Жаклин Брискин - Обитель любви

Вздохнув, он прошел в просторную квадратную ванную комнату, плеснул воды на лицо, смочил и расчесал густые темные волосы. Вернувшись в спальню, он надел воротничок, завязал галстук, застегнул жилетку и надел пиджак. После этого он спустился вниз.

Донья Эсперанца разливала по чашкам наваристый дымящийся куриный суп. Потом племянница Марии обнесла стол блюдом с тушеным цыпленком, кулебякой, посыпанной сверху оливками, миской с голубцами из кукурузных листьев, картофельным пюре, луком в сливочном соусе, горохом, свежими маисовыми лепешками и сухим печеньем. На столе стояли еще стеклянные блюда со свекольным салатом, подливкой и колбасой. На десерт был подан пирог-помадка со взбитыми сливками. Кулебяка и голубцы были любимыми блюдами Три-Вэ и придавали ужину праздничный вид. В остальном это был самый обычный ужин. Обед — даже в такую жару — был еще плотнее, ибо включал в себя еще тарелку с холодным окороком, колбасой и тонкими кружевными ломтиками болонской ветчины. Хендрик, как и всякий другой здешний супруг, более легкие трапезы воспринял бы как свидетельство того, что жена абсолютно не ценит его благополучия.

Три-Вэ почти не ел. Он вяло поковырял пищу с нескольких тарелок. Все время молчал, сочиняя в уме письма, которые он напишет Амелии.

Перед тем, как ему пойти спать, донья Эсперанца спросила серьезно:

— Ты готов?

В глазах у нее была тревога.

— Да, мама, я готов.

Ночью, как всегда, жара спала. В открытое окно вливалась прохлада, слышалось трещанье цикад. Три-Вэ долго лежал без сна, думая об Амелии. «Как только ей исполнится шестнадцать, я смогу сказать ей, что люблю ее», — думал он, засыпая.

На следующее утро солнце вновь безжалостно опалило город. Это действовало угнетающе. Три-Вэ, надев новый костюм, снова обливался потом. В пульмановском вагоне Южно-Тихоокеанской железной дороги он покинул Лос-Анджелес.

На следующей неделе после отъезда Три-Вэ во время ужина раздался стук в дверь. Мария жарила на десерт оладьи с яблоками, а ее племянница мыла посуду. Бад бросил на стол салфетку и пошел открывать. Соседи и друзья частенько наведывались в это время, чтобы пригласить Ван Влитов куда-нибудь вместе провести вечер. Два года назад в Лос-Анджелес провели телефон, но пока что во всем городе установили только девяносто один аппарат. Большинство людей, включая и Хендрика, считали, что это устройство ухудшает слух. На пороге стоял черный слуга Динов. Он протянул записку, адресованную мистеру Хендрику Ван Влиту. Бад взял записку, отнес ее к столу. Хендрик вскрыл ее ножом для фруктов.

Прошу Вас уделить мне один час вашего времени сегодня вечером, чтобы помочь разобраться в делах мужа.

Это была записка от мадам Дин.

Хендрик кашлянул. От жары не осталось и следа. Каждую ночь город окутывал плотный туман. Хендрик как раз лечил больное горло. Он снова кашлянул.

Донья Эсперанца встревоженно взглянула на мужа.

Бад сказал:

— Хочешь, пап, я схожу?

Хендрик втайне обрадовался тому, что нашел предлог не посещать берлогу врага. Он передал украшенную гербом записку сыну со словами:

— В конце концов ты тоже Хендрик Ван Влит.

Позже, когда Бад поправлял галстук перед восьмиугольным зеркалом в холле, рядом с вешалкой для шляп, его большой веселый рот кривился в чувственной усмешке. Он думал сейчас о слабости всех француженок, которой они славятся.

На похоронах он предложил мадам Дин свою помощь, и теперь ему нужно выполнять обещание. Даже если бы она оказалась старой каргой. Но она ненамного старше его самого. Прилаживая котелок на напомаженные светлые волосы, он думал о том, что помогать очаровательной молодой французской вдове — не просто соседский долг, но еще и очень приятное занятие. «У меня еще никогда не было женщины, которой бы я не платил, — думал он. — Кроме Розы». Вспомнив это имя, он помрачнел. Его лицо окаменело от тяжелых воспоминаний.

Мадам Дин приняла его в гостиной. Это была комната, которой придавали торжественность темные картины, написанные маслом, большое пианино розового дерева, на котором играла Амелия, красные обои и мебельная обивка всех оттенков красного. Баду обстановка комнаты показалась роскошной. «Первый сорт», — подумал он.

И сама вдова тоже была «первый сорт».

Он предпочитал женщин «в теле», но сумел оценить и мадам Дин. Ее тонкую белую шею прикрывала черная бархатная пелерина. Прекрасно сидело на ней черное шелковое платье с глубоким, отделанным кружевом вырезом на груди, а на пояске вокруг узкой талии висел кружевной же черный веер. И хотя горе ее было безутешно, черный цвет смотрелся вовсе не грубо. Он прибавлял ей женственности, беспомощности, а в сочетании с тонкими аристократическими чертами ее лица и выпуклыми карими глазами — еще и особой ранимости, уязвимости. Впрочем, на самом деле она не была ни беспомощной, ни ранимой, ни беззащитной.

Когда Бад вошел, глаза ее широко раскрылись.

— Ах, мистер Ван Влит! Как любезно с вашей стороны, что вы так быстро пришли, — произнесла она с французским акцентом, скрыв свое удивление.

— Не хотел заставлять вас ждать, — ответил Бад. — И потом, идти ведь совсем недалеко.

— И все же вы великодушны. Прошу вас, садитесь вот здесь.

— У вас замечательный дом. Он вам под стать.

Она улыбнулась.

— Вам нравится? Здесь все устроил полковник. Бедный, он так любил возводить для меня дома...

— Я его понимаю, — сказал Бад, подаваясь вперед в своем кресле.

Дверь в гостиную открылась, и вошла девочка. Раздосадованный тем, что его прервали, когда он только-только стал сближаться с этой красивой француженкой, Бад небрежно поднялся с кресла.

— Мистер Ван Влит, вы виделись с моей дочерью на... Позвольте мне познакомить вас, как полагается. Это Амелия.

Девочка тоже была во всем черном. Хорошо подогнанное батистовое платье со складочками было оторочено кружевами и доходило до стройных икр. Когда она сделала вежливый реверанс, из-под платья показалась черная кружевная кайма белой нижней юбки. В волосах у нее был черный атласный бант. Она была очень бледна, и эта бледность в сочетании с глубоким трауром подчеркивали необычный цвет ее длинных волос — цвет топаза, и волосы мерцали словно украшение.

— Мама, — сказала она, — я думала, что ты написала мистеру Ван Влиту Старшему.

— Амелия! Мистер Ван Влит, простите мою дочь.

— Я понимаю, — ответил Бад, но про себя подумал, что его младший братец совсем спятил, если тратит время, общаясь с этой невозможной девчонкой. — У отца грипп, — сказал он. — Но уверяю вас, Амелия, что я не так глуп, как выгляжу. В бизнесе я неплохо соображаю.

Бад научился быть сообразительным в вопросах бизнеса. В пятнадцатилетнем возрасте, когда для отца настали тяжкие времена, именно он сумел спасти своего обескураженного родителя от банкротства и всеобщего позора. Он принял на себя ответственность за семью и за «маминых людей». Это было тяжкое бремя для неокрепшего подростка. Бад никогда не отличался чуткостью, присущей Три-Вэ. Он был необуздан, неугомонен, вспыльчив... Почти все эти качества уже канули в Лету. Но получили развитие деловые свойства его характера. Словно в армрестлинге, он знал, в какой момент следует чуть ослабить напор, чтобы лишить противника равновесия. И еще он знал, когда лучше всего уложить его на лопатки. Он состязался в открытую, весело, с хорошим настроением и улыбкой. Однако при необходимости в его голосе звучали стальные нотки, а глаза леденели, будто безоблачное полуденное небо. Поначалу победа над конкурентом вызывалась необходимостью. Позже эта необходимость отпала, но стремление побеждать осталось. Он считал, что должен, просто обязан побеждать. Это тревожило его. Но любой проигрыш, пусть и мелкий, вселял в Бада страх, что его семья будет голодать. Ощущения были не из приятных: ему казалось, он слышит хруст костей и свою семью на грани смерти.

Он добавил:

— По крайней мере не жалуюсь.

Амелия чуть повела хрупкими плечиками, соглашаясь.

— Три-Вэ отмечал это в вас.

Внутри у Бада все перевернулось от злости. Кто она такая, эта девчонка, чтобы судить о нем? Он снисходительно улыбнулся и сказал:

— Это, Амелия, еще ничего не доказывает. Арифметика — слабое место Три-Вэ. — Он вновь повернулся к очаровательной вдове. — Итак, соблаговолите объяснить, мадам Дин, каким образом я могу помочь вам?

— Вам известно, что у нас здесь никого нет. Мои братья, увы, во Франции. Мне нужен джентльмен, который объяснит, как лучше исполнить последнюю волю мужа.

— А у вас есть адвокат? — спросил Бад.

— Наш адвокат, мистер О'Хара, будет в Лос-Анджелесе завтра утром.

— Мама, если мистер Ван Влит будет нам помогать, то ему следует знать правду. — Бад слышал звонкий голос девочки, но демонстративно не смотрел в ее сторону. — Мистер О'Хара не представляет наши интересы, мистер Ван Влит. Это юрисконсульт Южно-Тихоокеанской железной дороги.

— Он был адвокатом и другом твоего отца, дорогая, — сказала мадам Дин. — Просто мне нужен джентльмен, который переговорит с ним.

— В таком случае этот джентльмен я, — сказал Бад. — Но прежде я хотел бы познакомиться с состоянием ваших дел.

— Вы даже не представляете, как много значит для нас ваша доброта, — сказала мадам Дин, изящно утопая в кресле и поднося кружевной платок к глазам, в которых не было ни слезинки. — Амелия, дорогая, будь так любезна, покажи мистеру Ван Влиту папины бумаги.

— Они в библиотеке, мистер Ван Влит, — сказала Амелия.

В комнате, где вдоль стен тянулись книжные полки, Амелия зажгла газовую люстру. Оглянувшись в сторону мраморного холла, Бад различил темную грузную фигуру, сидевшую на позолоченном стуле с прямой спинкой. Гувернантка. «Уж не думает ли старушка, что я изнасилую гадкого ребенка?» — подумал он.