-69-

Загородная резиденция, в которой проходили последние дни Деймона, была похожа на дворянскую усадьбу. Огромная территория была обсажена фигурными деревьями и обставлена гипсовыми статуями и фонтанами, а само «поместье» было, казалось, рассчитано на целую дворянскую семью со всеми многочисленными дядьями, кузенами, сватьями, деверями и, разумеется, вдвое большим количеством слуг и гувернанток. Какой-то глупой несправедливостью казалось то, что Деймон все это время жил здесь один, не считая обслуживающего персонала.

Агнию вместе с Анной сразу же впустили в покои больного, ибо врачи каждый в отдельности и все вместе расписались в полной беспомощности как-то улучшить состояние страдающего Деймона, разве что увеличивая и без того уже предельную дозировку морфина.

Деймон лежал на облаке из подушек, смотря стеклянными глазами в распахнутое окно. За окном пряно дышала осень, щедро одаривая взгляд золотыми, бордовыми, оранжевыми красками. Воздух был влажный и терпкий, пахло прелой землей, грибами, остывающим лесом. На листьях берез и кленов и иголках хвои под бархатными лучами послеполуденного солнца блестели капли недавнего дождя.

– До чего красиво умирает лето! И сколько птиц прилетает ко мне в последнее время, стучатся в окно, сидят на подоконнике, смотрят, о чем-то толкуют со мной… Я даже велел везде кормушки развесить, красиво получилось, неправда ли? – Деймон приподнялся на подушках, поприветствовав гостий утомленным взглядом блестящих черных глаз. – По правде говоря, я ждал вас, знал, что вы приедете. Так значит, я не ошибся. Значит, это твоя дочь, Анна.

– Агния – и твоя дочь. – Анна и тут решила рубить правду с плеча, не растрачивая времени на пустые намеки и разговоры вокруг да около.

– Так почему же ты молчала? Все эти годы я жил в сомнениях. У меня было много женщин, но не было одной, хотя бы отдаленно похожей на тебя, обладавшей хотя бы толикой твоих достоинств, твоей энергии. Почему ты не сказала мне тогда, что у меня есть дочь? Это могло бы все изменить. Мы могли бы быть сейчас вместе.

– Какое это имеет значение теперь, любимый ты мой мучитель?

– Теперь, а что теперь? Агния вылечит меня, она же известна на всю страну как… – Анна прервала Деймона жестом, по щекам Агнии, стоявшей чуть поодаль, в стороне он изголовья, ручьем струились слезы. Слезы жалости и бессилия, злобы на самое себя, за то, что этот дар, такой бесценный, оказался теперь таким бесполезным, такой насмешкой вселенной над жалким копошением людишек-муравьев, считающих себя порой такими всесильными.

– Она не может лечить кровных родственников. Таков был уговор. На таких условиях Вселенная даровала нам эту силу. – Анна отвечала спокойно, но голос ее на последних словах дрогнул. Она закрыла лицо руками и заплакала.

Агния подошла к постели Деймона, села на край, взяла его за руку.

– Прости, …, прости, что все это время думала о тебе плохо. Что ты нас бросил, что мама из-за этого несчастна, … Я многого не знала. – Агния так и не смогла назвать Деймона отцом, папой. Вместо этого она все повторяла «Прости» и раскачивалась из стороны в сторону.

– Красавицы, вы бы взяли себя в руки. Ваши слезы мне совсем не помогут. Мне так больно, и единственное, что способно хоть как-то облегчить боль – это ваши улыбки. Я вас прощаю. Хотя мне прощать вас абсолютно не за что. Простите и вы меня.

На этих словах Деймон закрыл глаза и, казалось, погрузился в безмятежный сон. Он безболезненно ушел в тот же день, так и не приходя в сознание. Казалось, сама Вселенная позаботилась о том, чтобы в конце ему не было больно. Две его самые близкие женщины сидели рядом и держали его за руки. Они простили Деймона и отпустили его с чистым сердцем. Врачи искренне недоумевали над этим чудесным исходом, не укладывающимся в общепринятые медицинские каноны течения этой ужасной болезни.

-69-

После ухода Деймона повседневная жизнь Анны стала похожа на обезжиренныйкефир, который уже и пить нет сил, а вылить почему-то жалко. Не убивать же себя, в конце концов. Неприкаянная душа никогда не попадет на небесах туда, где, надеялась Анна, ждет ее Дамианос. Нет уж, лучше она подождет еще каких-нибудь «желательно не -дцать» лет, что по внеземным меркам просто «пшик» на фоне вселенского времени, но зато уж точно окажется после конца там, где нужно, в правильном месте. Так прошло еще лет тридцать. Тянулись серые дни и ничего особо не радовало. Разве что воспоминания.

Агния все больше замыкалась в себе. У нее почти не осталось ухажеров – всех распугала. И замуж она так и не вышла. О внуках речи не шло. Подруг почти не было. «Как ты еще в монастырь не ушла!» – сердито восклицала порой мать, но быстро остывала, зная, что ответить ей ласковая дочка: «На себя посмотри, мам!».

Агния по-прежнему продолжала лечить людей от по-прежнему неизлечимой традиционными методами болезни, но делала это без энтузиазма, хоть и всегда успешно. Она покорно исполняла волю высшего разума, свое выданное вселенной предназначение, и не смела уклониться, даже когда сама не важно себя чувствовала.

Однажды Анна, заварив крепкий имбирный чай и усадив дочь напротив себя в уютной небольшой кухне, разбирая неделю назад вынутую из почтового ящика кипу бумаг и конвертов, наткнулась на странную выцветшую открытку. Анна не поверила своим глазам – открытка была от Алисы, на обратной стороне едва разборчивыми каракулями был нацарапан обратный адрес, а на лицевой, прямо на картинке, было дрожащей рукой выведено только одно слово «Приезжайте».

Анне ничего не оставалось, кроме как поведать поверенной почти во все свои дела Агнии историю ее поломанной дружбы с единственной подругой, которую она считала действительно настоящей.

– Мы должны поехать! И как можно скорее, мам. То, что вы с Деймоном сотворили с ней, ужасно. И еще знаешь, что? За грехи родителей чаще всего расплачиваются дети. И ты еще спрашиваешь, почему у меня нет подруг, почему не складывается с мужчинами. Чем больше я узнаю подробностей твоей бурной молодости, тем яснее мне становятся многие вещи. Мама, мама…

– Осуждать меня – твое право. Я не обижаюсь. Столько лет прошло, а мне до сих пор жутко, страшно, стыдно смотреть ей в глаза. Но поехать надо. Ради нас. Ради тебя. Ты же мне поможешь?

– Ну конечно, помогу, а что мне еще остается? Да и я так понимаю, это в моих интересах. Пока «расстановка» не выстроится правильным образом, я не получу права на собственную жизнь, правильно же?

– Ах, дочь, прости меня. Все ты понимаешь правильно. Конечно, мне нужно было раньше тебе обо всем рассказать. Но ты была юна, не готова, я боялась, что ты не поймешь меня, оттолкнешь. Боялась тебя потерять.

– Это называется эгоизм, мам.

– В тебе есть много от меня. Не забывай этого. Хотя и Деймонова благородства и его прямолинейности тебе не занимать. Давай собираться, поедем сегодня же.

– Да уж. Как говорится, «перед смертью не надышишься».

– Да скорее бы уже.

– Не говори так, мам.

-70-

ПостаревшаяАлиса сидела посреди желтеющего и осыпающегося садика в кресле-каталке и грустно смотрела в пустоту, когда ее, по наводке сестер-сиделок, обнаружили Анна с Агнией. Ее светло-русые волосы почти полностью поседели и теперь отливали неприятно желтым. Такой грязный оттенок стильные следящие за собой бабули обычно подтравливаютчернильным шампунем, переводя в благородный серебристый. Алисе было недосуг заниматься такими глупостями в доме престарелых, без дедули, без подруг, без редких визитов молодого поколения, за неимением оного совсем. Маме с дочкой стало до того грустно, что обе с трудом сдержали слезы жалости и судороги вины.

– Долго же я ждала, когда ты решишься приехать. – Голос Алисы был на удивление молодой и бодрый, как будто с ними говорила не дряхлеющая бабуля, а сорокалетняя женщина в полном расцвете лет. Как будто бабушка Алиса сэкономила резерв голосовой молодости за неимением собеседников и как следствие за ненадобностью болтать и расходовать попусту свой тембр. – Я рада тебя видеть. Искренне рада! И давай-ка сразу договоримся – «кто старое помянет, тому глаз вон».

– Конечно, Лис. Я тоже рада тебя видеть. Ты моя единственная настоящая подруга. За всю жизнь у меня не было никого ближе, чем ты.

– Я знаю. У тебя красивая дочь. Деймон мне про вас рассказывал.

– Как, вы общались?

– Он навещал меня почти каждую неделю, пока не покинул нас. Собственно, от него я все про вас и знаю. Агния, так ведь тебя зовут? Подойди, пожалуйста. – Алиса перевела взгляд на молодую женщину, до боли напоминающую Деймона. Когда живешь с человеком каждый день, то не замечаешь определенных сходств и различий. Зато, когда видишь его впервые, такие вещи сразу бросаются в глаза.

Агния послушно подошла к бабушке Алисе, повинуясь ее просьбе-приказу, словно маленькая девочка, исполняющая волю авторитетного для нее взрослого. Алиса достала из кармана старую карточку, наподобие той открытки, которую они получили от нее по почте. Агния едва успела разглядеть картинку на обороте – одиноко стоящая грустная девочка с повисшей в руке игрушкой – как Алиса разорвала открытку на клочки и развеяла обрывки тонкой картонки по ветру.

– Теперь у тебя все сложится. Завтра же начнут происходить положительные перемены.

Агния не стала задавать лишних вопросов, все было ей итак, без слов, понятно. Была порча, или проклятие, какая разница. В общем, что-то плохое, что мешало ей строить нормальные человеческие отношения с другими людьми. Какой-то блок. Причем, что странно, не видимый Радой. Уж она-то должна была давно увидеть и помочь.

Агния в задумчивости и не имея, что сказать, направилась бродить по саду, в то время как Анна с Алисой еще с час о чем-то мило беседовали, как старые добрые приятельницы.

– Ничего тут нет удивительного. Анна настолько обидела Алису, что та сделала слепыми и беспомощными всех, кто мог хоть как-то претендовать на роль ее подруг. «Не доставайся же ты никому» – так она захотела. И захотела очень-очень сильно, раз вселенная ей в этом помогла. Возможно, это было ее единственное желание… Так что даже я – а я должна была видеть – не смогла разгадать ее замысел. Зато теперь мы все знаем. – Так рассудила ситуацию Рада на следующий же день, когда Анна с Агнией пожаловали к ней после нескольких лет молчания и добровольного затворничества.