У нее появилось ощущение, что вся ее плоть отделяется от костей, оставляя лишь голый скелет. Нужно уколоться. Господи, как ей нужно уколоться! Только это могло вернуть ее к жизни.

Дыхание Иден стало прерывистым. Со всех сторон на нее снова начали надвигаться стены. Но сегодня все происходило не совсем так, как всегда. Пожалуй, чуть менее интенсивно. Сначала она даже не обратила на это внимания и, как обычно, вся съежилась. Однако на этот раз приступ определенно был не таким жестоким, а ее страдания – хоть немного, но все же не столь ужасными.

Неимоверным усилием воли она навалилась на стены, изо всех сил стараясь отодвинуть их. Ей показалось, что они поддались. Пусть маленькая, но победа! Чувство страха, тисками сжимавшее горло, немного отпустило.

Иден перевернулась на бок и посмотрела на поднос. Ее тюремщик принес ей миску с воздушными хлопьями, молоко в пластмассовом кувшинчике, пару кусков поджаренного хлеба с маслом и чем-то вроде желе и кружку черного кофе.

Завтрак. Значит, снова утро. Прошел еще один день.

Она крепко зажмурилась, стараясь отогнать от себя мысли о героине.

Я не желаю думать о тебе. Уходи. Оставь меня.

– Уходи, – вслух произнесла она, потом более решительно: – Оставь меня!

Похоже, подействовало. Стены давили уже не так зловеще. Дрожь еще оставалась, но теперь она уже не сотрясала все тело, как прежде. Может быть, он был прав? Может быть, она выздоравливает? Иден старалась не думать о приготовлении дозы, о вонзающейся в вену игле…

Она протянула руку и нерешительно взяла кусок хлеба. Кончиком языка лизнула желеобразную массу. Клубничный джем. Сладкий-пресладкий. Розовый, полупрозрачный, как сердцевина клубники. Она даже смогла за вкусом сахара, консервирующих добавок и Бог знает чего еще различить неповторимый аромат ягоды.

С тех пор как ее притащили сюда, это было первое, что Иден смогла съесть. Она уже отвыкла от вкусовых ощущений.

Этот джем оставил у нее во рту такой нежный и свежий вкус, что она невольно подумала о зелени папоротников, лесной прохладе и шелесте молодых листьев.

Медленно, понемножку, она слизала весь джем с обоих кусков. Ее желудок удивленно заурчал. Оставшийся хлеб намок и выглядел весьма неаппетитно. Иден принялась за присыпанные сахарной пудрой хлопья. Положила несколько штук на язык и подождала, пока слюна размягчит их.

Еще одно приятное полузабытое ощущение. Она принялась жевать, хлопья имели вкус спелых золотистых зерен пшеницы. Она всухомятку съела полмиски, затем добавила молока и доела остальное.

Кофе был очень крепким. Иден не смогла его пить, но сделала несколько глотков воды, затем со вздохом откинулась на подушку. Она чувствовала себя объевшейся и буквально физически ощущала, как ее тело наполняется жизненными силами.

Ну надо же! Она поела! Удивление не покинуло ее даже после того, как минут через десять ей вновь стало плохо.


Когда вечером он принес ей ужин, то заметил, что и днем она тоже немного поела: яйцо и кусочек бекона. Иден сидела на кровати лицом к двери. Выглядела она больной, но, по крайней мере, уже не умирающей. Джоулу показалось, что она поджидала его.

Как только он поставил принесенный поднос с едой, Иден подняла закованные в кандалы руки.

– Пожалуйста… – проговорила она.

За последние несколько дней это было первое произнесенное ею слово. Он подозрительно уставился на нее.

– Что?

– Сними их.

– Нельзя.

– Почему нельзя? – робко спросила она. – Ты только посмотри, что они делают с моими руками. У меня уже кожа содрана до крови. – Иден показала ему покрасневшие запястья. – Это же бесчеловечно так обращаться со мной.

– Ты останешься в наручниках, – отрезал Джоул.

– Но почему?

Он ничего не ответил. Она в упор смотрела на него широко раскрытыми глазами, которые сейчас стали явно ярче и чище, чем были раньше.

Под этим взглядом он почувствовал себя неловко. Надо прекращать входить в ее каморку. Надо вернуться к первоначально задуманному плану и подавать ей еду через маленькое окошечко в двери. Он ведь стал входить к ней только потому, что она была очень больна. Теперь она начала поправляться, и он не желал ее больше видеть.

– Тебе не нужны эти наручники, – пыталась убедить его Иден. – Ты ведь запираешь меня на замок. Я никуда не убегу. Ты что, боишься, что я подкараулю тебя за дверью и придушу куском туалетной бумаги?

Он поднял с пола поднос с остатками обеда.

– Как ты можешь держать меня на цепи, словно дикого зверя? – Иден свирепо сверкала на него глазами, ее хрупкое тело била дрожь. – Ты меня уже и человеком-то не считаешь, да?

Джоулом снова овладела подозрительность. Он спрашивал себя, сумела ли она достаточно хорошо разглядеть его, чтобы быть в состоянии впоследствии описать его внешность или узнать при встрече.

– Так будет лучше для нас обоих, – монотонным голосом проговорил он.

Иден заскрежетала зубами.

– Да что я тебе сделаю? Сломаю руку? Я же вешу не больше девяноста фунтов! Ты-то, поди, раза в два тяжелее. А какой у тебя рост? Шесть футов и три дюйма? Или даже шесть и четыре?

Его захлестнула злость. Эта маленькая стерва уже слышала его голос. Теперь она точно определила его рост и вес. Какой же он идиот! Он повернулся к двери.

– Ты просто мерзкий сукин сын! – в ее глазах стояли слезы, губы дрожали. – Ты мерзкий, отвратительный, бессердечный сукин сын…

Он вышел и захлопнул за собой дверь. Иден осталась сидеть, таращась заплаканными глазами на обитую железом дверь.

«Интересно, станет ли отец торговаться?» При этой мысли она почувствовала, как ее охватывает приступ бешенства.

Папа, мать твою, только не торгуйся. Умоляю тебя, не жмись. Просто заплати ему, сколько он просит, и поскорее вытащи меня отсюда.


Коста-Брава


– Извини, что так все получилось, – прошептала Майя.

– Не стоит извиняться, – мягко сказала Мерседес.

– Я так старалась…

– Ты сделала, что могла.

– Но я подвела тебя!

– Перестань.

Они сидели на кровати в лучах заходящего солнца. На полу стоял еще не распакованный чемодан Майи.

То, что алмазы и рисунки принесли каких-то жалких полмиллиона долларов, явилось для них горьким разочарованием. Однако Мерседес это не слишком удивило. Она давным-давно усвоила простую истину: когда ты покупаешь товар, он имеет одну цену, а когда продаешь, совсем другую.

Но, по крайней мере, теперь она могла распоряжаться деньгами, которые Майя поместила на счет в швейцарском банке.

– Это мне надо извиняться за то, что я послала тебя с таким дурацким поручением. – Она ласково убрала прядь волос с лица подруги. Бархатные карие глаза Майи были полны слез. – Не надо плакать. Давай больше не будем об этом вспоминать. Деньги ничто. Достану где-нибудь.

– А сколько еще тебе не хватает?

– Если даже я воспользуюсь миллионом, который предложил мне Джерард, – больше пяти миллионов.

– Боже милостливый, так много! Так много. Где же ты их возьмешь?

– У меня еще есть вилла, собственность. Я уже разговаривала с агентом. Все это будет выставлено на продажу. И дом, и земля. И картины. И ковры. И мебель. Но потребуется время. И распродавать придется по заниженным ценам, – с горечью добавила она. – Мы уже видели, что получилось с алмазами и рисунками, а ведь подобные вещи реализовать проще простого.

– Другого выхода нет?

Мерседес печально покачала головой.

– Нет.

– Остается только Доминик, – осторожно произнесла Майя.

– Да.

– Он даже ни разу не позвонил, с тех пор как нам прислали окровавленный локон Иден…

– Ни разу.

Майя посмотрела на лицо Мерседес. Оно было словно маска. Узкий прямой нос и неподвижный рот выглядели почти суровыми. Только в загадочных черных глазах застыла боль. Казалось, за прошедшую неделю в ее волосах прибавилось серебряных прядей.

– Тебе придется обратится к нему, – тихо сказала Майя. – Ничего не поделаешь.


Полковник де Кордоба всегда отличался чутким сном. Звонок стоящего возле его кровати телефона разбудил его мгновенно. Он включил свет, нажал на кнопку записи подсоединенного к телефонному аппарату магнитофона и схватил трубку.

– Digame?[2]

Последовала пауза, наполненная характерным для дальних линий связи потрескиванием. Затем хрипловатый голос произнес по-английски с американским акцентом:

– Позови Мерседес Эдуард.

Де Кордоба почувствовал, как у него вдруг забилось сердце. Он услышал легкий щелчок – это в своей спальне сняла трубку Мерседес – и, чуть наклонившись вперед, убедился, что магнитофон работает нормально.

– Сеньоры Эдуарды сейчас нет, – произнес полковник. – А кто ее спрашивает?

– Для меня она всегда есть, – заявил голос. – Я тот, кто выкрал ее девчонку. Передай ей трубку.

Де Кордоба на несколько секунд замолчал, давая Мерседес возможность заговорить, если она сочтет это нужным.

– Я сказал: передай ей трубку! – Голос на другом конце линии повысился до крика.

Де Кордоба выждал еще одну паузу, предоставляя Мерседес возможность ответить. Когда она и на этот раз промолчала, он снова, тщательно подбирая слова, включился в разговор:

– Мое имя Хоакин де Кордоба. – Его голос звучал как-то неестественно, натянуто. – Я являюсь официальным представителем сеньоры Эдуард и имею все полномочия вести переговоры от ее имени…

– Пошел ты в жопу! – вне себя от бешенства заорал звонивший. – В гробу я видал твои полномочия! Я буду говорить только лично с ней. Давай сюда эту суку! Немедленно!

Мерседес продолжала молчать.

– Пожалуйста, успокойтесь, – как можно мягче проговорил полковник. – Прежде всего нам необходимо получить доказательства того, что Иден действительно у вас и что она жива и здорова и находится в безопасности…

– Она не находится в безопасности! Я ее, стерву, на куски изрежу! – Голос дрожал от возбуждения. Де Кордоба слушал, нервно покусывая губу. – Через пятнадцать минут я перезвоню снова. Если вместо Мерседес Эдуард трубку возьмет кто-нибудь другой, вы ни обо мне, ни о девчонке больше никогда не услышите!