– Печальное зрелище, – заметил Глен. – Даже удивительно после роскошного побережья.

– Побережье ограждено лесной полосой от ужасных ветров, дующих зимой с Адриатики, – объяснила Дженни.

– Вы и зимой живете здесь?

– Нет, что вы, – быстро ответила Дженни и заколебалась. Куда ее заведет дальнейшее развитие этой темы? Однако, чувствуя, что игра в секретность становится глупой, сказала: – Зимой мы живем в Лондоне.

– Мы? – спросил он.

– Да, – быстро подтвердила Дженни и замолчала.

– Просто Дженни, без фамилии, без адреса. Вы не удостоите меня чести более подробного знакомства? – В его голосе прозвучали насмешливые нотки.

Дженни еще острее почувствовала всю несуразность ситуации. Ну по какой такой веской причине она должна скрывать от этого человека, кто она такая? Не ворвется же он на виллу и не станет навязывать отцу свое знакомство? Он не из таких, в который раз убеждала она себя; он серьезный человек, можно сказать, историк, автор познавательных путевых заметок. Кроме того, он производит впечатление цивилизованного человека… иными словами, джентльмена.

– Урбино, – с облегчением сообщила Дженни.

Перед длинным низким зданием с вывеской «Котель-ресторан» она притормозила. Вдоль стены дома стояли деревянные столы и скамейки. За столами сидела деревенская молодежь, но свободные места еще были.

Глен, с интересом оглядевшись, вслед за Дженни прошел к гостинице. Молодые люди и девушки за столами смеялись и болтали, перед ними стояли кувшины с напитками и наполненные бокалы. Увидев вновь прибывших, все потеснились, освобождая места. Несколько девушек робко улыбнулись Дженни, словно приветствуя ее, и отовсюду раздавалось «Dobro vece!» – «Добрый вечер».

В дверях появился хозяин в белой рубашке и в фартуке.

– Gospodin, gospodjica! – обратился он к гостям и вдруг, узнав Дженни, перешел на английский. – А, мисс Дженни! Добро пожаловать!

– Добрый вечер, Стефано, – ответила Дженни, протянув руку, которую хозяин гостиницы вежливо пожал, вопросительно глядя на Глена Харни.

– Этот английский джентльмен хочет написать книгу о Зелене, – объяснила Дженни. – Он надеялся сегодня посмотреть какие-нибудь танцы… например, kolo.

– Писатель? – повторил изумленный Стефано и протянул руку. – Рад познакомиться с вами, сэр… а танцы мы устроим. А пока… – он показал им на свободные места за столом. – Что вы будете пить?

– Вашу великолепную ruzica, – сказала Дженни и объяснила Глену: – Это превосходное местное розовое вино.

Вскоре Стефано вернулся с кувшином вина и двумя бокалами. Как только он разлил вино по бокалам, молодые люди за их столом подняли свои бокалы и воскликнули: «Ziveli!» и «Sve najbole!», что значит «Будем здоровы!» и «За все лучшее!».

– Prosit! – подняв бокал, ответил Глен. – А вы не выпьете с нами? – спросил он хозяина. Тот ответил, что сочтет за честь, и принес еще один бокал.

– А что же не приехала мадам Лемэтр? – спросил он наконец Дженни.

– Ей пришлось остаться с ребенком, – объяснила та. – У няни сегодня выходной.

– А как поживает ваш почтенный батюшка?

– Прекрасно, спасибо, – ответила Дженни.

Теперь Стефано в любую минуту может произнести фамилию. Но хозяина позвали в дом, и он быстро ушел.

Меж тем вечернее небо потемнело, и площадь, освещаемая только светом из окон, погрузилась в сумерки. Высоко над горами показались первые звезды. Кто-то запел… сначала один голос, девичий, потом к нему присоединился другой, мужской, и вскоре целый хор молодых голосов наполнил тихий воздух необыкновенной мелодией. В ней были неистовая сила, страсть, ритм. Стефано снова появился в дверях гостиницы, а когда песня закончилась, сказал певцам что-то на сербскохорватском. Молодые люди одобрительно закивали, а мужчина постарше, сидевший на дальнем конце одного из столов, взял скрипку и провел смычком по струнам.

– Сейчас начнутся танцы! – прошептала Дженни Глену, предвкушая удовольствие.

Молодые люди вышли на площадь. В основном на них была повседневная рабочая одежда, очевидно, они пришли прямо после работы на ближайших полях и фермах, на большинстве девушек были узорчатые фартуки и пестрые платки вокруг головы. Стефано включил свет, и площадь, окруженная перечными деревьями, засверкала золотистым светом. Встав в круг, танцующие взялись за руки и, ускоряя темп, двинулись по кругу под звуки скрипки. Хоровод поворачивал то в одну сторону, то в другую, танцующие отбивали такт, притоптывая ногами. Это было невероятно, потрясающе. Свет придавал живость и привлекательность этим людям с высокими скулами, темными глазами, резковатыми славянскими чертами у мужчин и с более мягкими, почти итальянскими лицами у женщин. Они скользили через свет и тень, строгие и таинственные, как фигуры с византийской фрески.

Хотя в этот обычный вечер летнего рабочего дня никто не надел национальных костюмов, все зрелище дышало своеобразной притягательной красотой. Глен Харни наблюдал за ним, как завороженный.

– Какая красота! – воскликнул он, словно разговаривая сам с собой. – Какие движения, какой рисунок! Только представить это в красках! – И, повернувшись к ней, добавил: – Как вы думаете, удастся уговорить их как-нибудь проделать то же самое в национальных костюмах? Когда приедет мой фотограф.

– Я уверена, они будут только рады! – ответила Дженни, довольная произведенным впечатлением.

На душе у нее потеплело: вечер прошел с таким успехом! Она испытывала гордость и глубокое удовлетворение, глядя на одухотворенное лицо Глена Харни, словно сама поставила эту сцену из сельской жизни специально для него. В этот теплый летний вечер под завораживающие звуки скрипки ее сердце наполнялось необычайным покоем и радостью.

Когда наконец одна из девушек разорвала цепочку хоровода и наклонилась к ним, протянув руку, Дженни, отвечая на приглашение, вскочила с места, схватила Глена за руку и увлекла в круг танцующих. Вслед за этим произошло настоящее чудо: быстрые, возбуждающие движения под заводную мелодию, повторяющуюся снова и снова и оказывающую гипнотическое действие.

Наконец выбившиеся из сил танцоры сели за стол, и Стефано принес кувшины превосходного прохладного вина и небольшие бокалы крепкого хереса. Но молодые люди отдыхали недолго. Звуки скрипки снова подняли их на ноги. На этот раз танец не был таким быстрым и, танцуя, все пели.

– Одному богу известно, откуда у них берутся дыхание… и энергия, – заметил Глен.

– И это после целого дня тяжелой работы на полях, – уточнил Стефано. – Здесь, в горах, живут крепкие люди, – с гордостью добавил он. – Нам приходится быть крепкими, нас закалили века борьбы с трудностями и вторжениями… Но ничто никогда не могло нас сломить. Даже бедность и сильные зимние ветры.

– Какое зерно на мою литературную мельницу! – воскликнул Глен, когда Стефано ушел за барную стойку. – Как мне отблагодарить вас за эту уникальную прогулку?

– Меня не надо благодарить. Мне здесь понравилось не меньше, чем вам.

– И все же, мне кажется, я должен отвезти вас домой. – Он посмотрел на часы. – Вы знаете, что уже далеко за полночь? Что подумает мадам Лемэтр? – Его темные брови насмешливо нахмурились, а в голосе звучало любопытство. – Это ваша мама? – осмелился спросить он.

– Моя замужняя сестра, – ответила Дженни.

– Значит, вы не Лемэтр? – спросил он, не скрывая любопытства.

Дженни, понимая, что не может больше уходить от ответа, заявила:

– Моя фамилия Роумейн.

– А! – односложно и многозначительно протянул Глен.

– Вам это о чем-нибудь говорит? – не могла не спросить Дженни.

Их глаза на мгновение встретились. Что читалось в его немигающем взгляде: торжество или какое-то странное удивление?

– Значит, вы знали, что он здесь?

– Да, я догадывался, что он может быть здесь.

– Но вы не знали, что я его дочь?

– Если бы я и связал вас с Роумейном, то, скорее, принял бы за его внучку.

– Я поздний ребенок, – поднимаясь, коротко ответила Дженни. – Нам пора в обратный путь, но сначала я должна попрощаться со Стефано!

Произнося слова благодарности, Глен Харни поинтересовался, есть ли у него шанс посмотреть, как танцуют kolo в национальных костюмах.

– Каждый воскресный вечер или по праздникам, – ответил Стефано. – Старинные традиции на Зелене не умирают.

– Мне кажется, ваш батюшка мог бы написать здесь восхитительную картину… я имею в виду танцы… – заметил Глен, когда они уже сидели в машине.

– Это не совсем то, – пробормотала Дженни. – В танцах нет ничего абстрактного, хотя, не сомневаюсь, он мог бы и это написать в абстрактной манере. – Сложный ответ. Ну, не глупо ли с ее стороны подозревать Глена Харни в том, что любой его вопрос имеет какой-то зловещий журналистский подтекст?

– Но он же наверняка пишет на Зелене?

– Разумеется. В живописи смысл всей его жизни… да еще в приятном времяпрепровождении с друзьями. Многие из них приезжают к нам погостить.

– Знаменитые и успешные, – несколько задумчиво проговорил Глен.

– Отца не интересуют слава и успех, – отрезала она. – Среди его друзей много бедных художников и писателей из Челси и с левого берега Сены, которым приходится бороться за существование. Он не делит людей на ранги. Он любит их как таковых. – Девушка настороженно взглянула на Глена Харни и не смогла удержаться от искушения добавить: – Единственные, кого он терпеть не может, – это любители публичности и вездесущие, бесцеремонные газетчики и журналисты. Этих он избегает, как чумы. А в последнее время его донимают еще и издатели, требующие написать мемуары. Он отказывается, потому что ненавидит писать. Говорит, что все сказано в его картинах.

– Я уверен, он прав, – серьезно произнес Глен Харни и еще более серьезно добавил: – Вы считаете, он не позволит мне посмотреть работу, над которой здесь трудится? А вдруг он сжалится надо мной, как над одним из писателей, борющихся за существование, если узнает, что я восхищаюсь его творчеством?