В дверь робко постучали. Вошла седовласая женщина в белой форменной одежде и, улыбнувшись, сказала:

– Доктор Сухов, вы не забыли, что в кабинете вас ждет посетительница?

Он обернулся и улыбнулся ей.

– Нет. Спасибо, Наташа. Я не забыл. Но сегодня такой чудесный день. Подойди и посмотри на парк. Все так рады этому дню.

Он вышел в коридор и взглянул на часы. Почти четыре. Может быть, этот пациент не займет слишком много времени и тогда удастся прогуляться по парку. Когда еще подвернется такой счастливый случай? Прихрамывая, доктор Сухов поправил лацканы халата и направился к своему кабинету. Прежде чем войти, он остановился, чтобы бросить взгляд на медицинскую карту, которую Наташа опустила в ящик.

В ней значилась лишь скупая информация, строчки, где надлежало вписать причину обращения к врачу, остались незаполненными. Мэри Данн, семейное положение не указано, дата рождения – 22 февраля 1916 года, адрес – отель «Американа», род занятий – административный работник в больнице, место рождения – Польша.

Джон Сухов некоторое время смотрел на название страны, в его памяти мелькнули воспоминания. Он закрыл медицинскую карту и вошел в кабинет.

– Здравствуйте, мисс Данн, – сказал он, протягивая руку.

Хорошо одетая женщина, которой перевалило за шестьдесят, крепко пожала его руку.

– Здравствуйте, доктор.

– Присаживайтесь, пожалуйста. – Сухов сел напротив женщины на стул, стоявший за его письменным столом, и сложил руки на коленях. – Чем могу вам помочь?

– Доктор, я немного нервничаю. Извините меня. – Она говорила с едва заметным акцентом. – Можно мне положить эти вещи сюда?

В руке она держала маленькую сумочку и свернутую газету.

– Конечно.

Положив сумочку и газету на край стола, мисс Данн отняла руку и газета случайно раскрылась на первой полосе.

– Не знаю, доктор Сухов, сможете ли вы мне вообще помочь, – спокойно заговорила она, не сводя глаз с его лица. – У меня необычный случай, и я уже побывала у стольких врачей.

Джон Сухов кивнул. Он и раньше от других пациентов не раз слышал подобные вступления.

– Мне придется выяснить, чем я могу помочь. Продолжайте, пожалуйста.

Когда он сказал это, его взгляд задержался на газете. От увиденного он чуть приподнялся.

– Доктор Сухов, я пришла к вам по рекомендации, – продолжала она тем же тоном.

– Да… – Он не мог оторвать глаз от фотографии на первой полосе газеты.

– Откровенно говоря, я не знаю, с чего начать. Джон Сухов снова посмотрел на женщину и невольно нахмурился.

– Извините, можно мне взглянуть вот на это?

– Разумеется.

Он взял газету и, прищурив глаза, взглянул на фотографию. Затем прочитал подпись: «Адриан Гартман, хорошо известный в Буэнос-Айресе производитель ювелирных изделий, застрелен сегодня рано утром неизвестными».

– Извините, – сказал доктор Сухов. – Мне на мгновение показалось, что я…

Его взгляд снова вернулся к газете, к тексту под фотографией.

В довольно пространном тексте описывались сделки и связи Гартмана в Южной Америке, все, что относилось к его затянувшемуся на двадцать два года проживанию в Буэнос-Айресе. В конце сообщалось, что его смерть стала следствием недавней волны терроризма в Аргентине и что Гартман был хорошо известным архиконсерватором.

– Интересно… – пробормотал Джон Сухов, не отрывая взгляда от напечатанной в газете фотографии.

– Как вы сказали?

Он вспомнил о мисс Данн.

– Да, простите меня. В Нью-Йорке не так часто доводится видеть газету «Буэнос-Айрес Гералд». Вы оттуда приехали?

– Как сказать, – женщина думала, как продолжить разговор. – Это связано с моим случаем. Видите ли… Я ищу того, кто…

Джон Сухов откинулся на спинку стула и внимательно изучал лицо сидевшей перед ним женщины. Как странно. И в помещенном в газете портрете, и в ней сквозило нечто едва уловимое, но до боли знакомое. Знакомое, но все же… Он снова взглянул на портрет. Внимательно рассмотрев лицо Гартмана, Сухов невольно вздрогнул. «Не может быть! – подумал он. – Этого не может быть! Ведь прошло уже столько лет!»

Наконец он положил газету, наклонился через стол и сплел пальцы рук.

– Мисс Данн, – начал он бесстрастным голосом. – Я вас знаю?

Глава 1

Польша, декабрь 1941 года

Роттенфюрер СС Ганс Кеплер ожидал поезда на платформе железнодорожной станции Освенцима. Было шесть часов утра, молодому капралу, наблюдавшему, как падавшие на влажное дерево платформы снежинки тут же тают, казалось, что ожиданию не будет конца. Он уже три часа всматривался сквозь мягко падавший снег, не появятся ли на железной дороге огни локомотива, напрягал слух, надеясь услышать дальний гудок.

Завтра Рождество, но душой молодой солдат не чувствовал близость праздника; в ней царило такое же уныние, что и на этой полумертвой станции. О приближении Рождества свидетельствовал лишь букет из сосновых веток, прикрепленный к нацистским флагам. Другие мрачные пассажиры, молча слонявшиеся по станции, уже освоились с нерегулярным графиком движения поездов и с угрюмой отрешенностью вглядывались в бледное утро.

Нос и щеки Ганса Кеплера покраснели, он топал ногами, пытаясь согреться. Такой холодной зимы он не помнил, не спасала даже теплая шинель. Вполне возможно, думал Кеплер, снова наклонив голову в сторону рельсов, что дело не столько во влажном утреннем воздухе, пронимавшем его до костей, сколько в холодных ветрах, пронизывавших его душу. Польша знавала зимы похуже этой. Для роттенфюрера СС Ганса Кеплера этот день был самым скверным.

Вдали прозвучал гудок, и вскоре послышалось пыхтение локомотива, приближавшегося к станции. Когда сквозь кружевную пелену валившего снега сверкнули головные прожекторы локомотива, Кеплер строил предположения о причине опоздания поезда: поезд перевели на запасный путь, чтобы пропустить другие составы, идущие с севера. Ожидая на станции, он видел, как мимо пронеслись три таких спецсостава. Наглухо запечатанные товарные вагоны со стороны Кракова не остановились на этой станции, а прогрохотали мимо, только одинокие гудки отдавались эхом, в котором сквозило отчаяние. О том, что эти поезда здесь проезжали, свидетельствовали холмы рассыпчатого снега, которые смели со своего пути мощные колеса.

Из горстки молчаливых пассажиров, мерзших на платформе, только Кеплер знал, какой груз везут эти поезда.

Когда его поезд прибыл на станцию, роттенфюрер СС Кеплер подобрал свой вещевой мешок и быстро направился к открытой двери одного из пассажирских вагонов, предъявил документы кондуктору, который внимательно изучил их и жестом предложил ему подняться в вагон. Он с трудом нес по узкому проходу свой непослушный вещмешок, заглядывал в каждое купе, моля судьбу, чтобы оно оказалось пустым, хотя и не был уверен, что чужая компания будет хуже одиночества и собственных мыслей. Кеплер остановился у второго от конца купе и опустил вещмешок, чтобы взять его другой рукой. В купе находились четыре солдата вермахта. Они удобно расселись на стоявших друг против друга скамейках, переговаривались шепотом и распивали бутылку шнапса. Заметив Кеплера, нерешительно стоявшего у входа, один солдат выбросил руку и сказал:

– Хайль Гитлер.

Кеплер поймал взгляд этого солдата, взглянул на его гладкое лицо и, отдав честь, пробормотал:

– Гитлер.

– Поедемте с нами, герр роттенфюрер!

Кеплер отрицательно покачал головой.

– Нет, спасибо. Меня ждут друзья…

– Вы едете на фронт вместе с нами?

Подняв тяжелый вещевой мешок и отступив назад, он едва слышно промолвил:

– Нет, я в увольнении. В Кракове у меня пересадка на поезд, идущий в Зофию.

Он не мог оторвать глаз от лица молодого солдата. Тот говорил с такой гордостью: «На фронт». Его глаза горели от предвкушения ожидающей его там славы. Ганс Кеплер увидел в них свое отражение, таким он был полтора года назад. Какая преданность идее. Какая показная храбрость.

Он поплелся к следующему купе и страшно обрадовался, найдя его пустым. Бросив вещевой мешок на соседнюю скамью, он сел и прижался лбом к окну. Зашипели пневматические тормоза, и поезд рывком тронулся с места. Стоянка оказалась на удивление короткой. Но ведь в поезд село совсем мало пассажиров. В эти дни отпала потребность путешествовать, да и куда ехать?

Пока поезд набирал скорость, Кеплер не отрывал лица от холодного стекла и вглядывался в предрассветное утро. Он пытался сосредоточить свои мысли на Зофии. В этом городе он родился, провел детство – самые приятные годы своей жизни. Кеплер пытался воскресить в памяти Вислу летом, когда он плавал в ней вместе с другими мальчишками, и весной, когда паводок на реке становился волнующим для всех событием, и зимой, как сейчас, когда Висла, должно быть, покрылась таким слоем льда, что можно кататься на коньках. Затем он вспомнил свою бабушку, добрую польскую хозяйку, которая владела небольшой булочной. Какого бы цвета ни была на нем униформа, единственный внук в ее сердце занимал особое место.

Ганс тяжело вздохнул. «Как нелепо, – подумал он, – что почти два года назад я считал, будто эта униформа станет кульминационным моментом в моей жизни». Теперь он знал, что, заметив знак различия в виде мертвой головы, люди смотрят на него с опаской и смеются за его спиной. Перед ним выросла непреодолимая стена, исключавшая всякую возможность завести с кем-либо дружбу.

Прищурив глаза, он вспоминал, что происходило во время службы, и понимал: ничто не остановит их. Тяжкие мысли, словно привязанные животные, ходят по кругу, все время возвращаясь к событиям последних жестоких месяцев его службы. Причем не было видно никакого выхода, постоянно возникал неизбежный вопрос: как же можно было дойти до такого? Он все время возвращался к исходной точке, шаг за шагом снова перебирал события последних двух лет, пытаясь обнаружить тот момент, когда все пошло не так.