— Ты? Да, это… это был бы идеальный вариант. Конечно, только если бы… Такие трудности… Я имею в виду глаза. Ты… ты же не можешь даже газету прочесть без лупы, — пролепетала Люси.

— Сестрица, да что с тобой случилось? Разумеется, именно это и помешало бы, но, кажется, ты и не особо заинтересована в моей помощи. Неужели ты что-то скрываешь? — Харакеке в шутку пригрозила сестре пальцем.

— Ах, ну что ты такое выдумываешь! — фыркнула Люси и быстро продолжила: — Конечно, я могла бы надиктовать и Адриану. Он наверняка справился бы, впрочем, я намеренно не хочу находиться рядом, когда он обо всем узнает.

— Ты действительно хочешь обо всем ему рассказать? — Харакеке прикурила еще одну сигарету.

— Все! Он должен получить уже готовую историю, и лучше всего, когда я уже умру.

— Давай только без патетики, дорогая, — рассмеялась Харакеке. — Если уж ты так стараешься, то должна дать парню шанс поговорить с тобой после того, как он прочтет твою историю… — Вздохнув, она перебила сама себя: — Я уже давно все ему рассказала.

— Знаю, знаю, — проворчала Люси. — Ты, как всегда, лучше всех информирована. Если бы моя жизнь принадлежала тебе, то наверняка сегодня все было бы намного лучше!

— Не стоит так язвительно говорить об этом. Я думаю, правда в свое время могла бы положительно отразиться на наших характерах. Но почему ты хочешь рассказать Адриану о том, с какой ложью тебе пришлось жить всю жизнь? — Харакеке выпустила дым вверх.

— Потому что у него есть право знать о своих корнях.

— Тогда тебе нужно сделать такой же подарок и Беренике.

— Что изменится, если она узнает, как все тогда случилось на самом деле? Она только еще сильнее настроится против меня.

Харакеке взяла сестру за руку и крепко сжала.

— То, что для тебя было обычным делом, пакеха считали высокомерием и оскорблением. И я в то время тоже не была в восторге от этого, как ты помнишь. Ни от того, ни от другого. Но ты ведь немного чувствуешь вину и за собой: ты так избаловала этого ребенка…

— Но тебе ведь известно почему, — вздохнула Люси.

— Да, известно. И все же я еще тогда сомневалась, нужен ли тебе этот ребенок. Джоанна всю свою жизнь думала, что мир вокруг нее сотворен для того, чтобы угадывать ее желания по одному взгляду.

— Я знаю, что ты, конечно, права, но теперь уже ничего не изменить. Я не могу подступиться к Джоанне. Все, что я ей говорю, влетает в одно ухо и вылетает в другое. Мне кажется, она бы не расстроилась, если бы я умерла и развязала ей руки. Тогда бы она смогла обустроить этот дом так, как ей нравится.

— Нет, ты не доставишь ей такого удовольствия! Может, тебе стоит переехать ко мне? Дом, конечно, меньше, да и хозяйство у меня не отвечает твоим запросам, но ты хоть отдохнешь наконец от Джоанны, Береники и этого надутого доктора. Я никогда не смогу понять, что она нашла в этом парне!

— Не забывай, он знает ее тайну! И, очевидно, со своей стороны он тоже ее очень любит. Во всяком случае, так когда-то было! Сейчас он несколько скучает! Я думаю, Джоанна чувствует себя с ним в относительной безопасности.

Люси отмахнулась:

— Ах, давай больше не будем ворошить прошлое! Честно говоря, мне хотелось бы наконец-то избавиться от него. Поэтому мне нужно как можно скорее посадить ее за бумаги. И потом я больше не захочу ничего слушать об этом!

— Я думаю, эта восхитительная немка была бы самой верной кандидатурой. Она ничем не обременена, не знает близко никого из участников, беспристрастна. Ты должна быстро принять решение. Но почитать-то эту историю я смогу, когда она будет готова, а?

Люси слегка вздрогнула, но сестра этого не заметила.

— Конечно! — соврала она в надежде, что Харакеке вскоре снова об этом забудет. — Хорошо-хорошо, я приглашу девушку в свою комнату, чтобы самой составить впечатление. Судя по тому, как ты ее описываешь, она не может быть отвратительной, — быстро добавила Люси и испытующе взглянула на сестру, но та, очевидно, не заметила, в какой ужас повергла Люси ее просьба прочитать историю. Она не могла сказать, что это совершенно невозможно, потому что Люси собиралась открыть тайну, о которой даже Харакеке никогда не должна была узнать…

Люси исподволь наблюдала за сестрой. «Более разными, чем мы есть сейчас, стать уже невозможно», — подумала Люси. Даже внешне. Харакеке очень походила на отца, и по ней сразу можно было сказать, что она маори, а вот Люси обычно принимали за хорошо загоревшую пакеха. Она пошла в мать, в племени которой все выглядели мельче, чем обычные маори. Люси всегда старалась быть настоящей дамой, а Харакеке вела себя грубовато. Она отказывалась носить платья пакеха, в отличие от сестры, которая обычно следила за модой.

«Она мне никогда не простит моего имени пакеха», — пронеслось в голове Люси, когда Харакеке заказала еще виски. Но и в этом отношении они были чрезвычайно разными: Харакеке хорошо переносила алкоголь, а Люси его прямо-таки ненавидела.


Нейпир, декабрь 1930 года

Голос миссис Болд прозвучал грубо и решительно:

— Войдите! — воскликнула она.

Ева осторожно прошла в комнату, куда по желанию старой дамы провел ее Адриан.

— Все будет хорошо. Она не кусается! — произнес он, улыбнувшись, и исчез.

Ева надеялась, что Адриан будет ее сопровождать, но теперь она оказалась совершенно одна перед благородной дамой, которая сидела за столом, ровно, словно под линейку, держа спину.

Она поманила девушку к себе:

— Подойди ближе! — И кивнула на кресло, стоявшее напротив.

Еве почудилось, что комната, по стилю соответствовавшая фасаду особняка, совершенно выпала из времени. Каждый предмет мебели, как мельком успела заметить девушка, относился к поздней викторианской эпохе.

Когда Ева внимательнее присмотрелась к миссис Болд, она задалась вопросом: чем же Джоанна похожа на свою мать? Мать и дочь были совершенно разными.

У Джоанны была бледная кожа, в то время как у матери кожа имела равномерный темный оттенок, словно та любила подолгу сидеть на солнце. И пожилая дама выглядела намного моложе, чем предполагала Ева. В отличие от светлых глаз дочери, глаза матери излучали янтарный свет. Глаза Джоанны говорили о холодности и равнодушии, а вот во взгляде ее матери читались участие, теплота и живой интерес.

— Дитя мое, вначале хочу сказать: мне очень жаль, что так произошло с твоей матерью. Наверняка непросто вдруг оказаться одной на другом краю света, правда?

Ева кивнула. «Значит, внешний вид не обманул меня: миссис Болд совершенно другой человек, не такой, как тетка Джоанна», — подумала девушка, взяв чашку чая, которую ей предложила женщина.

— Я не хочу показаться слишком любопытной, но отчего умерла твоя мать? Она заболела? Наверное, грипп, ведь эпидемии часто случаются на кораблях в море?

— Нет, моя мать страдала меланхолией и покончила с собой.

— О, прости, что я стала тебя расспрашивать. Ты, вероятно, пережила настоящий шок. Я все еще помню, каково было Беренике и Адриану, когда их отец… — Она замолчала, прижав ладонь к губам.

— Ваш внук рассказал мне об этом. Вы не выдали того, что мне не стоило бы знать.

Миссис Болд склонила голову набок.

— Глаза у тебя от Болдов. У Тома такие же. Он всегда говорил, что это шиндлеровы глаза.

Ева вздрогнула.

— Я до этого времени не задумывалась, но почему у брата моего деда фамилия была Болд, а не Шиндлер?

Миссис Болд рассмеялась.

— Его звали Шиндлер. Когда он приехал в Нельсон, ему захотелось посетить немецкую колонию в Зарау. Но во время путешествия ему посоветовали сначала отправиться в Данидин, где как раз разразилась золотая лихорадка. Там он стал зажиточным мужчиной. На эти деньги смог приобрести виноградник. Он дал ему английское название.

— У нас дома его звали просто Авантюрист, но мы бы о нем и не вспомнили, если бы его дочь не прислала отцу письмо.

— Я хорошо помню, когда Джоанна нашла документ матери Тома, по которому мой муж как младший сын должен был получить половину ее украшений по наследству. Тогда ее было уже не остановить. Джоанна непременно хотела заполучить их. Мне это совершенно не нравилось, но она упорствовала. В конце концов она заявила, что это была последняя воля ее бабки. Так-то оно так, но я понимала, что мой муж никогда бы не воспользовался этим завещанием. Он всю жизнь отказывался от фамильных драгоценностей и не хотел делить их с родственниками в Германии.

— И все-таки благодаря письму тетки Джоанны наши семьи вновь стали общаться.

Люси внимательно взглянула на Еву.

— Твой английский не так уж плох, как уверяла меня Харакеке, только вот произношение, дитя мое, оставляет желать лучшего.

— Я знаю, — ответила Ева. — Я начала учить язык только на корабле, я ведь не знала заранее, что меня отправят в Новую Зеландию. — В ее словах слышалась досада.

— Я не хотела упрекать тебя, Ева. Напротив, я готова сделать тебе предложение, от которого для нас обеих будет выгода.

Ева уже сожалела, что так резко отреагировала, нельзя было не заметить, что пожилая дама испытывает к ней явную симпатию.

— Слушай внимательно! Я хочу записать свою биографию для внука Адриана. Он должен получить ее к Рождеству, до того, как в феврале уедет в Веллингтон. Значит, у нас не так много времени. Рождество уже на носу. Но сама я больше не могу много писать. Зрение не позволяет. Поэтому мне нужен человек, которому я могла бы диктовать.

Ева смотрела на миссис Болд расширившимися от удивления глазами.

— Вы же не имеете в виду меня?

— А почему нет? Прежде чем моя дочь, чего доброго, сделает из тебя кухарку, я найду тебе куда более интересное занятие.

С одной стороны, Ева была тронута таким доверием и тем, что миссис Болд хотела ей открыть, с другой — Еве не хотелось надолго задерживаться в Новой Зеландии. Девушка думала, как будет умолять отца прислать ей деньги на билет, и не могла представить, что он сможет отказать ей.