– Наставник, у меня ноги болят, – заныл Фернан голосом капризного ребенка. – Может, мы немного отдохнем?

Пачеко резко остановился. Красная эмблема Сантьяго – цветочный крест, сужающийся в лезвие меча – украшала левую сторону его груди. Он кивнул в сторону входа у подножия лестницы.

– Мы отдохнем вон там. Внутри.

Габриэль посмотрел на обшарпанную деревянную дверь словно на вооруженного противника. Что бы ни было за этой дверью, это будет его последнее испытание. Еще одно послушание, и он докажет, что достоин вступить в орден. Неудача означала изгнание. Изгнание же означало возвращение к жизни с семьей де Сильва – или к его мести против них. Он содрогнулся, а на затылке выступил пот.

– Иди первым, Габриэль. – Пачеко посмотрел на него из-под белого капюшона. – Если только ты не решил пренебречь своими обязанностями.

«Соглашайся. Смирись. Божья воля».

Он кивнул и стал спускаться по грубым скрипучим ступеням. Осыпающиеся кусочки глины скользили под их ногами вместе с нечистотами и мусором. Он уперся ладонью в стену, чтобы сохранить равновесие. Влажный крошащийся известняк подался под его пальцами.

– Хорошо, что тебе выпало вести нас, поскольку это место, похоже, совпадает с твоим настроением, – заметил Фернан. – Однако когда мы закончим наше богоугодное дело, мне бы хотелось посетить какое-нибудь место любви и поэзии – чтобы соответствовать моему настроению.

У подножия лестницы Габриэль обернулся и откинул капюшон. Два дня болтовни Фернана по дороге из Уклеса протерли бы дыру в терпении святого, терпении, которое он с трудом старался сохранить.

– Брат, я дал клятву воздерживаться от насилия...

– А иначе ты бы наверняка отрезал мне язык. Я знаю. Господь оказывает нам небольшие милости.

Пачеко склонил свою серебряную от седины голову в сторону двери.

– Идите, вы оба.

Взявшись напряженными пальцами за щеколду, Габриэль глубоко вдохнул и в молитве попросил у Бога силы духа. Он знал это место. Вернее, такие места. Скрытые от глаз. Переполненные ложью, преступлениями и безнадежностью. Изобилующие искушениями.

Он толкнул тяжелую дверь, и открывшиеся внутренности борделя подтвердили его самые мрачные опасения.

– Ну-ну! – воскликнул Фернан, заглядывая через его плечо. – Возможно, это все-таки мое предназначение.

Освещенные тусклым факелом, на подушках и оттоманках расположились десятка два полуодетых женщин. С проститутками развлекались мужчины, которым приходилось нагибать головы под низкими, неравномерно расположенными потолочными балками. Смешение ярких красок в полумраке контрастировало с темными улицами снаружи, но пышные наряды и пряные ароматы не могли замаскировать запах немытых тел и секса.

В дальнем углу широкой комнаты без окон, на возвышающейся платформе, стоял, наклонившись, мужчина. Рядом с ним стояла смуглая девушка в набедренной повязке. Мужчина говорил на рваной смеси языков – кастильского и мосарабского, общеупотребительного для преступного мира – и расписывал достоинства девушки. У нее не было родственников, не было болезней и не было долгов. Не было у нее также и девственности, в завершение сказал мужчина, но клиенты все равно окружили платформу, с золотом и мараведи в руках. Закрыв глаза, девушка покачивалась на грани обморока.

Господь милосердный... Аукцион.

Шесть мускулистых охранников окружили Габриэля и его товарищей. Он был уверен, что сможет быстро сбежать – если бы только не Фернан, хнычущий у него под боком.

Самый крупный из шестерых вытащил блестящую, покрытую гравировкой берберскую саблю, преграждая им выход.

– Что задела здесь у вас, монахов-доминиканцев?

Лезвие клинка блеснуло в свете факела. Что бы только Габриэль не отдал за эту саблю! Но его руки были пусты, а клятвы тяжелы. Он претендент на вступление в святой орден, упрямый факт, о котором было гораздо легче помнить в уединении Уклеса.

Пачеко вышел вперед и обратился к главному стражнику:

– Саламо Файят ждет нас.

Эти слова были ключом, открывающим эту человеческую стену. Пятеро вооруженных мужчин расступились, растворившись в тени, драпировках и клиентах. Главный стражник убрал саблю в ножны и коротко поклонился Пачеко:

– Сюда, уважаемые гости.

Габриэль удивленно переглянулся с собратом-послушником. Фернан улыбнулся и сказал:

– Такое приветствие более приличествует ордену, ты не согласен?

– В борделе?

– Пачеко имеет достаточно влияния, а орден – достаточно золота, чтобы обеспечить любому счастливую загробную жизнь. Неудивительно, что его радушно принимают.

– Любопытно, – проговорил Габриэль с тяжелым вздохом. – Зачем владельцам такого места хотеть выкупа их клиентуры?

– А какое им до этого дело? Грешников легко завлечь. Завтра здесь будет столько же желающих получить доступ. – Фернан ухмыльнулся, его бледная кожа блестела от пота и масла, а глаза жадно поглощали окружающие удовольствия. – О, я мог бы быть одним из них.

Прокладывая узкую дорожку между проститутками и их клиентами, Габриэль последовал за мускулистым стражником. Он пожалел, что сбросил капюшон, потому что чувствовал на себе любопытные взгляды.

– Встаньте рядом с платформой, – приказал Пачеко, прежде чем нырнуть в толпу.

Габриэль потерял из виду его седую голову недалеко от алькова в глубине. Проходили минуты. Ему не оставалось ничего иного, кроме как наблюдать за аукционом. Девушку в набедренной повязке сменил юноша-мавр. На нем были подвернутые бриджи и шейные кандалы, его испуганные глаза были размером с куриное яйцо. Последовало несколько негромких предложений цены, и мавр был продан.

Габриэль попытался сдержать приступ тошноты. Между его лопатками струился пот, вызванный и жаром факелов и тел, и бурными воспоминаниями. Желание бежать отсюда было почти таким же сильным, как желание сражаться.

– Вы должны выбрать одного, – сказал вернувшийся Пачеко. – Каждый из вас.

Габриэль повернулся к нему, на его губах застыл вопрос. А вот Фернан без труда прервал тишину.

– Я ужасно скучаю по такой роскоши, как свой собственный раб, с тех пор как покинул имение моих родителей. Очень заботливо с вашей стороны, наставник.

– Это твое испытание, Фернан, так же как и мое. – Черные глаза Пачеко сузились, он смотрел то на одного, то на другого послушника. – Эти души отчаянно нуждаются в искуплении. Вы будете работать с ними, давать им духовное руководство. Обратите их к Богу. Помогите им искупить их грехи, и вы пройдете свое последнее испытание.

Год, проведенный в пределах ордена и жизни по его канонам, научил Габриэля не противоречить приказам Пачеко. Его слово решало, когда и где послушники будут проходить испытания.

Но как же Габриэль хотел не согласиться!

Морщины по обеим сторонам рта Пачеко углубились.

– Ты боишься этого испытания, Габриэль. Почему?

В первый раз ему захотелось, чтобы Фернан вмешался с какой-нибудь бредовой болтовней, но тот оценивал очередного раба, выставленного на аукцион. Габриэль сделал глубокий вдох и заставил напряженные мускулы расслабиться. Он закалял свою ложь, пока она не стала правдой.

– У меня нет страха, наставник.

– Тогда выбери кого-нибудь, – тихо сказал Пачеко. – Это довольно пугающе, я знаю, смотреть на море развращенных лиц и знать, что ты можешь сделать такой подарок только одному. Ты выбираешь?

Фернан качнулся назад на каблуках, его губы растянулись в идиотской улыбке.

– Я, например, выберу какого-нибудь ужасного бездельника. Нет смысла разрушать мои надежды из-за промаха.

Пачеко нахмурился.

– Ты примешь это испытание с совершенной искренностью или больше не вернешься в Уклее.

– И что тут такого страшного?

– Твой отец заявил, что ты больше не желанный гость ' в вашей фамильной усадьбе. С прошлой недели Уклее – твой единственный дом.

И без того бледное лицо Фернана стало белым как полотно. Он вытер рукавом выступивший на лбу пот.

– Ну тогда это значительно все меняет. – Он повернулся к людям в комнате и обратился к ним: – Есть здесь девственницы? Девственницы со склонностью к учению и молитвам? И, может быть, с элементарными хозяйственными навыками?

Габриэль потянул Фернана за рукав:

– Прекрати, идиот.

– Ничего не получается. Может, мне надо попробовать говорить на мосарабском?

– Тебе надо попробовать вести себя так, будто ты носишь на себе крест святого Иакова, – с явной угрозой проговорил Пачеко.

– Наставник, – сказал Габриэль, – что, если тот, кого я выберу, не захочет пойти с нами?

– Это аукцион рабов. Какой у них может быть выбор?

– Они станут собственностью ордена?

– Разумеется, – ответил Пачеко, пожимая плечами. – Габриэль, уж кому, как не тебе, знать, что это не обычный бордель. Выбирайте и давайте уже убираться отсюда. Теперь наши дела в Толедо завершены, и завтра мы возвращаемся в Уклее.

Фернан кивнул в сторону очередного мавра на платформе.

– Тогда я возьму вот этого. Он такой же бесполезный, как любой другой.

Пачеко вступил в торг и купил раба. Сгорбленный аукционер свел новую покупку по ступеням. Фернан осмотрел молодого человека с ног до головы, на его лице появилось презрительное отвращение.

– Сомневаюсь, что он хотя бы говорит по-кастильски.

– Можешь спросить его, – сказал Пачеко.

– О, это будет трудно.

Светлокожая женщина вышла вслед за аукционером в центр платформы – женщина, от которой у Габриэля перехватило дыхание. Несвязные звуки борделя притихли. Одетая в темно-синее платье, украшенное богатой вышивкой, она безмятежно обвела взглядом толпу покупателей. Никакое напряжение не сковывало ее. Никакая горечь не трогала улыбку на ее губах. Во всех смыслах она воплощала собой мир, который Габриэль еще должен был найти, эта женщина на грани рабства.