Григорий невозмутимо посмотрел на него и ответил спокойно:

— Коли мне деньги понадобятся, я у хозяина или у хозяйки попрошу, а в карман к вашему пану и в дела своих господ нос совать не стану.

Тут прибежала проворная горничная с иголкой и ниткой в руках.

— Здравствуйте, Ганночка! — Лакей встал, играя томпаковой цепочкой.

— Для кого Ганночка, а для кого и нет, — буркнула девушка, вынимая из кареты подушку и разглядывая отпоровшуюся обивку из дорогого бархата.

— Ну так здравствуйте, панна Ганна! — с умильной улыбкой поправился неисправимый щеголь, подходя к девушке и пытаясь взять ее за руку.

Девушка выставила иголку.

— Может, у вас принято хватать за руки, а у нас нет, — отрезала она.

— Ай-ай! — вскричал лакей, осматривая уколотую руку.

— Ха-ха-ха! — смеялись кучер и Григорий.

— Уж больно вы сердитая, — сказал щеголь. — Ну как, может, выпьем посошок на дорогу, а? — обратился он к Григорию. — У Шмуйлы, напротив, крепкое пиво.

— Недосуг мне, — отрезал казачок.

Современный Фронтен натянул поглубже шапку, еще раз глянул на присутствующих и, видя, что тут ничего не добьешься, направился к воротам.

— Скатертью дорога, — буркнул Григорий.

— Будь здоров! — смеясь крикнула вдогонку горничная. — Пиши мелкими буквами на Бердичев! — и показала уходящему кукиш.

— Ха-ха-ха! — хохотали слуги. — Что, получил? Ха-ха-ха!

Кучер вывел из конюшни пару фыркающих лошадей под серой попоной.

— Но, Султан, но! — покрикивал он.

На крыльцо вышел Генрик.

— Эй, ребята! — закричал он. — Пошевеливайтесь, завтра об эту пору выезжаем.

— Все готово, пан! Хоть сейчас можно ехать, — весело ответили три голоса.

Тем временем наш Фронтен повеся голову шел вдоль улицы и скрылся в доме, где жил Вевюрский.

В комнате с двумя окнами во двор за столом, накрытым к чаю, сидел херувимчик в персидском узорчатом халате и расшитых туфлях. Напротив него, в костюме для утренней прогулки, небрежно развалившись в кресле, курил сигару граф Август.

— Михалек возвращается! — вскричал Фрычо, завидя в воротах лакея.

Граф Август с безразличным видом отхлебнул чай из стакана.

— Ну что, Михалек? — обратился Вевюрский к вошедшему лакею. — Узнал что-нибудь?

— Где там! — уныло ответил Фронтен. — У этих людей, ваша милость, язык на запоре, а уж Ганна — чистая змея! Так уколола меня иглой…

— Растяпа! — рассердился Фрычо. — Значит, так ничего и не выведал?

— Как же, ваша милость? — с хитрой миной ответил лакей. — Завтра их господа уезжают!

При этих словах Вевюрский подскочил в кресле, да так, что с ноги у него упала туфля, а граф Август облил чаем белый пикейный жилет.

— C'est inimaginable![126] Вы слышите, граф? Завтра они уезжают!

— Меня это ничуть не трогает, — ответил граф, вытирая платком пятно на жилете.

— Конечно, — беря себя в руки, согласился Фрычо, — какое нам до этого дело. Впрочем…

Тут с грохотом распахнулись двери, и в комнату ворвался рослый, плечистый мужчина; бросив шляпу на стул, палку на пол, он закричал:

— Bonjour, messieurs, налейте мне чаю, и я расскажу вам новость.

— Как дела, Брыня? — спросил хозяин. — Михалек, чаю пану Брониславу! Что за новость?

— Хо-хо, новость отличная, ma foi! Вот видите, какой я хороший товарищ, для вас постарался.

— Ну, что там у вас? — высокомерно спросил граф.

— Видите ли, господа, — заговорил Бронислав, садясь к столу и прихлебывая чай, — вчера, когда мы играли в преферанс у Одзи, во двор въехала бричка. Я выглянул в окно и увидел своего старинного приятеля Мечика Загурского.

— Mais connu! — воскликнул Фрычо. — Я тоже его знаю, мне случилось купить у него на ярмарке четверку коней, и он, черт, надул меня.

— Ха-ха-ха, он мастак на такие дела, но кони у него добрые.

— Где же ваша новость? — вмешался, притворяясь равнодушным граф.

— Сейчас расскажу. Когда мы увидели знакомого, а Одзя тоже знает Мечика, начались расспросы о том, что слышно, весело ли развлекаемся, кто в этом году отдыхает, много ли девушек на выданье. Слово за словом, вышло так, что мы стали рассказывать о Ружинской, посмеялись над larmoyant'ым[127] Янушем, который, кстати, был с нами, сказали, что он влюблен в нее так, что у него глаза на мокром месте. «Ружинская! — воскликнул Мечик. — Красавица! Ma foi, не выходит ли она замуж?» Мы хором спросили, откуда он ее знает. «Я бывал у ее мужа, Альфреда Ружинского, на Волыни, — ответил он, — охотился с ним, играл в карты и часто видел его жену. Потом Ружинская ни с того ни с сего уехала от мужа и развелась с ним. Вот уже четыре года, как они в разводе». Вот вам моя новость!

— Нас она не очень интересует, — равнодушно промолвили оба слушателя, однако, вопреки этому утверждению, во время рассказа Бронислава другая туфля Вевюрского отлетела далеко под стол, а на белом жилете графа Августа появился черный след от пепла.

— Как это не интересует! — вскричал Бронислав. — Меня это действительно не касается, потому что я не претендую на пани Ружинскую, но другие… — И он лукаво подмигнул обоим претендентам.

— Любопытно, почему она разошлась с мужем? — задумчиво произнес Фрычо.

— Мечик говорит, что этого никто не мог понять.

— Наверно, влюбилась в кого-нибудь.

— Мечик отрицает это. Он говорит, Ружинский дельный человек, красивый и богатый.

— Эскулап, эскулап! — вдруг закричал Вевюрский, увидя в окно доктора, который направлялся к пациентам, живущим в том же доме.

Доктор обернулся.

— Здравствуйте, пан Вевюрский! Что случилось, почему вы до сих пор не одеты?

— Заходите, доктор, у нас новость!

— Какая? — небрежно спросил доктор, подходя к окну.

— Только что мы узнали, что Регина Ружинская в разводе со своим мужем.

— Действительно хорошая весть для ее поклонников.

— А кто ее поклонники? — с легким неудовольствием спросил Фрычо.

— Не знаю, — саркастически ответил доктор. — Но, наверно, они есть, если кто-то даже учил попугая произносить ее имя.

— Э, доктор, то была шутка.

— До свидания, пан Вевюрский!

— Au revoir, эскулап.

Доктор ушел и только в воротах вспомнил, что забыл навестить больного. Он медленно вернулся, но не пошел сразу к пациенту, а постоял на крылечке, опустив голову и машинально рисуя палкой на песке. Может, он задумался о том, сколько и какие ванны следует прописать больному? А может, из-за бутылок минеральной воды и пузырьков с лекарствами перед его глазами возникло слово «разводка» и так завладело его мыслями, что доктор разорвал два листа бумаги, прежде чем выписал рецепт.

Бронислав отправился завтракать к Одзе, граф Август тоже встал.

— Граф, вы пойдете к Ружинской прощаться? — спросил Фычо.

— Сам не знаю, — невозмутимо ответил граф. — Надо бы… Может, на минутку зайду, а вы?

— Я предпочел бы не ходить, что-то не хочется… да неудобно. Зайду, пожалуй, но сначала забегу к графине.

Едва за графом Августом закрылась дверь, Фрычо с криком сорвался с места:

— Михалек, венскую визитку, да поживей!

А сам тем временем подошел к зеркалу, перед которым была настоящая выставка баночек и флаконов с духами, помадами, кремами и прочим.

— А какой галстук подать, ваша милость? — спросил Михалек.

— Подай все, сам выберу!

Лакей разложил на столе разноцветные галстуки — узкие, пошире, совсем широкие, — их было тридцать шесть штук!

— Скажи, Михалек, какой мне больше всего к лицу?

— Ваша милость во всех хороши!

— Гм, но какой выбрать? Коричневый слишком темен, синий не подходит по цвету к визитке, может, зеленый, а? Подай визитку!

Визитка была темно-вишневой, и зеленый галстук оказался неподходящим. Все тридцать шесть галстуков, один за другим, были приложены к визитке, рассмотрены вблизи и издалека, пока наконец не был выбран темно-красный.

Таким же образом были осмотрены и выставленные в ряд у стены блестящие, как стеклышко, двенадцать пар ботинок, полуботинок и штиблет. Только через час Вевюрский в вишневой визитке и темно-красном галстуке, пахнущий чистейшим mille-fleurs'ом[128], в перчатках ярко-желтого цвета, держа в руках шапокляк, встал перед зеркалом и с победоносным видом оглядел себя.

«N'ai-je pas l'air d'un chérubin?»[129] — подумал он, после чего посмотрел на часы на толстой цепочке со множеством брелоков и прошептал:

— Еще только двенадцатый час, пойду сначала к графине, а потом к ней, c'est le plus convenable[130].

Не замечая Михалека, он стал ходить по комнате, бормоча что-то себе под нос, словно повторял урок, который придется скоро отвечать:

— Пани, я у ваших ног…

Или:

— О пани, сжальтесь надо мной…

Слова он сопровождал жестами, — сгибал ногу, будто собирался опуститься на колени, но всякий раз, взглянув на сомнительной чистоты пол, выпрямлялся и снова ходил по комнате, натягивая уже надетую на руку перчатку и продолжая что-то шептать.

Почти в то же самое время граф Август, одетый столь же парадно, стоял у себя дома перед большим зеркалом, любуясь своей статной, действительно красивой фигурой. Вот он поправил богатую цепочку от часов, при этом на его пальце сверкнул бриллиант, небрежно опустил на лоб два черных блестящих локона, натянул белые перчатки и, бросив последний взгляд в зеркало, подумал: «Аполлон!»

Граф Август посмотрел на часы.

— Двенадцать! — прошептал он. — Рановато, но все же я пойду, — и мысленно добавил: «Графу все простительно!»

После чего, весьма довольный собой, с важностью, достойной графского титула, зашагал по улице, направляясь к Ружинской.

О нищие духом, неужели вы думаете, что визиткой, галстуком или искусно завитыми волосами можно завоевать сердце женщины! Где в нашей юдоли слез потеряли вы голову?