Денис усмехнулся.

- Дочь, какие ногти, у тебя в доме - шаром покати. Даже к чаю ничего нет!

- Почему нет, печенье, вон...

- Ну... – мотнул он головой, – печенье. Не позорь меня перед гостями, а? Сгоняй-ка за тортиком.

Ленка чуть сахарницу не выронила.

- Пап... Какой тортик? Зачем?

- Давай, давай, - вынимая из заднего кармана деньги, приказал он. – Быстренько! Одна нога здесь, другая там!

- Какая нога, пап, до кулинарии пятнадцать минут в одну сторону!

- Если бегом, то семь с половиной. Всё. Без разговоров.


Ленка шмякнула кружку с чаем на стол и, закатив глаза, пошла к выходу:

- Пойдём, Люд... В кулинарию!

- Лен, - окликнул её Денис. - Ну самой-то не стыдно? Хозяйка, блин! Давай, давай, метнулась, а подружка тут подождёт. Телек, вон, пока посмотрит. Да Люд?

- ...Нет, Денис Игоревич, я лучше тоже пойду, - вежливо обломала его я. - И вообще, если тортик из-за меня, то не надо. Я уже ухожу.

- Куда? – вцепилась в меня Ленка. - А ногти? Пап, короче, мы не хотим торт и вообще, мы уже поели. Мы просто пойдём к себе, ладно?

- Я хочу, Лен! – упрямо гнул свою линию Денис. – Поэтому давай-ка, без разговорчиков. Пока не проштрафилась на всё лето вперёд.

А самое интересное, что я не понимала – прикалывается он или всерьёз. Зато Ленка, кажется, понимала. И, несмотря на полушутливый тон отца, побаивалась.

- Пап, да я даже не накрашенная!

- А, ну это уже серьёзная проблема, да! Тогда тебе, наверное, не продадут, м?

- Па-а-ап!

- Не позорь меня! - отрезал он, и двинулся вслед за ней к коридору. Я попыталась проскользнуть вперёд, но он дёрнул меня за талию и мгновенно прижал собою к коридорному простенку. Глаза в глаза. Сердце пропускает удары, и я ни хрена не понимаю - в его взгляде столько злости, но в руках – жадность.

- Люд, ты, может, и правда, тут посидишь? – окликнула меня Ленка - вот прямо из-за угла, пара метров каких-то... и Денис отступил обратно в кухню, а я наоборот – кинулась к ней.

- Нет, я с тобой прогуляюсь.

Руки трясутся. Только бы Денис не пытался снова оставить меня здесь... Палево - просто мандец какое! Но он не стал. Вышел в коридор, понаблюдал, как мы обуваемся.

- Только не до вечера, Лен. И тем более, не до утра. Угу?

- Как получится, - дерзко парировала Ленка и выскочила в подъезд.

Я хотела следом, но Денис снова не дал. Придавил мною дверь. Снова – лицом к лицу, и голова кругом... На двоих с тобой одно лишь дыхание... А секундочки - тик-так, и Ленка далеко не дура...

- Денис, мне надо идти. Ленка... – трепыхнулась я, но он удержал.

- Значит, Макс? – сквозь зубы. Зло. – Молодцы-ы-ы... И давно?

У меня челюсть отвисла. А Денис склонился ещё ниже, впритык:

- Я спрашиваю, давно?

Шевельнулась дверная ручка – Ленка вернулась, но Денис, не давая открыть, жёстко прижал дверь рукой:

- Чтобы через полтора часа была дома. У нас дома, ясно? Проверю!

Затрезвонил звонок, я суетливо осела на корточки, делая вид, что поправляю загнувшийся задник мокасин, а Денис отпустил дверь. Так всё слаженно, как будто репетировали. Ленка ворвалась на порог, окинула обстановку оценивающим взглядом. Напряжение было таким густым, что хоть топор вешай...

В лифте ехали молча, на улицу вышли молча, полпути до кулинарии шли молча. Пиздец. И ладно бы у меня хоть щёки не горели, а так – вообще палево.

- Ну и что это было? – не выдержала Ленка.

- Бинт размотался, - коротко ответила я и кивнула на щиколотку. – Лен, я не пойду с тобой обратно, ладно?

- Почему?

- Ну у тебя же отец приехал. Мне неловко как-то.

- Почему?

Я дёрнула плечами:

- Ну... боюсь его. Мне показалось, он не в духе.

И ведь даже не соврала.

* * *

А что толку-то мне ехать в белокаменку, если ключей нету? Тем более – с какой стати он вообще командует? Но всё равно поехала. Раздирало. С одной стороны обида и гордость. С другой – потребность в нём. Как в кислороде. Как в кровотоке. Как в смысле всего происходящего. И если бы сравнить Дениса с огнём, а меня с мотыльком – то самое оно, хотя и банально. Сгореть в нём и осесть пеплом. Самой стать пепелищем на поле его брани, а лучше бы - ангелом хранителем. Его. Но кому, нахрен, нужны такие ангелы?

Четыре, четыре грёбанных часа сидела на скамейке детской площадки, напротив подъезда! Намахнула четыре валерьяночки. Потом ещё три. Передумала всё, что только могла. Всё вспомнила, всё пережила заново... Успела и слезу пустить, и попсиховать. Если в течение часа не подъедет – уйду. Хватит. Это не любовь, это проклятие какое-то. Наваждение.

По дороге сюда несколько раз подходила к автоматам, пыталась дозвониться Максу. Судя по всему, дело пахло жареным. Доигрались, блин, голубки. Как дети малые. И я с ними, дура. Но не дозвонилась.

Вначале шестого сердце вдруг затрепыхалось, и за несколько мгновений до того, как во двор чёрным разъярённым зверем ворвался знакомый Чероки, я почувствовала – дождалась.

Денис с леденящей душу неспешностью вылез из машины и, глянув на окна квартиры, долбанул дверью так, что по двору заметались голуби. Не глядя по сторонам, скрылся в подъезде. А я вдруг спросила себя – ну что, идёшь, или ну его нахер?.. И ещё с полчаса, наверное, сидела на том же месте, не понимая, какого хрена со мной происходит...

* * *

Он открыл не сразу, а когда открыл – только глянул холодно и вернулся к телефону.

- Короче, ведите. Я на связи - или на второй, или на четвёртой точке. На крайняк – Медков. Всё, отбой.

Положил трубку, постоял спиной ко мне, упираясь локтем в стену. В одних штанах, футболка перекинута через плечо.

- Ну давай... – не оборачивясь, в голосе лёд. – Рассказывай.

- Что рассказывать?

- Всё. Когда начали, с чего. Где.

- Я не понимаю.

Он усмехнулся и, запрокинув голову, жёстко растёр ладонью лицо.

- Ла-а-адно... сам узнаю. – Сквозь зубы, так что сдохнуть хочется от страха. - И если окажется, что он побывал и здесь, в нашей постели... – до белых костяшек сжал кулак.

И до меня дошло. Задохнулась - с-с-сука!.. Сама не ожидала, а он и подавно – взвилась, взвыла, повисла на нём со спины – согнутым локтем за шею под подбородком, и всем весом назад, в яростной попытке повалить. Когти, зубы, кулаки под рёбра – разодрать сволочь, придушить, сломать, уничтожить! За то, что даже мысль такую допустил, тварь, за вот эту новую обиду, которая как удар под дых – выбила дыхание, и голова теперь кругом от безумия – сука, тварь, сволочь... Как он смел даже подумать!..

Денис стряхнул меня, как нехрен делать, я грохнулась на пол – разъярённая, бешенная кошка, но тут же вздёрнул на себя, бесцеремонно заломив мне руки, так что огонь по суставам, и поволок куда-то. А мне дышать трудно – слёзы душат, сердце на осколки. Он – меня? Меня?! В измене?

- Пусти, урод... Сука, ненавижу тебя, тварь! Блядь, пусти, больно-о-о!

Он повёлся, отпустил заломленную руку и тут же получил ею по морде. Пощёчина легла звонко, опалила сухим жаром ладонь. Практически отсушила. Скотина зарычал и швырнул меня... тут же шум, и воздуха нету - только обжигающий лёд. Хлопаю ртом, а вдохнуть не могу... Лицо вверх, руками, не глядя, перед собой – утопающая. Кругом вода – в нос, в рот, в глаза. Мешается со слезами, мешается с болью, с ненавистью и обидой... А он, тварюга, ублюдина блядь, шагает следом – под ледяные струи и, пока я в ахуе нихрена не соображаю, прижимает к себе, сминает в лапах, утыкая искажённой ненавистью мордой в свою грёбанную тёплую грудь и держит бесконечно долго, пока я не окоченеваю окончательно. Вцепляюсь пальцами в его плечи, прижимаясь теснее, и реву белугой, а он лицо моё запрокидывает и целует – исступлённо, так же как и я нихрена не соображая, просто не имея сил противиться безумию... И я отвечаю ему, сгорая, как и мечтала, растворяясь и отравляясь им снова и снова. Я жму его голову к своей, он мою... Мои ладони на его щеках, его – на моих...

- Ты сука, ненавижу тебя... – всхлипываю в его губы и тут же впиваюсь в них, в проклятые, не отпуская, а он наоборот – отстраняется, чтобы прорычать в мои:

- Дрянь ты мелкая, з-з-зараза... люблю тебя... Всё равно люблю-ю-ю...

Стаскивал моё мокрое платье... Ломала ногти об молнию его джинсов... Немного приспустил их с бёдер и хватит. К чёрту телячьи нежности! Не до них... Лицом к стене – впечатал с силой, одной рукой за шею, другой за грудь... До синяков. Трусы, не снимая, в сторону и ворвался яростно – выбил из меня хриплый крик... Исступление! Хочется, чтобы до боли, чтобы разорвало к чёрту от переполненности им. Давай, дава-а-ай... Жёстче! Не думай обо мне, сойди сума, возьми, как хочешь, сколько хочешь – только не переставай с каждым толчком рычать: «Люблю... Дрянь... Люблю-ю-ю... Моя ты... Моя-я-я!»...

Я не кончила, какой там! Но мне и не надо было. Я и так такого кайфа ещё не знавала. Это было в сотни тысяч раз круче, чем всё, что прежде, и я ревела теперь уже от этого – от наслаждения его безумием, оттого, что его, наконец, прорвало. Сорвало крышу, установки. Дурацкую взрослость. И вспышка этой страсти, мощная, как водородная бомба, была такой же стремительной и испепеляющей. И скоро он уже вздрагивал, выплёскиваясь, помечая меня собой и, ловя отходняк, приходил в сознание. Мягче. Всё мягче – голос, прикосновения. Плавил теперь в нежности – руками по телу, губами по шее, по спине... Снова сводил с ума, но уже иначе - до дрожи, до истомы и стонов. Что-то шептал, зацеловывая моё запрокинутое лицо... и вдруг опустился на колени, обнимая ноги:

- Мила-а-аха моя... Прости, малыш. Прости...

Я развернулась, не веря – целует мне колени... Опустилась рядом, он обнял: