В чувство меня привела песня "Ты не можешь быть верным"; время уже близилось к полуночи, Эрика велела мне быть назавтра в хорошей форме, и я выполню ее приказ. Поднявшись, чтобы уйти, я с удовольствием отметил, что не шатаюсь: после пяти литров крепкого пива я был навеселе, но отнюдь не пьян. Я ощущал какую-то удивительную гармонию со всем миром, полное единство с людьми и с природой. У выхода из парка Терезиенвизе я стал было ловить такси, но потом решил, что грешно в такую чудесную ночь ехать на машине, и пошел домой пешком через Карлсплатц и Максимилианплатц, и каждый шаг доставлял мне истинное наслаждение. Через час я уже входил в квартиру, не переставая думать о том, что надо быть в хорошей форме: поэтому, чтобы ночью меня никто не разбудил, я сунул телефонный аппарат в гостиной в ящик стола, а с аппарата, стоявшего около кровати, снял трубку. Купаясь в приятных воспоминаниях о прошедшем вечере и в радужных мечтах о будущем, я быстро заснул.

Мне снился сон про Дунай, когда внезапно раздался какой-то звонок. Я машинально протянул руку к тумбочке, чтобы выключить будильник, но это был не будильник. Звонили в дверь. Который теперь час? Где я? Что я тут делаю? Накинув халат, я пошел открывать и по дороге осознал: я в Мюнхене, отдыхаю, как велела Эрика, а какой-то паршивец названивает в дверь и мне мешает. В окно гостиной я увидел, что солнце уже поднялось; часы показывали семь восемнадцать.

— Кто там? — крикнул я. В глазок никого не было видно.

— Заказное письмо, — ответил чей-то голос.

Я не успел даже приоткрыть дверь: ее с силой распахнули снаружи, и в проеме возникли двое полицейских с пистолетами. Позже я вспомнил, что пистолеты были направлены не на меня, а вверх, но в тот момент, находясь в остолбенении, я видел только их. Человек в штатском сунул мне под нос свое удостоверение и сказал:

— Полиция. Ваше имя?

— Хэмилтон Дейвис.

— Документы!

— Они в спальне.

— В квартире кто-нибудь еще есть?

— Нет, я один.

— Попрошу сходить за документами. Мы пойдем за вами.

За моей спиной они проскочили в гостиную и застыли у дверей. Когда я дал инспектору свой паспорт, он сперва долго сравнивал мое лицо с фотографией, а потом еще пристально изучал, не переклеена ли она.

— Есть ли у вас что-нибудь еще, удостоверяющее вашу личность?

Я протянул ему бумажник, до отказа набитый всякими визитными карточками. Перебрав их, инспектор удовлетворительно кивнул и сказал:

— Дело в том, что мы испытываем в отношении вас определенные опасения. Не могли бы мы присесть?

Мы сели. Мне были возвращены паспорт с бумажником, а оружие было спрятано.

— Знакомы ли вы с семейством фон Вальденфельсов? — задал вопрос инспектор.

Ну вот, дождались! Макс все узнал и решил мною заняться.

— Вообще-то, я о них слышал.

— Вы не знакомы ни с мужем, ни с женой?

— Госпожу фон Вальденфельс я знал немного — очень давно.

— И с тех пор не поддерживали с ней отношений?

— Не могли бы вы объяснить, в чем, собственно, дело?

— Вы не являетесь близким другом этой семьи?

— Нет, не явлюсь. И если вы собираетесь меня допрашивать, я хотел бы, чтобы при этом присутствовал адвокат.

— Адвокат не потребуется. Мы должны сообщить вам неприятное известие, господин Дэйвис. Видите ли, господин и госпожа фон Вальденфельс были вчера убиты.

Инспектор начал рассказывать, как это все произошло, но я ничего не понимал: голова кружилась, мысли путались. До слуха долетали отдельные слова — про какого-то почтальона, про вертолет, про выстрелы у бассейна, — но я видел только одно: мертвую Эрику. Мне казалось, что я ничем не выдаю своих чувств, но, видимо, это было далеко не так, потому что инспектор спросил:

— Господин Дэйвис, вам плохо?

— Это все так неожиданно…

— Репортерам мы сначала решили ничего не сообщать: думали, что возможны новые убийства. Сосед фон Вальденфельсов, господин Шварц, пытался вам дозвониться всю ночь. Когда вы и утром не подошли к телефону, мы стали опасаться, что с вами тоже что-нибудь случилось. Именно поэтому мы и приехали. Еще раз прошу извинить нас за столь грубое вторжение, но нам требовалось убедиться, что вы — это вы и что с вами все в порядке.

— Благодарю вас.

— Вам ничего не нужно, никакого лекарства? Вид у вас неважный.

— Ничего, скоро пройдет.

— Если не возражаете, я оставлю снаружи охранника. Лишняя осторожность не помешает. Шварцы с детьми сейчас тоже находятся под охраной на вилле фон Вальденфельсов.

На следующий день газеты были полны описаниями происшедшего, но версии излагались самые разные. Никто толком не знал, зачем застрелили Эрику и Макса, — до тех пор пока в понедельник не было напечатано следующее заявление: "В ответ на злодейское убийство нашего товарища Лутца Несслингера, совершенное прислужниками правящих классов, отряд "Красных бригад" имени Карин Штернсдорфф привел в исполнение смертный приговор паразиту Максу фон Вальденфельсу и его сожительнице. Мы сохраняем за собой право на новые действия ради отмщения за пролитую кровь Лутца Несслингера. Жизнь одного товарища стоит жизни многих свиней".

О Несслингере, и о Штернсдорфф я слышал впервые, но скоро узнал, что Несслингер был убит месяц назад в перестрелке с полицией, а Карин Штернсдорфф покончила с собой в тюрьме, где отбывала срок за террористическую деятельность.

Подробности покушения выяснились лишь через несколько месяцев, после того как некоему террористу по имени Бернд Зигерт надоело находиться в бегах и он явился в полицию и дал показания. Через некоторое время он продал их журналу «Штерн», где они появились под заголовком "Von Waidenfels Terrorist packt aus".[111] Правду говорил Зигерт или нет, знал только он сам, но его рассказ, по крайней мере, объяснял происшедшее больше, чем смогла объяснить полиция. По словам Зигерта, "Красным бригадам" стало известно от служанки фон Вальденфельсов, что Эрика с Максом до поздней осени ходят загорать к бассейну. В течение нескольких дней Зигерт с еще одним боевиком сторожили их с вертолета. В субботу, когда Эрика и Макс отправились к бассейну, они их заметили и приступили к операции. К воротам дома подъехал «мерседес» с дуйсбургским номером, в котором сидела пожилая супружеская пара. Старички попросили охранника показать им по карте дорогу, но чем дольше он им втолковывал, куда надо ехать, тем больше они, похоже, запутывались. Охранник уже думал только о том, как бы от них избавиться, и в эту минуту у ворот появился желтый почтовый фургончик. За рулем, одетый в форму почтальона, сидел некто Клаус Бельке. Он сказал охраннику, что везет срочное заказное письмо и предъявил удостоверение личности, которое было в полном порядке. Въехав в ворота, Бельке направил машину к дому, по пути приветливо помахав рукой другому охраннику. Дверь ему открыла служанка, рядом с которой стоял еще один охранник. Войдя в дом, Бельке сделал вид, что ищет в сумке письмо, а сам, пока служанка расписывалась в получении, вытащил парабеллум с глушителем и пристрелил обоих. Вертолет в этот момент пролетал совсем низко над домом, чтобы приглушить звук выстрела, но это была излишняя предосторожность: у Марии Луизы и Андреаса сидели в гостях Барбара с Паулем, «АББА» играла на полную громкость, и дети не слышали, что произошло внизу. Бельке, которому был известен план дома, направился прямо к бассейну. Ни Эрика, ни Макс никак не отреагировали на звук открывшейся двери, и только когда Бельке выстрелил в Макса, Эрика обернулась. Бельке произвел по два выстрела в каждого из них; смерть наступила мгновенно. На обратном пути Бельке снова с улыбкой помахал из машины рукой охранникам. У ворот он спросил старичков из Дуйсбурга, куда им нужно. "А, так нам по дороге, — сказал Бельке, — поезжайте за мной, я вам покажу", после чего они укатили. У старичков были при себе пистолеты на всякий случай, — а на заднем сиденье разместился целый арсенал оружия — в основном, украденного с американских военных баз в Мисау, Вайлербахе и Вильдфлекене. Все боевики, принимавшие участие в операции, — а их было около десятка, — сразу же выехали в западном направлении и встретились только вечером на территории Франции. Там они выпили за удачно проведенное дело и за своего погибшего товарища Лутца Несслингера.

Хоронили Макса с Эрикой в четверг. Так как Макс знал, что дни его сочтены, он оставил распоряжения относительно своих похорон: сначала должна была быть большая заупокойная служба в мюнхенском соборе Фрауэнкирхе, а потом — еще одна, поскромнее, на кладбище, для родственников и близких друзей. Определить, кто близкий друг, а кто нет, должна была Эрика, так что теперь возникли некоторые затруднения. Из родственников в живых остались только Андреас и Мария Луиза, которым и выпало все решать. Дети обратились за помощью к Симоне с Манни, и дабы не пропустить кого-нибудь, они вчетвером постановили, что на отпевание в кладбищенской церкви будет допущен каждый, кто назовется близким другом семьи.

Во Фрауэнкирхе я занял место в одном из последних рядов. Впереди, между канцлером Шмидтом и президентом Шеелем, сидели Андреас с Марией Луизой, а сразу за ними — Манни с Симоной рядом с Францем Йозефом Штраусом. Президент Шеель произнес надгробное слово, призвав Запад и Восток объединить усилия в борьбе с терроризмом. Попрощаться с покойными пришло множество людей, но полицейских, казалось, было еще больше: они проверяли документы у входа, стояли вдоль стен внутри храма и полностью блокировали храм снаружи.

В кладбищенской церкви народу набралось почти столько же, отсутствовали только важные персоны из Бонна. Мария Луиза с Андреасом захотели, чтобы я сидел рядом с ними и со Шварцами. Служба неожиданно произвела на меня какое-то свежее, трогательное впечатление — возможно, из-за того, что велась на другом языке. Я был уверен, что позабыл все молитвы, которые когда-то учил по-немецки, но стоило мне услышать "Unser Vater in dem Himmel, dein Name werde geheiligt",[112] как в памяти тут же всплыли все слова — точно так же, как песни на Октоберфесте, — и я поймал себя на том, что произношу вместе с остальными: "Denn dein ist das Reich und die Kraft und die Herzlichkeit in Ewigkeit. Amen".[113]