– Моя мама?!

– Скажешь ей, чтобы не умничала. И еще скажешь как тебе здесь плохо. Думаю, тебе ясно, что я имею в виду.

Совершенно ошеломленная, Иден тупо уставилась на него.

– Ты «трясешь» мою мать? Не отца? – Она ничего не понимала – Но почему ее, а не его? У него же гораздо больше денег! – Ее глаза округлились. – И сколько же ты просишь?

Он несколько секунд помолчал, потом сказал.

– Десять миллионов долларов. Иден чуть не лишилась дара речи.

– Десять миллионов? Идиот! Да она в жизни не наберет столько денег!

– Ты лучше молись, чтобы она все-таки набрала их. А сейчас заткнись и приготовься передать своей мамочке привет. У тебя десять секунд на все послание. Десять секунд. Поняла? Скажи ей, как тебе хочется выбраться отсюда и чтобы она больше не шутила со мной. И помни: чем усерднее ты будешь со мной сотрудничать, тем быстрее попадешь домой.

– Нет!

Он включил магнитофон и поднес микрофон к ее губам.

– Десять секунд. Начинай!

Иден вытаращилась на микрофон. Ей даже в голову не приходило, что этот человек будет требовать деньги с ее матери. Она всегда была уверена, что объектом вымогательства был отец. Впервые за последние дни она почувствовала, как в ней закипает бессильная ярость.

– Я не стану этого делать, – качая головой, чуть слышно произнесла Иден.

– Хочешь, чтобы я сделал тебе больно?

– Мне плевать Я не буду тебе помогать.

Он медленно опустил микрофон и со зловещим спокойствием сказал:

– Либо мы сделаем это без лишних осложнений, либо мне придется применить силу. Но мы все равно сделаем это. Если ты собираешься заставить меня быть грубым, я буду грубым. Так что говори.

– Нет.

Он ткнул микрофон ей под нос.

– Говори!

– Не буду, – прошептала Иден и, отворачивая голову, прижалась к стене.

Он рванул ее на себя Непроизвольно вскрикнув, она попыталась скатиться с кровати.

– Говори же! – Он с пугающей силой сдавил ей руку. Она завизжала. – Скажи ей, как ты ее любишь.

– Нет! Пошел ты в задницу! Не дождешься!

– Значит, ты предпочитаешь, чтобы я был грубым?

– Ты мне отвратителен, – вырываясь, прошипела Идеен.

Он стал выворачивать ей руку. Ее плечо пронзила мучительная боль. Она закричала.

Он снова поднес к ее губам микрофон.

– Так скажи же своей матери, чтобы она забрала тебя отсюда. – Иден чувствовала его горячее дыхание возле своего уха. – Проси ее спасти тебя!

– Нет, – все так же чуть слышно прошептала она. Он резко дернул ее вывернутую руку. Боль в плече сделалась невыносимой. Иден застонала.

– Проси, – как безумный рычал ее мучитель. – Она ведь тебя, суку, так любит! Умоляй же ее!

Сцепив зубы, Иден затрясла головой. Он принялся еще сильнее выкручивать ее руку. Она почувствовала как вытягиваются связки сухожилий, как кость выворачивается из сустава. В глазах потемнело. И вдруг в ней что-то оборвалось.

– Мама! – зарыдала она – Прошу тебя, мама! Забери меня отсюда! Пожалуйста! Я тебя умоляю! Мама!

Он отпустил ее. Иден сжалась в комок, словно зародыш в утробе. Ее травмированная рука безжизненно свесилась с кровати. Боль разлилась по всему телу, плечо занемело. Она беззвучно заплакала.

Его била крупная дрожь. Трясущимися пальцами он с трудом перемотал пленку немного назад, затем нажал кнопку воспроизведения записи. Иден услышала свой собственный голос, с металлическим призвуком воющий из магнитофона.

Он поднялся, сверху вниз взглянул на нее и, с трудом переводя дыхание, произнес:

– Я не хотел делать тебе больно.

Затем вышел и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Прижав к себе покалеченную левую руку, она неподвижным взглядом уставилась на металлическую дверь. Должно быть, он как раз сейчас ведет переговоры с матерью, иначе зачем ему понадобилось записывать ее голос?

Вокруг стояла мертвая тишина. Неужели все это произошло на самом деле? Или это был лишь сон, галлюцинация, вызванная одиночеством? Сколько времени она уже здесь? Месяц? Нет, конечно же, гораздо меньше. Но ее прошлое уже начало исчезать из ее сознания. Ей все труднее становилось вспомнить то время, когда она была свободной, а не прикованной цепью к кровати. Ее жизнь сжалась до размеров этой каменной клетки в темном подвале.

Десять миллионов долларов. Такую сумму даже трудно вообразить. У мамы не останется ни цента, если она заплатит эти деньги. Чувство вины, как гигантская ворона, распростерло над Иден свои крылья. Всю жизнь она доставляла маме одни только неприятности. А сколько страданий она ей причинила! Уже столько лет их отношения черт знает на что похожи!

Внезапная тупая боль в желудке заставила Иден скорчиться. Испытывая страшные муки, она схватилась за живот. Боль усилилась. Судорожно пытаясь сделать вдох, Иден уткнулась головой в колени. Может быть, снова начиналась ломка?

Ее желание уколоться вдруг стало совершенно непреодолимым. Уже несколько часов, а может, дней ей успешно удавалось справляться с ним. И вот теперь каждый ее нерв превратился в разверстый рот, алчущий героина. Тело Иден вытянулось в струнку, словно у нее одновременно свело все мышцы, физическая боль переросла во всеобщую агонию, охватившую все ее существо.

Господи, как ей хотелось сейчас ввести себе дозу! Она жаждала этого с одержимостью потерявшего рассудок человека.

Она была крохотным, тускло мерцающим огоньком в безбрежном океане непроглядной пустоты. Эта вселенская пустота подавляла ее, звенела вокруг, как бесконечность одиночества и вины. Ее собственные желания уже ничего не значили. Ее душа обнажилась. Стала беззащитной.

Ей хотелось спрятаться, забыться в наркотическом дурмане. Хотелось ощутить себя в теплых, ласкающих, любящих объятиях, способных отвести от нее боль и защитить от тоски одиночества и страха смерти. Ей хотелось снова испытать блаженство наслаждений и безмятежность парения в ослепительной белизне героинового кайфа.

Подобно изгнаннице из рая, она закрыла ладонями лицо и так отчаянно, так надрывно зарыдала, словно у нее вот-вот разорвется сердце.


Немного погодя она взглянула на стоящий рядом с кроватью поднос. Кувшин был доверху полон воды. Иден вдруг почувствовала, что не может больше выносить свою собственную грязь. Она заставила себя подняться, неловко стянула джинсы и трусики и через голову сняла футболку.

Браслеты наручников, сковавших ее запястья, были соединены длинной цепью, продетой через железную раму кровати, так что Иден пришлось оставить свою футболку висящей на этой цепи. Раздевшись наконец, она села на краешек кровати, подняла с пола кувшин и зачерпнула полную пригоршню воды.

Сначала она сполоснула лицо, потом подмылась. Господи, ну хоть бы кусочек мыла! От холодной воды у нее по телу побежали мурашки. Под бледной, покрытой пупырышками кожей проступали тонкие кости. Словно чьи-то живые мощи. Мокрой рукой она протерла живот, груди, подмышки, шею… Почувствовала себя свежее и чище.

Затем вытерлась измятой простыней и в оставшейся воде простирнула трусики. Не Бог весть какой туалет, но ей сразу стало гораздо лучше.

Встряхнув простыню, она повесила ее на спинку кровати сушиться, после чего надела футболку и влажные трусики. Ей не хотелось, чтобы ее тюремщик застал ее голой. Однако джинсы пока надевать не стала, решив прежде немного просохнуть.

Всегда тепловатый воздух ее крохотной каморки теперь казался прохладным. Утомленная этой простой процедурой, она без сил откинулась на спину, чувствуя, как постепенно расслабляется тело. Все то время, что она принимала наркотики, Иден почти не видела снов. Только когда она вводила себе очередную дозу героина, ей что-то грезилось, сами же сны были черными и мрачными как могила. Но здесь, в этом душном подвале, ей снова стали сниться сны, причем настолько яркие и реалистичные, что порой пугали ее.

Что только ей ни снилось! Преследующие ее чудовища. Картины из далекого детства, надолго оставлявшие в душе сладкий осадок. Иногда сны были совершенно лишены всякого смысла и, как только она просыпалась, сразу забывались.

Вот и сейчас, едва Иден уснула, ей стал сниться сон. Сначала он был довольно странный: она видела женщину, которая – она это знала – была ее бабушкой, хотя со своей бабушкой она не только ни разу не встречалась, но даже не держала в руках ее фотографию. То, что она видела, был образ, родившийся в ее воображении на основе давным-давно услышанных от матери рассказов. Иден снились мягкие, добрые глаза и черные волосы, она слышала тихий, спокойный голос, говорящий по-испански.

Потом ей приснился конь, которого когда-то купила для нее мать. Она скакала по кругу в лучах горячего средиземноморского солнца. Одно за другим она безукоризненно брала препятствия, паря над ними подобно птице. Вот она спрыгивает с коня и бросается в распростертые объятия матери. Взгляд темных глаз мамы теплый и ласковый. Иден прижимается к ней, и сразу становится совсем юной, и растворяется в безбрежном море материнской любви, которую она отвергла много лет назад.

И вдруг сон меняется.

Она дома. Но происходит что-то ужасное.

Она закована в цепи, тяжелые, холодные, не позволяющие ей пошевелить ни рукой, ни ногой.

Мама и папа находятся рядом. Но они не видят ее. И не слышат, что она зовет их.

Они ссорятся. Лицо мамы бледное и напряженное и Иден знает, что между родителями происходит один из самых ужасных скандалов. Папа выкрикивает страшные, отвратительные слова. Слова про маму.

Иден хочет заткнуть уши, но цепи крепко держат ее руки.

Наконец папа замечает ее и подходит. Она видит, что у него между ног устрашающе торчит вставший член.

Но не это заставляет ее закричать. А то, что он говорит. Губы его шевелятся, и с них слетают омерзительные слова. Бессмысленные, бредовые, злые. От них начинают рушиться стены и потолок. И ей некуда спрятаться. И дом разваливается.

Иден кричит, стараясь заглушить слова отца, чтобы остановить разрушение дома и не дать его обломкам задавить их всех. Она точно знает, что, если сможет перекричать папу они спасутся, и кричит изо всех сил так, что в груди становится нестерпимо больно и уши закладывает от этого крика…