домработницей.

— Не переживай, дочура, ей не страшно, у нее голова и так больная.

— Катюха, а ты чего это сегодня такая послушная? Дима, ты что с моей сестрой сделал?

— Ничего особенного из ряда вон выходящего, я просто ремнем ее порю каждый день и матом ругаюсь.

— Да-да, все так и есть, — шутит Катерина, сверкая глазами. — Дима всегда прав. Все будет, как скажет Дима.

— Бог мой, Катя, у тебя температура?

— Нет, просто у нее нет машины. Я ключи отобрал, теперь она ездит только со мной или с водителем.

— А взгляд-то какой хитрый. Не верь ей, Крапивин, она уже на тебя верхом села и ноги свесила.

— А ты, Ваня, за мои плечи не переживай, они у меня широкие, крепкие — я выдержу. Удобно тебе там? — бросает взгляд на

жену, а та обнимает его, притискиваясь поближе.

— О, да-а-а-а… Это прям мое место, там все по мне, я отсюда никогда не слезу. — Щупает бицепсы, гладит плечи.

— Да ты прям на колени уже к нему залезь, чтобы он ни поесть сегодня, ни попить не смог. Мы даже это дурным тоном не

посчитаем, простим вам молодоженам эти щенячьи нежности.

— Ладно уж, — строит Гере гримаску в ответ на его реплику, — потерплю до дома.

Через некоторое время Юляша заходит в столовую, деловито прижимая к уху сотовый.

— Артём, она с твоим телефоном между прочим, — предупреждает Рада. — И она, по-моему, разговаривает не сама с

собой.

А Юлька хохочет в трубку:

— Чего делают? Голубчики водочку бухают! — и убегает.

Артём выскакивает из-за стола, окликая дочь:

— А-ну стоять, малявка! Юля!

Он настигает проказницу в гостиной. Девочка огибает кадку с цветами, вереща запрыгивает на диван. Бежит по нему и,

запнувшись, падает в подушки.

Артём забирает у нее телефон и возвращается к гостям за стол. Смотрит исходящие звонки, проверяя, кому же все-таки

дозвонилась Юляша.

— Вот так вот, — заключает с театральным вздохом, — стоит забыть телефон на журнальном столике и конец карьере.

— Кому там Юлька позвонила? — спрашивает Иван.

— Отцу твоему, — смеется Гера. — Все, похерила дочь мою мечту о мэрском кресле, сдала с потрохами, говорит, голубчики

водку пьют. Эх, опять не пустит меня Денис Алексеевич в мэры. А ты готовься, скоро и тебя вот так будут с потрохами

сдавать. Юлька Серёжку научит. Мы все, — снова вздыхает, словно на миг задумавшись, — у кого-нибудь чему-нибудь

учимся.

— Мне кажется, это тост, — поднимает Крапивин рюмку.

— Буржуа, — насмешливо улыбается Гергердт, — вы сегодня удивительно последовательны…

fima 21.12.2015 20:58 » Эпилог

Я не признаю ликёров после обеда:

они тяжелят и скверно действуют на печень.

«Собачье сердце»

Влажная весна дышит в высокие окна. Шторы раздвинуты, солнечные лучи вырисовывают на полу узкие полосы рам. Юлька

скачет на полу как по классикам. Над ухом жужжат мультики. От этих искаженных голосов и тренькающей музыки на один лад у

Геры уже болит голова. Он берет пульт, чтобы убавить звук.

Дочь тут же реагирует возмущенным замечанием:

— Ну, папа!

— Я только звук убавлю, не протестуй. От этих придурков голова трещит.

— Папа, но я хочу немного посмотреть мультики.

— Давай порисуем лучше.

— Давай, — с удовольствием соглашается девочка.

— Тащи свой альбом.

— И фломастеры, — уточняет, по-детски коверкая произношение согласных.

— Хорошо, фломастерами.

Воодушевленная Юлька вприпрыжку бежит к себе в комнату и возвращается с толстым альбомом и пачкой цветных

фломастеров.

— Садись, — Гера усаживает дочь за маленький столик. — Рисуй кружочки.

Юля перелистывает изрисованные авторучкой и карандашами листки, выискивая чистый.

— И палки.

— Кружочки и палки. Кошечек и собачек.

— И цветочек.

— И цветочки рисуй.

Пользуясь тем, что дочь отвлекается, Артём переключает канал с мультиками.

— Ну, папа! — снова возмущается она, сверкая черными глазками.

— Или мультики, или рисовать.

— Рисовать, конечно. — Решительно выбирает зеленый фломастер и рисует не очень ровные кружочки.

— Что вы делайте? — спрашивает Рада, заходя в гостиную.

— Ждем свою законно заработанную порцию десерта. Трудимся, видишь? — Артём поправляет рядом лежащую подушку, и

жена устраивается рядом, закинув руку ему на плечо.

— Вижу. Пусть хоть пятнадцать минут в холодильнике постоит, чтобы глазурь застыла. Вкуснее будет.

— Я тоже хочу попробовать шоколадный торт, — не отвлекаясь от рисунка, вставляет свое слово Юлька.

— Ладно, уговорили. Для себя же, не на выставку.

— Нам сюда подайте, пожалуйста, — Гера разваливается на диване и кивает на журнальный столик, — а то у нас дела

важные, отвлекаться некогда.

— Это поня-я-ятно, — внушительно протягивает Рада и встает с дивана, чтобы выполнить просьбу мужа.

— Сколько кружков нарисовала? — спрашивает Артём у дочери. — Посчитай.

— Раз, два, три, четыре, пять, семь, десять! — быстро считает Юлька.

— Молодец, — сдерживает улыбку, — теперь закрашивай их пластилином. Залепляй кружки, будем грибочки делать.

— Пластилином? — переспрашивает Юля, открывая коробочку с цветными кусками пластилина, которая стоит тут же на

столике.

— Конечно.

— А какой цвет? Желтый?

— А какой тебе нравится.

Рада приносит сначала чашки с чаем, ставит их на столик и задерживается около дочери, разглядывая рисунок.

— А почему в альбоме то? Есть же раскраски и макеты…

— Какая разница? На стене можно лепить, на зеркале и холодильнике тоже можно, а в альбоме нет? Пусть лепит.

— Ради бога, — отступает Рада, — хоть пятнадцать минут спокойствия.

Она снова отлучается, чтобы принести долгожданный десерт. Вскоре рядом с чашками чая появляется блюдо с большим

шоколадным тортом, верхушка которого украшена сочными дольками грейпфрута и апельсина.

— Все! — Юлька бросает лепку, вылезает из-за своего столика, усаживается на диван. — Я тоже хочу!

— Неси сюда свою картину, будем смотреть, что получилось, — просит Рада.

— Пикассо отдыхает, — ухмыляется Артём.

Юлька сует матери в руки листок, втискиваясь между ней и отцом.

— Это грибочки, мама.

— Грибочки? Красные?

— Мухоморы же, мать, ты чего не узнаешь?

— А-а-а, точно, — поддакивает мужу. — Юля, свою тарелочку бери.

— Пусть со мной ест. Дашь ей тарелку, она тут все уделает.

Дочурка подносит ложку ко рту, смеется, рука у нее вздрагивает и аппетитный кусочек падает на белую футболку отца.

— А так она ничего не уделала, — смеется Рада, — почти.

— Ну во-о-от, опять замарался, — разочарованно вздыхает малышка.

— Юля, — ворчит Гера, — сиди спокойно.

Юлька сует кусочек торта в рот, жует его, с наслаждением облизывая пальцы. Хохочет. Пытается угостить Ольку шоколадом.

Потом решает забраться к отцу на колени.

— Доча, иди ко мне, дай папа переоденется.

— Зачем? Теперь пока торт не съедим, чистую футболку бесполезно надевать, буду весь в шоколаде.

— Ну, ладно, — соглашается Юлька, как будто ее мнение в этом вопросе имеет значение.

— Чаем запивайте только, сладкоежки.

Они едят торт, запивая его теплым чаем. Потом Юлька бежит в гардеробную за чистой футболкой для папы. Рада уже

представляет, что будет твориться в шкафу после ее нашествия.

— Ты в шоколаде, да? — посмеивается над мужем. Он в ответ нагло прижимает ее к себе. — Нет-нет-нет, а то мне тоже

надо будет менять рубашку.

— Меняй. Можешь прям тут начинать. — Он проворно расстегивает пару верхних пуговичек, проникает рукой под рубашку,

хватает за грудь.

— Прекрати, сейчас Юлька прибежит.

Артём, словно не слыша, целует ее, жадно впиваясь в сладкие губы.

— Юльке уже спать пора. — Его руки уже у нее под юбкой. — Я вообще не шоколадный торт просил. Так что давай,

укладывай ее спать. Я хочу свой десерт. — Кусает за обнаженную грудь. Отпускает, слыша приближающийся детский топоток.

Рада торопливо застегивает распахнутую рубашку.

— Снимай эту, — командует дочурка, задирая низ, будто хочет помочь отцу переодеться.

— Сниму-сниму, — улыбается Гера, стягивает футболку и надевает другую.

Рада бросает его испачканную футболку в угол дивана и вскидывает глаза.

У нее зеленые глаза. Волосы — почти до поясницы. Его Радка-мармеладка — шатенка с зелеными глазами. Убойное

сочетание. Она шикарная. Роскошная. С обалденными длинными ногами. Любая супермодель сдохнет от зависти, глядя на

ее фигуру. Когда он видит ее, он хочет ее всю. Он ее сожрать готов. Любую. Они уже давно не могут жить друг без друга.

Им друг без друга нельзя.

Это единственно правильная истина, которую он знает.