она! Есть! Полина Ольховская, а чуть ниже электронный адрес для обратной связи. Торжествующе ухмыльнувшись, Макаров вырубил телефон и прислушался. Тишина.

Выйдя из туалета, Макс тщательно вымыл руки и лицо, чтобы не осталось запаха хозяйственного мыла, а затем поскакал к Мурашко. Доктор, естественно, ничего

у него не обнаружил, пожурил для порядка и отправил на занятия. Макс забежал в казарму, бросил телефон в тумбочку и помчался на второй урок, решив после

обеда отдать мобильник Кантемирову. Но после обеда телефон пропал.

Глава вторая. 1. Удостоверившись, что сотовый действительно исчез, Макс в недоумении почесал затылок. Просто мистика какая-то! Поменяли шило на

мыло, называется. Дорогое шило, надо сказать. А вдруг нет? Да нет, он точно его сюда положил. Бросив косой взгляд на тумбочку, Макс задумался: может, закатился

куда? «Ага, к дверце прилип», - ответил он сам себе, хмыкнув. В казарму, азартно что-то обсуждая, вошли Перепечко и Сухомлин. Сухой говорил в своей обычной

манере – размеренно, с ленцой, нехотя объясняя то, в чем был уверен на двести процентов. Печка другое дело. Наивно хлопая глазами, он, захлебываясь, пытался

опровергнуть доводы оппонента, хотя заметно робел перед его высокомерной самоуверенностью. Выслушав очередную пылкую тираду Перепечко, Сухомлин, дождавшись,

пока тот перестанет колыхаться от возмущения, спокойно сказал: - Видишь ли, в чем дело. На твое мировоззрение крайне пагубное влияние оказывает неистребимый

романтизм Синицы. Это в его духе – вылупив глаза, рассуждать о чести. Исчерпав все аргументы, Печка растерянно оглянулся и, заметив Макарова, вспыхнул

надеждой. - Макс, ну скажи что-нибудь, - жалобно попросил он. - Что-нибудь, - рассеянно ответил Макс, глядя в сторону. Печка замотал головой: - Да нет,

ты не понял. Нам Этикет… - он мигом осекся и опасливо посмотрел на Макарова. Но тот и не дрогнул. Не заметил, обрадовался Степан и как ни в чем не бывало

продолжил: - Полина Сергеевна велела нам подумать над словом «честь». И вот он, - Печка сердито кивнул на Сухого, - он считает, что такого слова уже давно

нет и в помине. Ну не прав же он, да? Поправив очки, Сухомлин пояснил: - Слово-то, может, и есть – значение поменялось. Если я скажу «отдать честь», ты

о чем первым делом подумаешь? – ехидно спросил он, наблюдая, как Печка застенчиво краснеет, - Вот, а Философу это даже в голову не придет, - он пренебрежительно

пожал плечами, - Старая школа. Прапорщик, оживился Макс. Черт, как он сразу об этом не подумал! Конечно, телефон мог взять Кантемиров! Макс ему трубку

вовремя не вернул, вот тот и слямзил мобильный, пока суворовцы на учебе были. Заметно повеселев, Макаров, не обращая внимания на удивленно взирающего на

него Перепечко, бодро пошел к выходу. Однако около дневального вдруг резко затормозил. В наряде стоял Петрович. Скучающе пялясь на свои до розовых подушечек

остриженные ногти, он грустил, переступая с одной ноги на другую и с огромным трудом сдерживая зевки. При виде вице-сержанта Петрович нехотя подтянул живот,

расправил плечи и встал прямо. Без особого рвения, готовый в следующую минуту снова расслабиться. А Макс, пристально глядя на Петровича, задумался. Ему

в голову пришла интересная мысль. Странно, что он раньше не додумался. Дневальный насторожился. На всякий случай он приосанился, соединил носки и, не поворачивая

головы, одними глазами следил за Макаровым. Тот же, не торопясь, почесал шею и очень ласково спросил: - Давно стоишь? Петрович удивился: - А ты как думаешь?

Макс понимающе кивнул, но не ушел. Петровичу это не понравилось. Присутствие Макарова его смущало, и с каждой минутой он нервничал все сильнее. «Что прицепился?»

- было написано на физиономии дневального. - А скажи мне, друг Петрович, - продолжил Макс все тем же приторно-ласковым тоном, и дневальный окончательно

стушевался – «Знать бы, что натворил?», - к нам в казарму заходил кто-нибудь часов после десяти? - Так ты и заходил, - последовал неуверенный ответ. Макс

быстро согласился: - Хорошо, допустим. А еще? Петрович нахмурил лоб и прикусил губу, всем видом показывая, что вспоминает. Макаров нетерпеливо походил

взад-вперед, остановился и одобряюще добавил: - Давай, Ген, вспомни, напрягись. Петрович и так изо всех сил старался. Его длинное, с выступающим квадратным

подбородком лицо даже покраснело от напряжения. Наконец Петрович громко выдохнул и, загибая пальцы, начал перечислять: - Забегал на пару минут Сухой, -

он кивнул на Сухомлина, который вместе с другими кадетами уже давно с любопытством прислушивался к их беседе, - потом еще были Трофимов, Синица, Лева и,

кажется, Перепечко… Степа в ответ возмущенно завопил: - Брешешь! Не было меня! Макс недовольно оглянулся: - А ты помолчи. Перепечко надулся, но послушно

замолчал. Тем более, что Петрович, виновато кашлянув, его поддержал: - Не, Макс, он прав – не приходил Печка. Перепечко просиял, но, вспомнив, что обижен,

посерьезнел. Макс кивнул: - Хорошо. Кто еще? - Да вроде все, - Петрович развел руками, - Философ заглядывал, но тебе это, наверное, не надо? Много ты понимаешь!

Максу только это и было надо. Все-таки Кантемиров. Хитер прапор. На душе полегчало. И вовсе не потому, что нашлась дорогая вещь… На пацанов думать не хотелось.

Не без ежиков, конечно, но чтобы воры… Хлопнув Петровича по плечу так, что тот от неожиданности дернулся, Макс с довольным видом обвел глазами казарму,

заговорщицки подмигнул ничего не понимающему Перепечко и, развернувшись, столкнулся лицом к лицу с Философом. Вернее, столкнулись они лбами. Макс отпрыгнул

назад, а Кантемиров, скривившись, беззвучно выругался и укоризненно посмотрел на выжидательно застывшего в паре шагов от него суворовца. - Ну, Макаров,

как говорится, на ловца и зверь бежит, - он поднял указательный палец и пистолетом направил его на Макса, - Вот скажи, как тебя назвать? Макс попробовал

угадать: - Зверь? Кантемиров отрицательно покачал головой: - Нет, Макаров, хуже, - и, резко сменив тон, гаркнул, краснея скулами: - Почему я должен за

тобой бегать? - Конечно, не должны, товарищ прапорщик, - не стал спорить Макс, - все следует делать исключительно на добровольных началах. - Все, кончай,

Макаров, лясы точить, - Кантемиров подошел к нему ближе и протянул руку, - Давай телефон. Вот тебе и на! Словно гром среди ясного неба. Улыбка вначале

застыла на губах Макса, а потом медленно сползла. Как это «давай телефон»? растерянно моргнув, он почувствовал в животе резкий холод. Значит, мобильник

не у прапорщика, разом сникнув, догадался он. Кантемиров, который сперва нарочно смотрел в другую сторону, заметил краем глаза, как вытянулось лицо суворовца,

и почувствовал неладное. Повернувшись к Максу всем корпусом, он повторил просьбу. Но в ответ мальчик развел руками. - А телефончик тю-тю, - признался он

неохотно. Кантемиров напрягся, повел плечами и угрожающе тихо уточнил: - То есть как «тю-тю»? - Совсем тю-тю, - Макс щелкнул пальцами и снова развел ладони.

Добавить было нечего. Темнея на глазах, Философ сурово оглядел притихших ребят. Они насторожено молчали. Поняли – случилось что-то очень нехорошее. Даже

обычно невозмутимый Сухомлин почувствовал себя неуютно. Ну и ну! Вот так летчики-залетчики… 2. Перепечко бежал тяжело, с огромным трудом. В мышцы ног как

будто вонзились миллионы маленьких иголочек, лицо пылало, как в сильный мороз, а перед глазами салютом взрывались разноцветные круги и, словно мыльные

пузыри, улетали в небо. Чуть впереди, согнувшись и опустив голову, трусил, с усилием передвигая ноги, Трофимов. Иногда он оборачивался, смотрел на Перепечко

шальным взглядом, а потом его зашкаливало, и тогда Трофимов переходил на шаг, но тут же встряхивался и, безвольно мотая ослабшими руками, бежал дальше.

Темные фигурки остальных кадетов мелькали где-то вдалеке. Когда у Перепечко хватало сил поднять голову, он мог разглядеть их силуэты, но уже в следующий

момент пот, стекая с бровей, застилал и больно щипал глаза. Печка моргал, фыркал, как пес после купания, и снова опускал голову, после чего видел лишь

дорогу – одну только дорогу и собственные ноги, грузно топающие по ней. Это было наказание. За украденный телефон. Прямо об этом не говорили, но все и

так знали. Когда Макс огорошил Кантемирова, тот несколько минут пыхтел, дулся, с подозрением пялился на мальчишек (вдруг признается кто?), но, так ничего

не выпыхтев, развернулся и ушел, оставив в казарме тревожное предчувствие неприятностей. Вскоре туда ворвался Василюк. Злой, как фурия, он сурово повел

челюстью и приказал Макарову строить взвод. Таким командира Перепечко не видел еще ни разу. Злым, может быть, недовольным – да, сколько угодно! – но вот

брезгливым, пожалуй что, никогда. Василюк морщился, как будто они разом из мальчишек превратились в угрей, которых майору предстояло сначала отловить голыми

руками, а затем сварить и съесть. - Докатились! – презрительно кривился командир взвода, пытаясь сохранить хладнокровие, но не в силах сдержаться, вспыхивал,

пуская глазами огненные стрелы, что делало его похожим на древнегреческого бога Зевса, каким Печка его запомнил по картинке из книжки «Мифы древней Греции»

(только без бороды и чуть костлявее), - Телефоны друг у друга воруем, да? У вас понятие о совести вообще есть? – Василюк остановился около Петровича, у

которого, наверное, понятие о совести все-таки было, потому что он сразу виновато опустил глаза, - А! – обрадовался чему-то майор, - Мне тоже на вас смотреть

тошно! Сытые, довольные рожи. А может, - он, с надеждой вглядываясь в бледные лица ребят (вовсе они не выглядели сытыми и довольными!), быстро прошелся

вдоль строя, - Может, кто-то просто пошутил? Ну, признавайтесь, пошутили, да? Держи карман шире! Если среди них и была крыса, то она притаилась, не имея