- Куришь, мелкий? А если матери скажу? – конечно же, я не собиралась стучать. Просто попугать. Хоть какое-то развлечение.

- Она на ночной...

- М. А у тех, кто курит по малолетке, писька не вырастает, знаешь об этом?

Артёму было уже лет четырнадцать, а то и пятнадцать, не такой уж и малолетка... Да и Ленкина шутка в моём исполнении, видать, не работала. Вот и Артём не понял:

- Чего?

- Забей. Что слушаешь?

- Наутилус.

- Ну-ка...

Он протянул мне один наушник, я приложила к уху, и сердце ёкнуло – та самая песня, которую всего пару часов назад еле слышно играла магнитола Дениса.

- Дай второй! – Я не просила. Велела. И Артём, всё такой же растерянный, безропотно протянул и его. Вставила. Немного послушала, вынула один. – А я что-то не слышала у них этого?

- Новая!

- М... А чего качество такое говёное?

- С телека писал.

- Мм...

- Людка, я пойду, а?

- Да, свободен, – мотнула головой на выход. – И не кури больше, понял? Увижу – уши надеру.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он не двинулся.

- Ну чего ещё?

- А плеер?

- Завтра отдам.

- Э-э-э, Лю-ю-юд...

- Чш-ш! Чего ты орёшь? Говорю – завтра! На вот, - сунула руку во внешний кармашек сумочки, вынула мятый косарь, - считай, напрокат взяла. Нормально?

Он хотел деньги, это было видно. Но и за плеер боялся. Наверное, у старшего брата свистнул.

- Тём, ну я его сожру, что ли? Верну, серьёзно. Я тебя когда-нибудь обманывала?

- Не.

- Ну и всё. Давай, давай. Утром ещё штукарь накину, идёт?

Тот, чуть замешкавшись, всё-таки кивнул.

- Ну и всё, - протянула ему ладонь, – по рукам?

- По рукам! – А уходя, обернулся: - Только там это, перемотка не работает. На карандаше надо.

- Не ссы, разберусь.

* * *

Да, без карандаша было хреново. Крутить на пальце вообще не то - только ногти обдирать. Да и медленно слишком. В поисках чего-то поудобнее забрела на кухню. Подфартило – на подоконнике лежала картонная папка «Дело №», полная газетных вырезок с рецептиками, тетрадных листов – чистых и исписанных, ну и шариковая ручка. Перемотала кассету немного назад, упёрлась лбом в треснутое стекло окна, закрыла глаза...

Качество реально херовое, писал так, «через комнату», то есть, просто поднеся мафон, или на чём он там, к телевизору. К тому же, похоже, поверх другой записи. Так что на фоне не только тётя Марина - Тёмкина мать вполголоса материла дядю Витю – отца, но ещё и иногда прорывались звуки «нижней» песни. Но в целом...

С первых нот – хриплый, немного ленивый такой саксофон с хулиганским характером. Прямо по нервам! Незамысловатый мотивчик вступления – но от него быстрый, просто мгновенный какой-то позитив. Словно в душу фонариком посветили. Жаль с текстом засада. Ужасно хотелось понимать о чём напевает своим бархатным голосом Бутусов – ведь он ну просто не может о херне! – но, блин, слишком много шума фоном!

«Я просыпаюсь.../непонятно/... я просыпаюсь.../долго непонятно/...и что в живых остались только мы с тобой...»

Фу-у-ух, ворох мурашек, волоски на руках дыбом. Блин, как это можно вот так – одним, двумя словами душу подцепить, а?

«И что над нами.../непонятно/...воды, и что над нами.../непонятно/... не хватит на двоих. Я лежу в темноте»

И припев – такой прозрачный и точный. На поражение:

«Слушая наше дыхание, я слушаю наше дыхание. Я раньше и не думал, что у нас на двоих с тобой одно лишь дыхание. Дыханье... Сука, ты Вить, понял?» Я невольно рассмеялась – тётя Марина вовремя вклинилась, конечно...

Раз за разом слушала и мотала, слушала и мотала – и час спустя разобрала уже практически весь текст. А ещё обнаружила, что изрисовала почти все пустые тетрадные листы из папки с рецептами. Маленькие, но тщательно прорисованные почеркушки – какие-то люди, киты, птицы. Кто был на этих рисунках? Не знаю, но думаю, что я-то точно там была. Я и мой мир. Мои чувства. Такие же корявые и неумелые, как и сами картинки.

А ещё – весь этот час я улыбалась.

«Я пытаюсь разучиться дышать, чтоб тебе хоть на минуту отдать того газа, что не умели ценить... Но ты спишь и не знаешь»* - а у меня на это словно эхом из глубины души откликается: «Я люблю тебя, Люд. И ничего не могу с этим сделать...»

И вроде предал, вроде поругались и даже, вроде, расстались... но я сидела и улыбалась, как счастливая дурочка, и в каждой засоренной посторонними шумами строчке песни узнавала нас с Денисом...

***************

* Наутилус Пампилиус - "Дыханье"

***************

Я так ждала его. Так надеялась, что он не выдержит, так хотела, чтобы приехал! До полудня простояла у окна, боясь отлучаться даже в туалет. Но с каждым бесконечно долгим часом меня всё больше сковывало мукой. Не было сил даже на то, чтобы нормально дышать.

Потом я лежала на мамкином диване, уткнувшись носом в его спинку, и не могла вздохнуть. Мне было больно – это раз, и я боялась случайно стряхнуть зыбкий анабиоз, накативший на меня как спасение – это два. Вялые-вялые мыли, такие же поверхностные, как дыхание, и обрывками эха в голове - ночная песня...

...К утру я заездила кассету до того, что плёнку сначала зажевало, а потом она ещё и порвалась в двух местах. Батарейки изгрызла до ломоты в зубах, выжала из них всё что можно...

Мой откат, когда я простила бы Денису всё на свете, длился примерно до обеда, а потом снова наступило зыбкое плато. Тот самый анабиоз, из которого страшно было выходить, потому что за ним – я это знала точно – меня ждал ад. И я уже чувствовала, как начинаю в него падать.

«Он не приехал и не приедет. А ты как думала? Любит? Угу. Конечно. Но не он ли говорил, что признания в любви сковывают в первую очередь того, к кому обращены? Обязывают. Нагружают ответственностью за того «кого приручили»... Ну что ж, хорошая попытка, Денис Игоревич. Только надо было бы действием подкрепить! Хоть каким-нибудь! А не подкрепил – значит не больно-то и хотел. Ну и хрен с тобой тогда! Подумаешь, трагедия! Да кто ты вообще такой?!» - и всё это на фоне едкой, мучительной ревности. Сама мысль о том, что Боярская добилась своего, приводила меня в исступлённую ярость. Так и виделось, как она довольно мурлычет у него на груди, снисходительно посмеиваясь над красиво уделанной соперницей. Как упивается им, дорвавшись до его губ, рук, тела и страсти. Как прорастает в него всё больше и больше... И он шепчет ей на ухо всё тоже, что шептал мне, зарывается лицом в её волосы, дарит ей этот восторг – быть его, быть под ним, быть для него. Невыносимо. Хочется выть и царапать стены... Но я только лежу и боюсь шелохнуться, чтобы не впасть в истерику.

* * *

На работу  не поехала. Сначала не было сил, а потом ещё и поняла, что посрать мне теперь на Зойку. Правда, ещё часа через полтора до меня дошло, что вообще-то нифига не посрать. Наоборот. Отныне она мой единственный счастливый билетик, мой шанс и перспектива. Ну да, мадам поступила со мной некрасиво, но бли-и-ин... А кто красиво? Денис?! А поэтому – сопли в кулак, и шагом марш дружить с императрицей! Теперь уже добровольно. А там, глядишь, и к концу года и у меня отрастут какие-никакие, а всё ж таки яйца. А кроме того – я ещё посвечусь на Мухосранском Олимпе! Я ещё не раз проплыву перед ЕГО носом, но вне зоны досягаемости. Мы ещё посмотрим, кто кого потерял!

Около девяти вечера, словно очнувшись вдруг, обнаружила себя на подходе к Лёшкиному дому. Не то, чтобы я пошла сюда в коматозе, но... соображала херово, да. Скорее просто чувствовала. Среди полного хаоса и раздрая в мыслях и желаниях, как ни странно, остался один незыблемый, похожий на лампадку в Красном углу маячок – Лёшка.

Ну... как-то так, да. Не смотря ни на что.

И я летела на этот огонёк как глупый мотылёк-однодневка, не соображая, что творю. Но вот очнулась, словно кто-то за руку одёрнул... Шаг невольно замедлился, и на вторую чашу душевных весов, в противовес «Да блин, ну а почему нет-то?» упало вдруг «Кобыркова, ты что  вообще творишь?»

С одной стороны казалось Лёшка – то, что мне сейчас надо. Обиделся он там, не обиделся, предал – не предал, почему свалил в спешке из Москвы, и всё прочее мы могли бы обсудить вот прямо сейчас, стоило мне только завернуть за угол и подняться на второй этаж... Я даже свет в его окне уже видела. И, что самое интересное, мы бы поговорили! Без дебильных недомолвок, без пафосных «ты ничего не понимаешь» и «так будет лучше для тебя» Нет, бывало, конечно, что мы с ним тупили и плутали в трёх соснах, как придурки обижаясь друг на друга за какую-нибудь фигню, но ведь, то игра такая была - «вынеси мозг» называется. А сейчас не было настроения играть, к тому же, мы, кажется, оба доросли до нормального «поговорить» И поговорили бы, без сомнения. Но вот что потом? Пятой точкой чувствовала, что всё могло бы закончиться тем, о чём предупредил Денис. Хотя нет, не задницей, а... эмм... совестью, что ли? Ну не дура, а?

Остановилась. Короче, я не должна. Пусть Денис и козёл, но я – не он. Сначала поговорим, объяснимся с ним. А там видно будет.

Идти мне было некуда. Общажное кресло-кровать, заблаговременно освободив место для будущей детской кроватки, валялось где-то на городской свалке, белокаменка – по понятным причинам не вариант, да и ключей нету... В кошельке что-то около сотни косых, но это не проблема. Зарплата в Олимпе по неделям, кроме того, Зойка обещала премию за Москву. А ещё - заначка в спортивной сумке под подкладкой... Мне бы только добраться до неё.

Шиковать теперь, конечно, не получится - ну, там, есть красную рыбу и одеваться в бутиках, но жить не только на макаронах - вполне. А если окончательно забить на технарь, то можно набрать ещё и утренних групп. Так что вытяну, даже сниму простенькую однушку - не вопрос, но это завтра, а сейчас?