для себя все, жадно вдыхаешь каждый день, каждое мгновение.

Эта любовь с четким ощущением, с ритмом, с болью, с простреленным сердцем. Она колючая, закаленная, требующая

ежедневных доказательств перед самим собой. Требующая каждый день маленького подвига — любить все плюсы и минусы

своей женщины. Жить ее чувствами, желаниями и мыслями как своими. Учиться вместе с ней чему-то новому, открывать для

себя недоступные ранее стороны жизни.

Недоступное. Новое. Потому что единственное, чему он за всю жизнь научился, это ненавидеть тех, кто ненавидит его. И при

этом всю жизнь он делал так, чтобы его не любили, сразу обвешиваясь ярлыками и цепляя себе на грудь вывеску «Я

ублюдок». Чтобы потом не разочаровываться, а получать ожидаемое. Получать то, что заслуживает.

Он и сейчас такой: не прощает людям злость, не распахивает душу, выискивая остатки добродетели в каждом мимо

проходящем человеке. Он не добр, не склонен к пониманию. Он никому не заглядывает в глаза, ища во взгляде отголоски

самого себя. Бьет наотмашь, вгоняет грубые слова иголками, вводя внутривенно инъекцию презрения.

Но ему дали ребенка от Рады. Его дочь — новая точка отсчета. Экватор. Возможность обнулиться. Начать все сначала.

Попытаться сделать в своей жизни хоть что-то правильное и нужное, наделить другим смыслом свои ощущения. Испытать

гордость, но не ту, с детства искореженную, изуродованную и вывернутую наизнанку, когда гордишься своими

нечеловеческими поступками, но при этом никогда — собой. Сейчас же, медленно проникаясь этим чувством без излишнего

самолюбования, он гордится собой, женой и своей крохой, которая своим рождением изменила их жизнь навсегда.

* * *

— ...Не говори, вот только, кажется, батоном в коляске валялась, а уже бегает и орет на весь дом. Ванька, это ты виноват.

Вот так и оставляй тебе ребенка, совсем мне дочь испортил. Еще неделя на Майорке, Юлька бы меня тут матом встретила.

— Ага, окончательно испортил, — смеется Шаурин. — Я во всем виноват. Исключительно я.

— А кто еще? У меня в семье все красиво и радужно. У меня самая вежливая и послушная в мире дочь, это ты с твоим

Доктором не знаю на каком языке с ней разговаривал. Ребенка не узнаю.

— А ну разойдитесь все! Разойдитесь! — кричит Юля. — Папа, встань на место! Скорей! Я сейчас побегу!

— Вань, малого убери, а то Юлька его снесет, — предупреждает Артём и отходит к окну.

Ваня подхватывает на руки сынишку, удобно устроившегося на ковре около журнального столика с явным намерением

вырвать пару страниц из Юлькиных книжек.

Девочка бежит к отцу, несется из холла через всю гостиную, прыгает к нему в объятья, взрывается звонким смехом, когда

Гера ловит ее и подбрасывает вверх.

— Еще! — выкрикивает она, захлебываясь от восторга.

— Да ты тяжелая уже.

— Да я же еще ма-а-а-ленькая!

— Ладно, последний раз.

— Не бойся, папа, я немного побегаю, — обещает она и бежит на исходную точку своей дистанции.

— Ага, немного, — усмехается Ваня, — мебель раздвигайте.

— А у нас все — «немного». Папа, я немного поела, я немного поспала, немного почитала. Любимое слово, видать. — На

вдохе снова подхватывает дочь. Смеется вместе с ней. — Пойдем-ка спросим у мамы, нас кормить сегодня собираются или

нет?

— Наверное, все-таки нет.

— Вот и у меня есть такие подозрения. — Садит дочь на плечи. Юлька обхватывает его шею, утыкаясь острым подбородком

в отцовскую макушку. — Проверим сейчас, что за безобразие такое.

На полпути их разворачивает звонок домофона.

— Это Дима пришел! И Катя! — радостно заявляет Юля. — Папа, давай им дверь откроем.

— Зачем? Пусть за дверью стоят, — отшучивается Гера, нажимая кнопку на видеодомофоне, впуская гостей сначала во

двор, потом в дом.

— Ой, Юляша, как ты выросла! Выше меня ростом. Целоваться будем, или ты со мной не дружишь как папа приехал?

— Дружу-у, — заверяет девочка и нагибается к Кате, подставляя щеку для поцелуя.

— Буржуа, с вами с голоду сдохнуть можно, одних вас и ждем.

— Ну так у нас сегодня, вроде как, встреча без галстуков и регламента жесткого нет, надо было не ждать нас, а садиться за

стол, — с серьезным видом иронизирует Крапивин.

— Да уж, конечно! Ты ж меня в черный список добавишь, а я может хочу звезду Мишлена получить.

— У тебя уже есть звезда. Даже две.

— Это точно. Одна большая, одна маленькая. Юлька маленькая.

— Я уже большая!

— И как я забыл, что ты у нас самая главная звезда.

— Гера, она не звезда, она — планета, — уточняет со смехом Катя.

— Точно, все вокруг нее вращается.

Шумная смеющаяся компания проходит на кухню, где Рада делает последние приготовления перед тем, как всем усесться за

стол.

— Ты чего мою сестру лапаешь? — встречает Крапивина Ваня шутливым окриком.

— Во! Видел?! — Катя подставляет к Ванькиному лицу кулак, демонстрируя обручальное кольцо.

— Денисович все никак не привыкнет, что все у вас по закону, по российскому гражданскому, — заключает Гера и торопится

спустить дочь на пол.

— Вот как родят мне племяша, так и привыкну. Растете? Тошнит? — прикасается теплой ладонью к животу сестры.

Она в ответ обхватывает его за талию, прижимается к груди. Грустно ей становится от их скорого расставания. На днях они с

Димой улетят в Данию и до родов точно уже не вернутся.

— Растем, иногда тошнит.

— Алёнке грейпфрут помогал.

— Мне ничего не помогает. От этого ничего не помогает. Ты чего там залипла? — обращается к жене брата, которая застыла

у стенда с фотографиями.

— Фотографии новые смотрю. У Рады талант. Казалось бы, обычные вещи снимает, а взгляд невозможно оторвать. И Гера

у нас, как всегда, — модель. Здорово. Красотища какая! — восхищается Алёна.

— Просто у меня для него самый лучший ракурс. Это все от большой любви, — подходит Рада и с улыбкой замирает

взглядом на одной из последних фото, сделанных на Майорке.

— Да ладно, какая любовь, женились по залету, — Артём не упускает возможность высказать ответную усмешку.

— Конечно, по залету, — со смехом соглашается жена, — это ж надо так умудриться залететь двадцать шестого сентября.

Никто бы так не смог Гера, а ты смог.

— Называется, одно неверное движение и пришлось оформить отношения. Все думаю, может теперь и в мэры возьмут.

— Ага, в мэры его понесло… За стол! Все за стол! — Рада жестом и тоном направляет гостей в столовую, где уже накрыт

стол.

Катя отрывается от брата и догоняет мужа. Садится с ним рядом, перед этим сняв кофту и бросив ее на спинку стула.

— Катрин, а ты, наверное, теперь только золотой ложкой ешь? Прости, не имеем такого добра, так что у нас тебе придется

справляться по-простому, по-людски, — не устает поддевать молодую Крапивину Гергердт.

— Уж справлюсь как-нибудь в порядке исключения. А так, да, золотой ложкой ем, и ребенок у меня родится сразу с золотыми

зубами. Ох ты, сколько тут у вас всего вкусного. Я такая голодная, что, кажется, сейчас кого-нибудь съем.

— Я так и знал, что вы все ко мне только пожрать приезжаете.

Дима смеется и смотрит на Раду, которая наливает яблочный сок в детскую кружечку.

— Конечно. Рада у нас «кормящая» мама, голодных накормит, замерзших обогреет.

— Как же по-другому? — возвращает Крапивину улыбку. — Я люблю, когда у меня гости.

— А Гера любит, когда у него гости? — подхватывает разговор Катя. — Вы поглядите, сало у них… откуда у вас сало?

— Все мое ношу с собой, — признается Алёна, вытирая руки сынишки мягкой салфеткой. Пока она на мгновение отвлеклась,

он уже успел схватить соусник. Замарал скатерть и сам замарался.

— Я прям хочу. Давно не ела. — Катерина кладет себе на тарелку несколько кусочков. — Дима, хочешь попробовать?

— Только чтобы тебе этой гадости меньше досталось.

— Дима, только мы с тобой вино будем сегодня пить, да? Девочкам нельзя.

— Не вижу в паре глотков вина ничего зазорного, но сегодня не хочу, — отказывается Алёна.

— А меня воротит от спиртного, — отвечает Катя.

— А мне после сала с чесноком вино пить не комильфо. После сала водочки бы...

— Наконец-то Буржуа дело говорит, а то мы с Ванькой как две сиротки со своими рюмками. Петровна, подай еще одну, —

велит Гергердт мимо проходящей домработнице.

Петровна достает из шкафа хрустальную рюмку.

— Соколик, а что это у вас там в сковородке было, я ее еле отмыла? — спрашивает тихо, но так чтобы все слышали.

— Где?

— На плите.

— Петровна, наверное, это был тефлон, — смеется над ней Гера.

— Чего? — хмурится она.

Он в ответ морщится, небрежно отмахиваясь от старухи:

— Иди, Петровна, иди,

Крапивин качает головой и усмехается:

— Петровна — это призрак анархизма у вас в доме.

— Ага, и коммунизма, — подтверждает Артём.

— Садизма…

— Мазохизма, — добавляет Иван к сказанному женой.

— Атеизма, — подхватывает цепочку Рада.

Катя, смеясь, добавляет:

— Пофигизма!

— Спасибо, голубчики, хоть не алкоголизма. Все, почапала я домой, Артём Андреевич.

— Петровна! Ноги не застуди, а то голова будет болеть! — звонко кричит Юлька, соскакивает со стула и бежит следом за