Ли устойчиво держала его, прикладывая все свои силы. Они прошли по окружности, описывающей квадрат, но когда партнеры оставили друг друга и начали двигаться кругами в противоположных направлениях, меняя руки с приближающимися танцорами, он потерял равновесие. Сначала он вывел из равновесия еще одну даму, отступив слишком далеко и споткнувшись под ноги ее партнеру, его плечо сильно ударило другого мужчину.

Танец расстроился. Сеньор стоял, расставив ноги, его напряжение исчезло и перешло в полное отчаяние, а танец, обойдя его, продолжался дальше.

Ли увидела выражение отчаяния на его лице и внезапно все поняла. Она отпустила руку своего партнера по танцу и быстро двинулась к С. Т., ослепительно улыбаясь другим партнерам.

— Ужасно пьян, — говорила она, качая головой. Он не сводил с нее глаз и неровно дышал. Когда она схватила его за руку, он стал противиться повороту. Она видела панику в его глазах.

— Мистер Мейтланд, — успокаивающе сказала она, — давайте подышим свежим воздухом и предоставим танцу продолжаться без нас.

Его пальцы вцепились в ее плечо, как будто это был якорь спасения.

— Медленно, — пробормотал он под прикрытием музыки. — О, Боже, не дай мне упасть.

— Не дам. Они думают, что ты пьян как сапожник.

Танец за их спиной продолжался, на их место стала другая пара, им вслед крикнули несколько шуток. Толпа стоявших сбоку доброжелательно расступилась. Жесткая хватка Сеньора немного ослабла. Казалось, он приобрел устойчивость по мере их движения по прямой через дверь в большой холл. В его внезапном прохладном сумраке они были почти одни. Только несколько пар возвращались с ужина через гостиную Бледные гипсовые пилястры, римские урны и статуи мягко светились на пепельно-сером фоне спокойным контрастом свету и цвету отдельных комнат. Ли остановилась было, но Сеньор двинулся вперед.

— Наружу, — сказал он, — я хочу выйти отсюда. Привратник открыл им переднюю дверь. Ночной воздух освежил Ли. Двор не был освещен, полутемный холл соединяв его и двери крыла — с темными рядами окон. В дальнем конце поднимались призрачные греческие колонны внешнего портика. С.Т. продолжал идти.

Они достигли первого ряда колонн. Он прошел мимо них, прошел ко второму ряду храмовых колонн и остановился. Прямо впереди была широкая лестница, которая вела к подъездной аллее во двор. Ли едва могла разглядеть бледную массу камня, но знала, что он здесь. Она осматривала ее днем. В Лондоне на развлечение они бы приехали не раньше одиннадцати, в сельский Миддельсекс все приехали до того, как стемнело. Позднее здесь будет вереница экипажей, возвращающихся в Лондон под вооруженной охраной, любезно предоставляемой их хозяевами. Никто не уезжал домой один или рано. Слишком много на дорогах грабителей.

С. Т. отпустил ее и тяжело облокотился на колонну.

— Проклятье, — резко прошептал он. — Проклятье, проклятье, проклятье.

— Когда это с тобой произошло? — спросила она, не нуждаясь в объяснении, что у него болит.

— Сегодня утром, — голос его звучал сурово. — Я проснулся и шевельнул головой, и комната закружилась, — он сердито фыркнул, — я не мог поверить этому. Я думал, что это пройдет. Я думал… что если я выпью, то смогу… взять себя под контроль. Но я забыл… Боже, как легко забыть, как чувствуешь себя при этом! Я думал, что смогу танцевать, — он насмешливо ухмыльнулся. — Танцевать!

Ли молчала. Она следила за ним, глаза видели его темный силуэт на фоне бледной колонны.

— Думаешь, никто не догадался? — спросил он.

— Нет, — ответила она.

— Пари, — пробормотал он. — Как прелестно и как вульгарно! Знаменитый Принц Полуночи стал пьяницей и растворился в деревянных панелях.

— Ты много пил? — спросила она мягко, — может быть…

— Если бы так! Нет, я выпил каплю бренди. Если бы я напился… — яростно добавил он, — может, тогда мне было бы все равно.

Она отошла на несколько футов, вниз по ступеням и села на каменный парапет, окаймлявший лестницу. Широкий камень был прохладным и твердым под ее руками…

— Я не смогу ездить верхом, — сказал он с каким-то отчаянным удивлением.

— Мы найдем врача, — она говорила твердым спокойным голосом. — Мы вылечим тебя.

Если ему было, что сказать, то он ответил бы про себя. Легкий ветерок доносил звуки музыки. Где-то вдалеке мекал ягненок, звал мать. Тревожный фон для веселой мелодии.

— Где Немо? — спросила она.

— На весь день заперт в стойле. Я не могу позволить ему бродить по парку.

— Может пойдем и возьмем его.

— Сейчас? — он фыркнул. — Только если ты считаешь, что сможешь состязаться с волком в скорости в этом прелестно идущем тебе бальном платье. Уверяю тебя, любовь моя, что я не смогу.

Ее глаза привыкли к темноте, она видела силуэты деревьев на горизонте и слабый отсвет маленького озерца в конце парка.

— Я действительно твоя любовь? — спросила она. Слабый свет из двери упал на него, освещая его лицо, одежду и колонну, превращая все это в подобие гравюры: свет на черном фоне, как будто он сам был одной из своих удивительных картин.

— Я прошу тебя, не смейся надо мной, — сказал он, — не сейчас, прошу тебя.

— Я не смеюсь над тобой, — она замолчала и робко добавила. — Не хотелось ли тебе в последнее время попросить меня о какой-нибудь особой любезности? Какую-то честь, которую я могу тебе оказать?

Он отвернулся.

— Легкое затмение, — пробормотал он. — Не обращай внимания.

Ее застенчивая улыбка исчезла.

— Не обращать внимания? — неуверенно спросила она. Он стоял молча.

Слабый огонек счастья, который рос в ее сердце с тех пор, как она увидела его, стоящим на галерее, стал гаснуть.

— Не обращать внимания? — повторила она пересохшим горлом.

Он отвернулся от нее. Воздух, казалось, с трудом входил в легкие.

— Ты забыл обо всем? — робко спросила она.

Он дернулся от нее в сторону, тень — на фоне тени.

— Я не могу, — внезапно прорычал он, — я не достоин счастья!

Ли набрала в грудь воздуха. Она встала.

— Значит, я была права все время, — холодно сказала она. — Твое представление о любви, привязанностях — это не более чем галантные слова и животная страсть, ты взял мое сердце бесцельно. Ты вытащил меня снова к жизни просто так, для своего развлечения.

— Нет, — прошептал он, — это неправда.

Ее голос дрожал.

— Тогда скажи мне, зачем? Скажи мне, зачем я должна была научиться любить тебя, чтобы быть брошенной? Скажи мне, почему я снова должна терзаться? У тебя теперь нет даже обычного оправдания, что ты, мол, вне закона. Только бессердечное равнодушие.

— Ты ведь не хочешь такого меня! Посмотри хорошенько!

— Что ты знаешь о том, чего я хочу? Ты так был занят, изображая принца! Таинственного грабителя, знаменитого своими приключениями, — она щелчком открыла веер и сделала ему на ступенях изысканный реверанс. — Когда снова выйдете на дорогу, месье? Как будете дальше зарабатывать славу? Или будете жить прошлым? Всегда?

— О, нет… не всегда, — мягко сказал он.

— Неужели. Они ведь вас скоро забудут.

— Да, они забудут, — в его тихом голосе звучали саркастические ноты.

Ли отвернулась, посмотрела на парк. Приложила пальцы к губам. Ее трясло. Далеко на горизонте, за темной массой деревьев тысяча маленьких шаров на улицах Лондона создавали на небе слабый отсвет.

— Я не забуду, — сказала она.

Он коснулся ее, его рука легла на изгиб ее шеи, тронула напудренные локоны на затылке.

— И я не забуду. Я буду помнить тебя до конца своих дней, Солнышко.

Она прикусила губу и повернулась к нему.

— Этого мало. Такое жалкое обещаньице.

Он опустил руку.

— А чего тебе хочется? — горько сказал он. — Сеньора де Минюи? Десятидневное чудо? Теперь я посажен в клетку, заласкан, превратился в ничто! Да, они устанут от меня. Ты думаешь, я не рассчитывал на это? Что я еще могу тебе дать?

— Себя.

— Меня! — закричал он, и эхо прозвучало во дворе. — Что такое я? — он отпустил колонну, затем прислонился к мрамору спиною, раскинув ладони и приложив щеку к камню. — Я сам себя изобрел. Я сделал маску, я изобразил себя. И все в это верят, кроме тебя. — Ли стояла молча.

— Ты сделала из меня труса, ты знаешь это? — он рассмеялся, глухой звук в пустом дворе. — Я никогда ничего всерьез не боялся, пока меня не простили.

— Я не понимаю, — мучительно спросила она.

— Не понимаешь? Я думаю, ты понимала с самого начала. Ты презирала все это, Солнышко, все иллюзии. Ты всегда признавала только честность, а я выдумки и обман. И когда пришло время выйти на свет, я это понял, — он прижался лбом к колонне. — Будь ты проклята, Ли, почему ты не хотела верить в меня? Ты единственная. Единственная не хотела верить. А теперь слишком, слишком поздно.

Она стояла, сложив руки. Ее трясло.

— Слишком поздно? Для чего?

— Посмотри на меня, — он оттолкнулся от колонны, держась от нее на расстоянии вытянутой руки. — Дьяволы ада — посмотрите на меня! — орал он в небо. — Я не могу стоять, чтобы у меня не кружилась голова. Ты же могла вернуться в…

— Нет, не могла, — закричала она. — И никогда не смогу.

Он нахмурился.

— Я уйду в море. Однажды это сработало. — Он недовольно фыркнул. — Но что потом? Ну, снова это меня вылечит. Как долго это продлится? Где я снова проснусь клоуном?

С хриплым злым смешком он ударил плечом о колонну и снова встал, прислонившись к ней.

— Это не имеет значения, — сказала она напряженно, — все это не имеет значения.

— Для меня имеет, — непреклонно ответил он. Ли почувствовала, как на нее наплывает чувство бессилия, она беспомощно тонет под действием сил, с которыми ей не справиться.

— И ради этого ты меня покидаешь? Неужели ты на самом деле такой гордый?

Он смотрел мимо нее в темноту пустого парка и холодной ночи.

— Разве это гордость? — голос его изменился. Она едва могла его расслышать, таким мягким он стал. — Я хотел дать тебе лучшего себя, — Он все еще не смотрел на нее. — Мне кажется, это любовь.