Оксана Сергеева - Перерыв на жизнь

нужно.

— Верю-верю, — рассчетливо-аккуратно улыбается она, точно боится улыбнуться слишком широко или, наоборот, — улыбку

недотянуть. — Ну, что ж, — картинно вздыхает, — Вячеслав, тогда не будем задерживать молодых. Пусть решают свои дела,

что ж мы тут под ногами топчемся.

— Конечно, — соглашается Дружинин и улыбается дочери мягко и загадочно.

— Я провожу, — кивает Рада, понимая, как жутко устала от этой пятнадцатиминутной встречи.

Несколько дней проходит после той короткой встречи с родителями.

Несколько… Или больше?

Трудно определить. Дни текут не скучные, разноцветные, но пропитанные одинаково зудящими мыслями и бесконечным

ожиданием.

Иногда Рада думает о том разговоре. Странно было бы не думать, человек на то и разумный. Собственное состояние

заставляет поразмыслить не только о будущем, но и о прошлом, наталкивая на некое переосмысление.

Как бы цинично это ни выглядело со стороны, сейчас Рада боится лишь одного: стать такой матерью, как Лариса Дружинина.

Не дай Бог ее собственный ребенок будет испытывать к ней такие же чувства, какие она теперь испытывает к матери.

Ей, Раде, оказалась недоступной жертвенная, ничего взамен не требующая любовь к родителям. Пустыми стали понятия

самодостаточности, независимости и гордости, возведенные их стараниями в ранг высших добродетелей. Важнее стало

сопереживание. И просто — переживание. Поцелуй, ласка, доброе слово. Крепкое объятие, в котором чувствовала бы себя

защищенной. Любое проявление заботы, нежности и обожания. Любой знак, говорящий, что она нужна и любима. Что она не

обстоятельство, не несчастный случай, не трагедия... Последние годы чувствовала себя помехой. Грязным пятном на

белоснежной родительской репутации.

Гера абсолютный эгоист в любви. Эгоист по жизни. Делец. Который умеет делать деньги из воздуха. Он и с ней творит что-то

особенное, учит принадлежать ему, быть неотъемлемой частью его мира. Артём сделал ее своей собственностью, при этом

отучив от одиночества, когда единственный собеседник — тишина, а ответ всему — молчание, тошно подтверждающее

любые тяжкие сомнения. С ним она отвыкла быть одна, хотя и не забыла, что это такое.

Вечером Рада разрешает себе поваляться в ароматной ванне. Иногда можно, если воду делать не горячей. Сегодня Артём

обещал сегодня вернуться пораньше, но что-то задерживается. Такое бывает, не всегда все можно просчитать до минуты.

Рада не беспокоит мужа звонками, знает, что, если планы у него изменятся, он найдет возможность об этом сообщить.

Позвонит обязательно.

Шум в спальне заставляет невольно вздрогнуть. Не от страха, конечно, или боязни, а оттого что, расслабившись, Рада

теряет сосредоточенность. Разомлев в теплой ванне, она крепко уходит в свои мысли, в то трепетное и уязвимое состояние

между сном и явью.

— Что это? — смеется, прекрасно видя, что у Геры в руках цветы, но слова срываются от радостного удивления.

— Цветули, — откровенно ухмыляется он. — Понятно, что платье чулки и подвязки отменились, но букет невесты

обязательно должен быть. Как же мы без букета для невесты?

— У нас свадьба была полгода назад. Ты забыл?

— Какая разница?

Это не букет. Букетище. Огромная охапка роз. Артём с трудом удерживает ее, он заперся с цветами прямо в ванную

комнату.

— Ой, куда ты их? — Рада округляет глаза и сгибает ноги в коленях, садясь чуть выше.

Гергердт сует цветы прямо в пенную воду.

— Вазы у меня нет. Пусть тут и полежат, а то завянут. Жалко. Я же для тебя старался, хотел порадовать.

Присаживаясь на край ванны, он протягивает руки и гладит плечи жены, не заботясь о том, что рукава рубашки мокнут от

пены и воды.

— Ты порадовал, — сначала притихшим голосом признается она, а потом снова смеется. Выбирает из вороха цветов алую

розу, подносит к носу, вдыхает тонкий аромат. — Это самые лучшие, самые красивые, великолепные, шикарные цветы,

которые мне когда-либо дарили. Самые-самые.

До Геры Рада постоянно получала от кого-нибудь цветы. И от Антона, и от других мужчин. Она так часто их получала, что

перестала ценить и совсем разучилась ими любоваться. Но муж подарил ей не просто букет. Не один из этих дорогущих, с

одинаково подрезанными, крепко связанными стеблями в оберточной бумаге. Артём принес ей больше сотни роз. Они все

разные — алые, белоснежные, розовые, желтые, с крупными, мелкими и полураспустившимися бутонами.

— А почему разные?

— Хотел много цветов, но не смог определиться. Три киоска пришлось выпотрошить. Суют мне букетики свои. А мне

нормальные цветы нужны. Куча цветов. Что мне три букетика купить? Как я тебе их подарю?

— И правда, — улыбается счастливая жена, — как ты мне подаришь три букетика?

Она пытается представить Геру с красивым букетом цветов и не может. Ни с одним букетиком, ни с тремя. Зато вот с такой

охапкой, будто он по дороге домой ободрал чью-то клумбу, вполне. Так и видит, как он перемахивает через забор в чей-то

палисадник. Хохочет, не в силах успокоить свое разбушевавшееся воображение.

— Ты задержался, вот я и завалилась в ванну. А говорил, что мы пойдем сегодня в ресторан, — беззлобно корит.

— Ну, извини! Об этой встрече я договаривался давно. Тем более дней десять назад я и не знал, что полгода как женился.

Выныривай, — вытягивает ее из ванной.

Рада, поднимаясь, тут же прижимается к нему телом, покрытым пеной. Мокрыми руками берет за лицо, крепко целует в губы.

— Мне нужен час на сборы.

— Собирайся.

Оставляя жену в ванной комнате, Артём идет снять с себя промокшую одежду. Главным образом ему хочется освободиться

от галстука, который на шее чувствуется удавкой.

Через час Рада, уже накрашенная и пахнущая духами, стоит перед зеркалом, вдевая в уши серьги. Гере кажется, что она

стала еще красивее, чем прежде.

Его взгляд сходит с ее улыбающихся губ и опускается на живот.

— Что?

— Ничего.

— Нет, скажи.

— Я думаю, что, когда у тебя вырастет вот такой живот, — оттягивает на ней свободное платье цвета арбузной корки, — я

умру.

Он еще не чувствует, что жена беременна. Только понимает, но не чувствует. Еще нет живота, и у Рады — никаких особенных

проявлений беременности, кроме быстрой усталости с нечастым головокружением. И все равно каждый раз, когда его

взгляд невольно или намеренно задерживается на ней, горит внутри осознание, что в эту самую минуту, секунду, как он

смотрит на нее, происходит что-то очень важное. Происходят бесценные и неповторимые изменения — в ней растет его

ребенок.

А время летит незаметно. Быстро приходит весна, а потом и лето наваливается на город долгожданной жарой.

Рассеивается ощущение чуда, то самое чувство чего-то недосягаемого, что одолевает будущих родителей лишь первые

месяцы беременности. Малышка уже пинается и толкается, всячески давая о себе знать, но это не чудо и не волшебство —

это жизнь от приема до приема, от УЗИ до УЗИ, от анализов до анализов, угроза прерывания беременности и постоянная

сохраняющая терапия. Неусыпный контроль врачей и страх, что вдруг пойдет что-то не так.

Каждый месяц, день, час — борьба за маленькую жизнь, которая становится для обоих смыслом существования.

Гергердт отвез бы жену за границу, устроил в хорошую клинику, доверив лучшим специалистам, но Раде запрещают летать,

поэтому он не мог рисковать, нарушая запрет врачей. Остается только надеяться на местных эскулапов.

— Валера, чего ты потом обливаешься, когда кондиционеры на всю мощность работают? У меня уже спина инеем

покралась, а ты все потеешь и потеешь, — посмеивается Гергердт над помощником. Он у них теперь частый гость. Артём

переложил на него все дела, какие только мог, чтобы самому не оставлять жену в одиночестве и отлучаться из дома как

можно реже.

Иванов тяжело выдыхает, стирая каплю пота с виска и пряча носовой платок в карман брюк.

— Думаю.

— Ох, тяжела ты, шапка Мономаха! Плохо подумаешь — мало будет денег, хорошо подумаешь — много будет денег. Жаль,

что денежки из воздуха не берутся, да?

— Это точно, — подтверждает Валера, опустошая стакан с минеральной водой.

— Ладно, дуй в банк, потом отзвонишься.

— Уже ушел. — Валера собирает разбросанные по столу документы и сует их в кожаный портфель. Поднимает глаза,

растягиваясь в доброй улыбке. — Добрый день.

— Привет, Валера, — ответно улыбается Рада и сдерживает зевок, прикрыв рот ладонью. — Ну, и пока, наверное…

— Да, я уже ухожу. Как у вас дела?

— Замечательно. У тебя?

— Просто прекрасно. Всего доброго.

— И тебе.

Они обмениваются вежливыми фразами, и Иванов уходит. Гера провожает его до двери, дает несколько указаний,

возвращается на кухню к жене. Она, устроившись за столом, ест рисовый пудинг.

— Поспала?