— Джордан, — выпаливает он резко, кивая, прежде чем схватиться за лестницу и продолжить свою работу, будто мы не стояли во дворе.

Джордан, еще улыбаясь, снова берет меня за руку и ведет обратно туда, откуда мы

пришли, словно для этого загадочного мужчины это было совершенно нормальное приветствие. Когда мы выходим из зоны слышимости, Джордан избавляет меня от необходимости завести разговор о Коуле.

— Почему все горячие парни должны быть такими чертовски чокнутыми? — спрашивает она раздраженно.

— Почему ты так говоришь? Я имею в виду, что он — чокнутый.

Не глядя на меня, она отвечает:

— Потому что он определенно чокнутый. Похоже, из тех, что говорят с мертвецами. Чокнутый из «Пролетая над гнездом кукушки».1 Чокнутый из «Двенадцати обезьян».2 — Она останавливается посередине дороги и смотрит мне в глаза. — Что не делает его менее привлекательным. Я имею в виду, боже, что бы я ни отдала, чтобы раздеть этого мужчину. Шестью разными способами, начиная с воскресенья.

Она задумчиво улыбается, продолжая идти, наполовину таща меня за собой. В голове вращается миллион вопросов.

— Он на самом деле говорит с мертвыми?

— Да, — отвечает она. — Ну, предположительно. Я этого никогда не слышала, но это общеизвестный факт.

«Черт! Это довольно безумно!».

— С кем он разговаривает?

Она не отвечает, пока мы не возвращаемся в мой двор, и даже тогда понижает голос.

— Со своей дочерью. По крайней мере, я только о ней знаю.

«Его дочь умерла?».

Я закрываю глаза, сопротивляясь побуждению наклониться и засунуть голову между коленей. О, боже! Я чувствую, будто кто-то ударил меня кулаком в грудь, весь воздух выходит из моих легких с резким шипением.

— Е-его дочь?

Джордан кивает.

— Да. Я думаю, она могла умереть в автокатастрофе. Хотя, кажется, подробностей никто не знает. Либо просто не говорят об этом. Ну, в знак уважения.

Я хочу задать еще кучу вопросов, но не могу. Слова не срываются с моих губ. Все, о чем я могу думать, — это о своей Эмми, и что бы я делала… что бы чувствовала, если бы она…

Нет. Я не могу об этом думать. Я не смогла бы жить без нее. Просто не смогла бы.

— Думаю, во многих отношениях его жизнь закончилась в тот день. Весь мир был на его ладони. Богатый, горячий, успешный футболист, красивая жена, обожаемая дочь, а потом — БАМ. Ушло. Все.

— Как это…

Мой вопрос прерывает Джейсон.

— Джордан, я же сказал тебе идти открывать магазин. Стром Таггл только что звонил. Он ждет на парковке больше пятнадцати минут.

— О, доставучий Стром. Он там только для того, чтобы, как и каждый другой день, взглянуть на мой зад. Он может подождать. — Джордан кидает на меня извиняющийся взгляд и крутит ключи на пальце. — Иногда заходи в гриль-бар. Я куплю тебе выпить и сэндвич с цыпленком.

— Я на самом деле не могу… не с Эмми… — Я указываю большим пальцем на коттедж, мое сердце болит, когда я думаю о своей маленькой девочке, своем целом мире, мирно спящем внутри. Живом и здоровом.

— О, хорошо, хорошо. Ну, тогда я приду к тебе. Мне нужна новая подруга. Этот городок страшно нуждается в ком-то не стервозном, — объявляет она с усмешкой.

— Джорда-а-ан, — предупреждающе взывает Джейсон.

— Иду. Иду.

Пока Джордан неторопливо идет к грузовику, я стою, уставившись ей вслед, желая, чтобы она вернулась и ответила на миллион вопросов, роящихся у меня в голове.

Глава 5

Иден

Старая духовка прогревается, а я замешиваю смесь для кексов, когда Эмми выбегает из своей комнаты.

— Доброе утро, спящая красавица! — зову я через плечо, когда слышу топот ее ног. — Что у тебя…

— Мамочка, посмотри, что я нарисовала! — возбужденно говорит она, останавливаясь рядом со мной и приподнимаясь на цыпочки, чтобы сунуть лист бумаги мне в лицо.

Я опускаю миску и беру из ее пальцев карандашный рисунок. Пусть он нарисован грубо — подобно тому, как рисует большинство детей шести лет, — но легко можно узнать замок из песка и слишком большую ромашку на верхушке одной из башенок.

— Как красиво, ягодка, — восклицаю я, мое сердце снова пронзает боль, когда я думаю о мужчине на той стороне улицы. — Может, мы попробуем построить такой в следующий раз, как пойдем на пляж.

— Мы можем пойти сегодня?

— Нет, у тебя сегодня домашнее задание, юная леди. Но, может быть, завтра. Если не будет слишком холодно.

С визгом Эмми выхватывает картинку из моих пальцев и бежит к холодильнику, где выдергивает из-под магнита рисунок двухдневной давности и заменяет его этим. Когда она пытается уйти, я ее останавливаю.

— Эммелин Сэйдж, пожалуйста, подними его и положи в ящик. — Я уже снова вожусь с тестом, поэтому головой указываю на рисунок, что теперь покоится на полу. Этот изображает собаку, которую мы видели на днях; она куда-то бежала.

Эмми не жалуется; она просто подхватывает листок и отправляет его в кухонный ящик, куда попадают все остальные ее работы, когда она устает видеть их на холодильнике.

Она убегает, и, мгновение спустя, я слышу щелчок телевизора, сопровождаемый музыкальным звуком ее любимого мультфильма. Я выливаю синее тесто в форму для кексов, выскребая последние ягоды черники из миски. Я слизываю немного смеси с пальцев, одновременно ставлю миску в раковину и пускаю воду.

Когда я открываю дверцу духовки, чтобы поставить кексы, оттуда вылетает облако дыма, заставляя меня задохнуться. Кашляя и чихая, со слезящимися глазами, я ставлю противень и машу рукой в воздухе; наконец, я вижу, как пробраться к окну, чтобы открыть его.

Конечно, его заклинило; оно запечатано толстым слоем свежей краски. Я бегу к двери и рывком открываю ее, толкаю дверь-ширму в надежде, что дым найдет свой путь наружу. Хватаю с крыльца кресло-качалку с прямой спинкой и вклиниваю его в проем, чтобы дым мог выйти наружу, а сама возвращаюсь внутрь, чтобы выключить духовку.

Я машу журналом, словно веером, когда топот ног привлекает мое внимание к двери. И я перестаю — двигаться, думать, дышать — когда вижу его. Коул Дэнзер, огромный, вдвое более привлекательный, идет по моей кухне. Мгновение он осматривается, потом тянется над раковиной, чтобы распахнуть заклиненное окно. Он делает это с поразительной легкостью, и на несколько секунд я фокусируюсь только на гладких мускулах его бицепсов.

Я словно под сильным гипнозом, к тому же потрясена. Само собой. Он только что возник из ниоткуда. И теперь он здесь. В моем доме. В моем личном пространстве.

И я понимаю, как сильно я хочу, чтобы он был здесь. В моем доме. В моем пространстве.

Я гадаю, почему просто стою статуей — в своей все еще запачканной футболке,

держа журнал, с приоткрытым ртом смотрю на него. Я не удивляюсь его грубости, когда он обращает свой почти яростный взгляд на меня. Начинаю думать, что он всегда такой.

— Я подумал, что ваш дом горит, — рычит он своим хриплым сексуальным голосом. — Что случилось?

Он похож на грозовую тучу, что внезапно возникает, потрескивая от рвущегося наружу электричества. Он даже заставляет подняться волоски на моей руке, подобно тому, как меняет полярность вокруг меня. Думаю, это от его близости.

Его лицо в нескольких дюймах от моего, я все еще упираюсь в угол шкафа. Я выдувала дым через дверь. Теперь просто стою здесь, странно смущенная.

Стоя передо мной здесь, в моей крошечной кухне, он кажется даже выше и шире. И, несмотря на удушающий дым, я могу почувствовать запах его мыла — свежий и хвойный. Я делаю ошибку — глубоко вдыхаю, и это заставляет меня закашляться.

Присущая ему хмурость становится глубже, стоит мне чихнуть, но, когда я задерживаю дыхание, он смягчается, поднимает бровь. Словно безмолвно произносит: «Ну так что?»

Когда он так на меня смотрит, я даже не могу вспомнить вопрос.

— П-простите? — заикаюсь я, продолжая разглядывать его, несмотря на то, что могу показаться грубой.

Боже, он потрясающий! Конечно, я подумала, что он невероятно красив, еще в первый раз, как увидела его. И он все еще красив, зол ли он, или хмурится, или пытается меня игнорировать. Но вот так… когда он не смотрит на меня сердито… он самое великолепное существо из всех, что я когда-либо видела. Его голубые глаза кажутся более яркими, губы — более точеными, челюсть — более сильной. Притяжение к нему моего тела, моей души — магнетическое. Гравитационное. Непреодолимое.

— Что случилось? — повторяет он, помогая мне выйти из ступора.

— Я… я не знаю. Я прогревала духовку, чтобы испечь кексы. — Я гляжу на противень, что покоится на столешнице. — А потом…

После того как большая часть дыма выплывает через открытое окно, Коул распахивает дверцу духовки. Оттуда извергается еще одно серое облачко. Он просто смахивает его прочь и наклоняется, чтобы заглянуть внутрь.

— Что-то застряло в решетке. Вы не почистили ее, прежде чем включить?

Его вопрос заставляет меня обороняться. Теперь моя очередь хмуриться.

— Вообще-то почистила. Полагаю, я просто не подумала проверить нагревательные элементы. Да и зачем бы это? Кто готовит еду на решетке?

— Ну, она слишком горячая, чтобы чистить сейчас. Вам придется подождать, пока она остынет, — объявляет он, закрывая дверцу и выпрямляясь.

— Спасибо за этот мудрейший совет, — резко отвечаю я, мой голос сочится сарказмом.

Брови Коула снова принимают хмурое выражение.

— Я просто не хотел, чтобы вы обожглись. — Его забота кажется искренней.

О.

Теперь я чувствую себя супер-чувствительной задницей.

— Я знаю. Простите. Просто… это была длинная пара недель.

Коул смотрит на меня гипнотизирующими голубыми глазами. Не говорит ни слова, просто смотрит. Я могу сказать, что он думает. Его губы двигаются, будто он кусает внутреннюю сторону щеки.