— Владимир, я уж и не знаю, как вас благодарить, — пылко накинулся на меня Толмачев. — Генерал — просто чудо, а уж ваша кузина — невозможно до чего хороша!

— Только прошу вас, Павел, не влюбитесь в нее сгоряча, — смеясь, отвечал я. — Полина Матвеевна еще не знает полную силу своих чар и может, играя, нечаянно разбить ваше сердце, как разбивает ребенок фарфоровых ангелочков в родительской гостиной.

— Я? Да никогда, — краснея, гордо поднял голову подпоручик. — Она еще сущее дитя!

— Ну-ну, — с самым серьезным видом поддержал я его, чувствуя, что нечаянно угадал место, куда залетела стрела шалуна-Амура.

Фон Мерк, однако же, не принял участия в нашей беседе, сохраняя самый невозмутимый вид, хотя по некоторой поволоке в его глазах я увидел, что и его задело «нечаянное» свидание с генеральским семейством, как ни пытался он скрыть сие за вековой холодностью многих поколений остзейских баронов.

Именно такова была встреча, во многом предопределившая главных действующих лиц и диспозицию в описываемых позднее г-ном Толмачевым загадочных событиях. Сам того не ведая, я объединил несколько ранее незнакомых лиц, что сыграло в судьбах некоторых из них решающую роль, не мне уж судить — счастливую иль нет.

3

Писано П.H. Толмачевым


После нашей «случайной» встречи с семьею генерала Кашина в Летнем саду я не то чтобы рвался посетить их, но все ж таки поглядывал на календарь в ожидании назначенной Матвеем Львовичем пятницы. Сердце мое было переполнено от нахлынувших чувств, основной причиною коих, разумеется, была Полина Матвеевна. Еще долго после нашей встречи перед глазами стояли ее милые гримаски и царственные жесты, которые, непрестанно чередуясь, и придавали этой не совсем еще женщине шарм необъяснимый. Я, конечно, не смел надеяться хоть на какую-то взаимность с ее стороны, тем более, что совершенно не представлял реакцию генерала на мои ухаживания за его дочерью. Да, он славный старик, но я могу вообразить, каков он в гневе! Размышляя таким образом, я все время следил за своим товарищем фон Мерком, с которым мы, надо сказать, еще ни словом с тех пор не обмолвились по поводу княжны Кашиной, и, полагал я, это уж точно неспроста! Ежели бы наш новый приятель Беклемишев познакомил нас с какою-нибудь белошвейкой, уверен, уже на обратном пути барон засыпал бы меня язвительными замечаниями в адрес ее и семейства, а заодно прошелся бы по мне на предмет того, что я некстати покраснел при упоминании имени девушки. Но после встречи в Летнем саду Август словно воды в рот набрал и даже, казалось, будто обиделся на меня, право, я и не догадывался, за что. Через пару дней я подошел к нему и задал прямой вопрос — чем я не потрафил ему?

— Меж товарищами так не принято, барон, — открыто глядя ему в глаза, сказал я. — Ежели тебе что-то не по нраву, так и скажи, возможно, я в чем-то был не прав!

Фон Мерк смутился и протянул мне руку в знак того, что между нами все по-прежнему хорошо, хотя от меня не ускользнуло его замешательство, с которым он встретил меня, когда я подошел к нему вплотную. У меня сложилось впечатление, будто он опасался меня либо вообще не хотел нашего общения, но поданная им рука рассеяла мои опасения, правда, не полностью.

В назначенный день мы с бароном, взяв экипаж, подъехали к дому генерала, находящемуся на Мойке, неподалеку от Английского клуба. Я, стараясь ничем не выдать своего волнения, краем глаза поглядывал на невозмутимого как всегда Августа, который, казалось, ехал попить кофею, а не на встречу с божественною нимфой. Не утерпев, я съязвил что-то по этому поводу, на что фон Мерк спокойным голосом отвечал:

— Полноте тебе, Павел, ты егозишь, словно институтка перед выпуском! Коли хочешь понравиться всем, веди себя как офицер, а не безусый юнкер.

Нас ждали: за столом, накрытым на десять персон, уже сидели наш друг Беклемишев, генерал с женою, mr. Raily, какой-то пехотный полковник с двумя Георгиями и пара пожилых дам в чепцах — как выяснилось, это были родственницы Марьи Захаровны; одним словом, отсутствовала только Полина Матвеевна. От меня не ускользнуло легкое выражение досады, тенью пробежавшее по правильным чертам Августа. «Ага, — подумал я. — Похоже, сердце нашего каменного барона тоже неспокойно!»

— Послушай, Марья Захаровна! — вскричал Матвей Ильич, увидев, наконец, одно свободное место. — А где же наша негодница? Вели же послать за нею! — и, оборотившись к нам, подмигнул: — Верно, господа? Не с нами же, стариками, вам куковать?

Буквально через пару минут послышались быстрые легкие шаги, и в двери ворвалась сияющая Полина Матвеевна. Смеясь, она подбежала к отцу, поцеловав его в щеку, затем к матери и, обведя всех лукавыми серыми глазами, приветливо кивнула каждому, причем, уж не знаю, почудилось ли, но на мне ее взгляд несколько задержался.

Трапеза началась. Разговор, конечно, завел хозяин, подключив к воспоминаниям о минувших годах пехотного полковника, бывшего, как выяснилось, его давним сослуживцем. Семен Егорович, так его звали, в беседе, впрочем, участие принимал лишь косвенно, по свойству характера ли, боясь ли противоречить генералу, только угрюмо поддакивая или же вставляя неопределенные «о-о…» и «э-э…». Однако же когда Матвей Ильич коснулся темы о былых друзьях, всяческими низостями и угодничеством обошедших их, старых боевых гвардейцев, в чинах и милостях, Семен Егорович вдруг нахмурился и, выпалив «Эт-та-а!», так ударил кулаком по столу, что опрокинул соусницу и чрезвычайно напугал двух сидевших напротив него пожилых дам. Очевидно, тема сия была необычайно близка полковнику, вероятно, он даже пал в свое время жертвою какой-то несправедливой ябеды, только этим можно было объяснить его неожиданный поступок. В дальнейшем он успокоился совершенно и ничем более подозрительно посматривающим на него старушкам не мешал. Поглядев во время этого происшествия на Полину, я заметил, как она тихо прыснула и склонилась над тарелкою, верно, с трудом сдерживаясь от смеха. Я, впрочем, тоже еле сдержался, но, крепясь волевым усилием, заставил себя принять самый серьезный вид.

— А вот еще — возьми, к примеру, Алексея Дмитриевича, — не успокаивался, распалившись, генерал. — Всю кампанию в обозах провел, а ныне, поди ж ты, полный Георгиевский кавалер, да в министерстве немалый пост занимает! А все отчего? — снова оборотился он к нам. — Да оттого, что по паркету елозить с младых ногтей научился, да наушничать кому надо и на кого надо. Нам, старым воякам, некогда было подобными глупостями заниматься, верно, Семен Егорович?

Семен Егорович грустно вздохнул, дескать, точно, не до того было им с Матвеем Ильичом, залпом осушил хороший стаканчик наливочки и повесил унылую голову на грудь, похоже, предавшись невеселым воспоминаниям.

— А я, Матвей Ильич, не совсем согласен с вами, — неожиданно вступил в разговор фон Мерк. — Убежден, что, коли хочешь выйти в чины, надобно и служить храбро, но и слукавить при необходимости, и оказаться вовремя где надо. Одной честью да храбростью на Руси не проживешь — так уж издавна повелось. Не всем суждено подле государя находиться — он милостив и великодушен, но обо всех своих слугах, достойных его доброты, разуметь не может. Вы вот — честный русский офицер, но по натуре своей — не царедворец, оттого и в чинах обойдены. Что ж сейчас толковать о сем?

— Вот ты каков, брат? — в наступившей тишине протянул Кашин. — Однако все правильно сказал, не побоялся, молодца!

Я, признаться, никак не ожидал от сдержанного молчуна Августа такой речи, мало сказать, что смелой, так еще и попросту откровенной. Неожиданно обнажив перед всеми свои мысли, он сделался безоружен — но и силен этим. Подобный ход явно прибавил ему плюсов в глазах всех и, прежде всего, генерала, в отличие от меня — бесхитростного русопятого симпатичного недоумка, умеющего только почтительно молчать и перемигиваться с хозяйскою дочкой — вот как, должно быть, я стал выглядеть после слов барона. Надобно было срочно что-то исправлять, и я брякнул:

— А я уверен, что только храбростью должно заслуживать чины и награды русскому офицеру. Брат мой был всего лишь поручиком, а после геройской смерти своей государем забыт не был.

— Ну а коли мирное время? — спокойным голосом, поглядывая на Полину Матвеевну, спросил фон Мерк. — Куда храбрость приложить прикажешь?

— А коли мирное — честно служить надо! — покраснев, отвечал я. — Государь не оставит без внимания честного и верного своему делу подданного и непременно воздаст по заслугам каждому.

— Прав ты, конечно, братец, — поморщившись, задумался Кашин. — Да только, посуди сам, одно дело — в столице лямку тянуть, а ежели в Смоленске или, не приведи Господь, в Иркутске? Так в отставку поручиком и уйдешь, ежели в деле каком себя не покажешь, ну а коли не покажешь, тогда один путь — в паркетники… Ну, ладно, заговорились мы. Джон Иванович, может, поиграете нам?

Mr. Raily невозмутимо дожевал ветчину, запил ее изрядным глотком красного вина и гордо прошествовал к фортепьяно, огласив залу звуками менуэта. Все погрузились в слух, однако, ненадолго, пока Полина не подбежала к англичанину и что-то шепнула ему на ухо. Быстро скомкав менуэт, mr. Raily все с тою же меланхолическою физиономией перешел к вальсу, а я, не теряясь, вскочил и пригласил Полину Матвеевну, вызвав одобрительный возглас генерала.

— Я, может быть, не с вами хотела танцевать, — смеясь, сказала Полина, принимая мое предложение. — Экий вы, подпоручик, скорый…

Зала закружилась вместе с нами, и только лукавые глаза Полины и белые зубки ее оставались недвижны передо мною. Танцор не очень-то ловкий, я только и думал о том, как бы не опозориться и не сбиться с такта, ничего не видя, кроме ее воздушных ангельских черт.

— Ваш товарищ гораздо смелее вас, — говорила Полина, склоняя пленительную свою головку. — Хотя мне приятна ваша прямота и откровенность. Мне кажется, ваш барон — большая зануда!