлюсь возле памятника Долгорукому, и Денису доложат, в этом не было сомнений. И тогда им всем пиздец.

Нам бы только день простоять, да ночь продержаться...

******************

Музыкальная тема и настроение главы - Наутилус Памилиус "Чёрные птицы"

******************

1995 год. Лето...

Сколько прошло времени? Не знаю.

В полной темноте и тишине ориентиры исчезли практически сразу. Дикая боль в плечах, а сами руки словно отсохли, не чувствуются. Пульсирует содранный ожог на голени и заново разодранная рана на бедре. Жутко чешется над верхней губой – там, где стягивает кожу застывшая кровь из носа, а  возможности почесать нет. Ну разве что об коленку... Случайно задеваю коленом переносицу и скулю от боли. Звук получается глухой, словно в вату. Земная толща над головой давит. Холодно так, что дрожу. Реву от бессилия, но от этого только хуже - нос перестаёт дышать окончательно, ломит. Терпи, Милаха. Отчаиваться нельзя. Денис обязательно придёт...

А перед глазами – раскуроченное лицо Андрея. В деталях. И дышать невозможно ужаса.

Сколько прошло времени? Не знаю.

Очнулась от визга ржавых дверных петель. Сердце зашлось – удушливая паника, помноженная на медленно спускающееся  пятно света.

Жмуриться нельзя – надо видеть кто это! Но не выдерживаю, машинально отворачиваюсь, спасаясь от ударившего в глаза луча, несколько раз чихаю. Тут же резкая боль в носу, а на языке - вкус свежей крови. Сами по себе хлынули слёзы.

Два мужика, подсвечивая себе фонарями, протянули сверху что-то вроде провода, подвесили к невысокому потолку патрон, вкрутили лампу. Вспыхнул свет. Я, щурясь, смотрела на тюремщиков и невольно отползала на заднице назад, а они меня словно не замечали. Вытаскивали наружу какие-то доски, обломки стеллажей, куски стекла, заросшие пылью банки и ржавые грабли-лопаты. Прибирались, короче. Суки.

Я озиралась. Классический погреб, довольно просторный – примерно четыре на четыре и, судя по тому, что ямы для овощей не было – сам по себе глубокий. Потому и холод такой. Стены выложены некогда белёным, а ныне цвелым кирпичом, на потолке доски с лохмотьями запутавшейся в паутине зелёной краски. В углу, напротив входа - мягкое раздолбанное кресло с отпадающей спинкой и одним большим круглыми подлокотником. Тем временем мужики притащили полосатый матрац и клетчатое шерстяное одеяло, кинули их в угол за креслом. Моя постель?

Мысль о том, чтобы попробовать сбежать, пока они прибираются я отмела сразу. Со скованными за спиной руками и околевшими от холода ногами, да по крутым ступеням? Объективно – это не реально. Только разозлила бы их и в очередной раз словила по башке. А мне нужно было ждать Дениса. Всё. Просто ждать и терпеть, чтобы он не нашёл меня со свёрнутой шеей или пробитым черепом.

Но когда в стену в углу возле матраца стали вбивать скобу с цепью, я запаниковала. Ладно, сама не убегу, но что, если на улицу меня выведут они? Тогда можно будет хотя бы осмотреться и тогда уже думать...

- Эй! Мне надо в туалет. Срочно!

Один из них обернулся ко мне, пробежал взглядом по помещению.

- Вон твоя параша.

Я проследила за взглядом. В углу стояла цинковая выварка с крышкой, доверху набитая каким-то хламом.

- Ну? Иди, ссы.

- Потерплю, - буркнула я.

- Чё, наебать хотела? – оскалился тот. Вальяжно подошёл, навис надо мной: - Попутала, сука? Попутала? – схватил за химо, приподнял и тут же с силой швырнул назад.

Я грохнулась на спину, на скованные руки. Браслеты наручников, и без того режущие запястья, впились в кожу – показалось, до кости. Боль – глубокая, ломкая, пронизывающая всё тело... Слёзы, которые не сдержать. Проклятья рвались наружу, так хотелось орать о том, что с ними, с ублюдками, сделает Денис, чтобы знали, твари, на кого руку поднимают, чтобы не смели даже близко подходить! С-суки! Твари! Он убьёт их, всех до одного! За то, что голос на меня поднять посмели, не то, что там тронуть... И вытащит меня, и обнимет и увезёт куда-нибудь далеко, где мы будем вместе. Всегда! А вы сдохнете и сгниёте на этой свалке и никто вас никогда не найдёт... Падлы... Мрази... Ненавижу!..

Но я лишь вгрызалась в губу, давя слёзы, и держала и проклятья, и угрозы в себе. Слишком уж ярко вспоминалось лицо Андрея и стылый блик луны в его единственном уцелевшем глазу, смотрящем в небо.

Спустя ещё какое-то время я поняла, что, похоже, ждём высокого гостя. Погреб практически дочиста освободили от хлама и даже подмели от сора пол и смахнули со стен и потолка паутину. Драное грязное кресло подтащили почти к середине помещения, перед ним поставили какую-то тумбочку, типа столика. А напротив – принесённый с воли красивый массивный стул с обитыми кожей сиденьем и спинкой.

Я к тому моменту уже действительно хотела в туалет. Но проблема была в том, что ублюдки, закончив уборку, раскинули картишки и уходить не собирались, а при них как-то... Это раз. А во-вторых, мне просто было страшно заговаривать об этом снова. А не заговаривать не могла – руками, скованными за спиной, было бы невозможно освободить бак от барахла. И это я ещё не пробовала снимать трусы. Не факт, что получится.

Когда мочевой уже начало ломить, и я почти решилась попроситься, взвизгнула дверь наверху. Мои вертухаи вскочили, суетливо собрали карты, придирчиво осмотрели темницу. С лестницы спустился новый ублюдок с сумкой:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Чё тут, всё чинарём? Давай-ка, раскидай! – поставил сумку на тумбочку. – Шевелись, папа на подъезде. - Глянул на меня. – Ну блять... Умойте её, что ли?

Один гад кинулся к сумке. Вынимал из неё скатёрку с бахромой, шампанское, хрусталь и фрукты, второй дёрнул меня за химо, заставляя подняться:

- Сюда иди. Ну-ка... – оттащил в дальний угол, открыл бутылку с минералкой. – Рожу давай... – и, набрав полную горсть воды, тиранул моё лицо.

Я взвыла и отшатнулась. Нос, это очень острая, нестерпимая боль - от неё тут же градом слёзы и стреляет в уши. Но ублюдок снова дёрнул меня на себя и, выкрутив руки, заставил рухнуть на колени, а потом, просто зажав между собой и стеной грубо умыл. И я не удержалась, обмочилась от боли.

- Блядь... – глядя на мои мокрые ноги рассвирепел он. – Сука, сказать нельзя было? Музра, она обоссалась!