— Мама, — ноет она. Я знаю, что когда она зовет меня «мамой», то недовольна.

— Не «мамкай». Надевай капюшон, или пошли домой.

Уставясь на меня угрюмым взглядом, она надевает капюшон и протягивает мне веревочки, чтобы завязать под подбородком.

— Спасибо.

Мы направляемся вдоль пляжа. Эмми бросается вперед по пустому ровному участку. Она бежит так быстро, как могут нести ее маленькие ноги по твердому, слежавшемуся песку.

Думаю, мы обе видим замок одновременно. Я благодарна, что Эмми замедляется, так что я могу схватить ее и остановить раньше, чем она подойдет ближе.

— Он строит другой замок, мамочка, — говорит она возбужденно, с расширившимися глазами, когда голова Коула появляется из-за строения. — И еще есть цветы.

Она порывается подойти, но я останавливаю ее.

— Может быть, ему нравится это делать, когда никто не смотрит, Эм. Давай позволим ему достроить, а мы можем вернуться завтра и посмотреть, когда все будет готово. Что скажешь?

— Но у него есть цветы, — печально спорит она, указывая на букет ромашек, закопанных в песок. — В прошлый раз он дал мне один.

— Я знаю, малыш, но, думаю, ему хотелось бы оставить их здесь для кого-то особенного.

Я раздумываю, имеет ли это какое-то отношение к его мертвой дочери. Очевидно, что увлечение замками — нечто большее, чем просто забава. Даже с этого расстояния я вижу, какими красными и злыми выглядят его сильные руки. И могу только представить, как холодно им, должно быть, работать с мокрым песком в такой промозглый, ветреный день. К тому же, кто знает, сколько он пробыл здесь, строя очередной замок.

Каждая его деталь так же тщательно продумана, как в первом, что мы видели. Может быть, даже больше. Почему он это делает? Для кого он их строит?

Эмми, должно быть, раздумывает над тем же самым, потому что начинает задавать вопросы, когда я разворачиваю ее, чтобы вернуться тем же путем, которым мы пришли.

— Для кого он оставляет цветы, мамочка?

— Я не знаю, милая, но, бьюсь об заклад, они для кого-то очень особенного для него.

Задумчивая пауза.

— Где его маленькая девочка?

Я устремляю на нее взгляд, к мудрым зеленым глазам, что смотрят на меня. Она так быстро растет. Слезы затуманивают мое зрение, когда я фиксирую каждую деталь этого момента — розовые щеки Эмми, пряди темных волос, выбивающихся из-под капюшона, ее маленькие пальчики в перчатках, сжимающие мои. Она моя причина, чтобы жить. Была ей с того самого дня, как родилась. Все, что я делала, было для нее. Я не могу представить свою жизнь, если Эмми не будет ее частью. И даже не хочу этого.

— Что заставляет тебя думать, что у него есть маленькая девочка?

Она пожимает плечами, не отвечая на мой вопрос. Она очень проницательная, но я не могу предположить, что привело ее к этому заключению.

— Так есть?

— Больше нет.

— Что с ней случилось?

— Я не знаю.

— Она на небесах?

— Думаю, да.

Она успокаивается на несколько минут, пока мы идем, ее пальцы твердо обхватывают мои. Когда она, наконец, заговаривает снова, ее слова разбивают мне сердце.

— Некоторым малышам не суждено остаться внизу со своими мамами. И папами. Некоторые малыши — ангелы. А ангелам суждено быть на небесах.

Она не спрашивает меня. Она рассказывает, словно взрослая, пытается деликатно объяснить. Будто помогая мне понять.

— Может быть, милая.

— Некоторым из них суждено быть здесь совсем немного, а потом уйти.

— Возможно.

Я раздумываю над ходом ее мыслей, над тем, как она в своей голове оправдывает смерть ребенка. Я не знаю, в каком возрасте большинство детей способны реально понять смерть, но Эмми достаточно сообразительна, чтобы правильно выразиться уже сейчас. Я не хочу добавлять еще тревог, объясняя бессмысленную трагедию.

И снова длинная пауза; Эмми на ходу рассматривает носки своей обуви.

— Ты будешь такой же печальной, как он, если я уйду на небо?

Мое сердце замирает в груди. Всего лишь мысль… но от нее перехватывает дыхание

самым болезненным способом.

— Я бы никогда снова не стала прежней, — говорю я ей, пытаясь контролировать дрожь в голосе.

— Но я не хочу, чтобы ты была печальной. Я хочу, чтобы ты была счастлива, даже если меня не будет рядом, чтобы сделать тебя счастливой.

— Я никогда не смогу быть счастлива без тебя, Эмми. Ты весь мой мир. Мой солнечный свет.

Она молча обдумывает это, и я немедленно сожалею, что была с ней так откровенна. Я не хочу, чтобы она несла это бремя — удерживать свою мать от падения. Нет ребенка, способного выдержать подобную ответственность.

— Может быть, тогда я смогу остаться, пока у тебя не появится еще что-то счастливое.

Я останавливаюсь, приседаю перед своей дочерью, беру обе ее руки в свои. Смаргиваю слезы. Я не хочу ее пугать.

— Эмми, ты никуда не уйдешь. Его маленькая девочка погибла в аварии. Такое иногда случается, но это не значит, что то же произойдет с тобой.

— Но я не смогу всегда быть рядом, мамочка. И я не хочу, чтобы ты была печальной. — В ее взгляде отражается сердце. Она на самом деле беспокоится об этом. Обо мне. О том, что может случиться со мной, если ее здесь не будет.

Я прикасаюсь к ее гладкой, холодной щеке.

— Не беспокойся обо мне, малыш. Это моя работа — беспокоиться о тебе. Не наоборот.

Она смотрит глубоко в мои глаза, в ее юном мозгу крутятся мысли, которых мне, вероятно, никогда не понять.

— Мамочка?

— Что, милая?

Весь этот разговор приводит меня в ужас. Я сопротивляюсь желанию схватить ее в объятия и держать так крепко, что она станет частью меня, так же, как тогда, когда я носила ее почти девять месяцев.

— Ты обещаешь попытаться?

— Попытаться что?

— Быть счастливой, когда я буду на небесах.

— Эмми…

— Мама! — в отчаянии выкрикивает она.

— Эмми, что все это означает?

— Обещай!

Я сглатываю комок в горле. Никогда откровенно не лгала своей дочери. До сегодняшнего дня. И даю обещание, которое я точно не способна исполнить.

— Я обещаю.

Она похлопывает меня по руке — слишком «старческий» жест для кого-то такого юного.

— Но это обещание, о котором нам с тобой не стоит волноваться. Тебе суждено быть здесь, со мной, Эммелин Сэйдж. Не думай ни о чем другом.

Возвращаясь в коттедж, мы не разговариваем. Воздух тяжел от множества эмоций, которых просто не должно быть.

Глава 8

Иден

Очевидно, что в штате Мэн погода может измениться внезапно. Хотя вчера и было очень холодно — такой ветер мог бы дуть зимой, — но сегодня холодно вдвойне.

С тех пор как я учу Эмми на дому (больше из необходимости — из-за ее тревог и наших частых передвижений), жизненно необходимо найти что-то, чем можно заниматься, сбежав за пределы дома, где бы мы в данный момент ни находились. Здесь, в Миллерс-Понд, в качестве побега выступали прогулки вниз по дороге или к пляжу, поскольку ближайший город, Эшбрук, — еще миль на тридцать дальше. Но теперь, с изменением погоды, пляж отпадает, поэтому я рассматриваю причины отважиться выбраться в «Бэйли». Сегодня я решаю вывести Эмми на обед. А в «Бэйли» есть гриль.

Когда мы приходим, Джордан, постоянная принадлежность всеобъемлющего магазина, встречает нас за кассовым аппаратом.

— Ну, привет, леди! — восклицает она; в ее речи явно заметен северный акцент. Может, говори она более внятно, он не был бы так ярко выражен.

«Уже выпила? В полдень?»

Я начинаю думать, что у Джордан могут быть некоторые проблемы с выпивкой.

— Привет, Джордан!

Эмми, как всегда, крепко сжимает мои ноги.

— Что сегодня привело вас двоих? Мое великолепное искусство общения? Мое невероятное чувство юмора? Мое непоколебимое равновесие? — Она произносит последнее, изображая, что идет по канату и почти оступается на слове «непоколебимое». При этом она смеется, и я не могу удержаться от улыбки. В конце концов, она забавная, когда выпьет.

— Ее необъяснимая способность раздражать покупателей? — Джейсон появляется за прилавком, как часто делает.

Джордан окидывает его взглядом, полным отвращения, но он игнорирует ее, улыбаясь мне.

— Привет, Иден. Рад тебя видеть.

— Привет, Джейсон.

— Я заходил к тебе домой в прошлое воскресенье. Думал взять вас с Эмми на пикник.

Меня это удивляет.

«Он заходил? На пикник? Даже не спросив заранее?»

Когда я впервые встретила его, то догадывалась, что Джейсон — немного самоуверенный, но это как-то слишком… дерзко для меня. И не особенно нравится.

— О, ну… нас там не было.

— Да, я это заметил.

Я смеюсь, чувствуя себя глупо. Я ужасно лгу «на лету». Мне нужно время, чтобы обдумать, спланировать, отрепетировать. Хотя это и не было ложью, по какой-то причине он всегда заставляет меня испытывать дискомфорт. Словно хочет знать обо мне слишком много. То, как он на меня смотрит, следуя за мной своим взглядом...

— Мы ходили на пляж.

Он кивает, и, поскольку молчание затягивается, я пытаюсь придумать хороший способ отговорить его впредь от подобных «заездов». Прежде чем я могу что-то предложить, он сам дает мне возможность.

— Я бы позвонил, но у меня нет твоего номера.

— У меня нет телефона.

Он хмурится.

— Думаешь, это хорошая идея, если учесть, что у тебя ребенок?

Конечно, я не могу объяснить своих причин для этого, но, даже если бы и могла, то не прониклась бы его замечанием. Очевидно, и Джордан тоже.

— У тебя же так много детей, которым нужна забота. Идиот! Почему бы тебе не заткнуться, к черту, и перестать третировать моего покупателя?

— Твоего покупателя? Единственная причина, почему ты не довела нас до банкротства, это я. Думаю, это тебе нужно сменить поведение.