Мальчики дружно повернулись, словно солдаты, марширующие в казармы. Скоро настанет день, когда голос Ричарда перестанет ломаться, и он выйдет из этого опасного переходного возраста. Филипп тоже подрастет и уже не будет нуждаться в ее помощи.

Но этот день еще не настал.

— Одну минутку, пожалуйста, — произнесла Элизабет дрогнувшим голосом. — У тебя не закрыт саквояж, Ричард. — Вытащив из сумочки коробку ирисок, она наклонилась и сунула их в его саквояж.

Когда Элизабет выпрямилась, Ричард порывисто обнял ее, зарывшись лицом у нее на груди.

— Все будет в порядке, мама. Я тут поговорил с одним человеком, и он мне популярно объяснил насчет… ну, кое-каких дел. В общем, пожалуйста, не плачь больше, с этим покончено. Мы с Филиппом рады, что ты разводишься с отцом. Если ты не найдешь счастья и продолжишь плакать, я буду волноваться за тебя во время занятий и не смогу поступить в Оксфорд.

— Ладно. — Элизабет с трудом удерживала слезы, пытаясь подольше сохранить родной запах волос и кожи Ричарда и теплое влажное дыхание. — У нас такого не может быть, верно?

— Конечно, не может. — Он потерся лицом о ее воротник, как делал всегда, когда хотел утереть слезы; а иногда использовал в качестве носового платка, когда не хотел сморкаться. — Я люблю тебя, мамочка. И пожалуйста, не вини себя в том, что произошло.


За вагонным окошком мелькали пригороды Лондона. Ритмичный перестук колес и покачивание вагона убаюкивали ее измученное тело, погружая в состояние полной расслабленности. И вдруг мужчина, которого она безнадежно пыталась изгнать из своей памяти в эти последние две недели, вновь ворвался в ее мысли.

Может, она и поверила бы ему, подумала она, зажмурившись, чтобы удержать воспоминания. Если бы он дал ей эту возможность. Ведь он мог предотвратить ее несчастья. Он мог бы все рассказать ей раньше, и не пришлось бы переживать весь этот ужас. Возникнув однажды, воспоминания продолжили свой неудержимый бег.

Элизабет обрадовалась шуму и запахам вокзала. Изморось и смог выпачкали ее капор, пока она искала кеб, но она радовалась и этому. Элизабет радовалась всему, что отвлекало ее мысли от того, что было, что могло бы быть, но теперь никогда уже не будет.

У белого кирпичного дома графини стоял экипаж. При виде его Элизабет застыла от ужаса.

Ее муж все еще мог приехать за ней. Ее мать все еще могла убить ее.

Но у нее больше не было Рамиэля, чтобы обратиться к нему за помощью. Пришла пора самой о себе заботиться.

Элизабет решительно вышла из кеба и расплатилась с возницей. И в тот же миг из ожидающего экипажа появилась женщина в черном. Элизабет, потеряв голову от страха, метнулась к дому.

— Миссис Петре! Миссис Петре, подождите, пожалуйста!

Голос Эммы отнюдь не успокоил ее. Может, Ребекка Уолтерс послала вместо себя служанку?

Элизабет схватила ручку дверного молотка. Поспешные шаги послышались за ее спиной.

— Это не я! Я никому не говорила о ваших встречах. Это не я, миссис Петре! Мы бы ни за что вас не предали!

Опять ложь. Ведь совершенно очевидно, что кто-то донес на нее.

— Это был Томми, мэм. Миссис Уолтерс спросила меня тогда, во вторник утром… ну, когда вы спали… часто ли вы принимаете опиум. Я ей сказала, что нет, что вы просто плохо спали накануне, а в понедельник рано утром вы вышли прогуляться, поскольку не смогли отдохнуть. Миссис Уолтерс сказала об этом мистеру Петре, и тот послал Томми проследить за вами. Я не хотела причинить вам зла. Я не знала…

Томми. Кучер. Он сказался больным в тот вечер, когда был сильный туман. Элизабет на секунду зажмурилась при виде искаженного бледного лица, отразившегося в медной тарелке. Онемевшие пальцы в перчатке выпустили ручку молотка, и она обернулась к круглолицей служанке. Только теперь ее лицо не было пухлым и розовощеким. На нее смотрело усталое, осунувшееся лицо… как у Ричарда две недели назад.

Они были одного с ней роста, отметила Элизабет равнодушно. За те шестнадцать лет, что Эмма была при ней, она ни разу не обратила внимания на такую мелкую деталь.

— Всю эту неделю я приезжала сюда каждый день, чтобы все объяснить, — упрямо сказала служанка. Ее дыхание серым паром поднималось в мартовском воздухе, на черном капоре мелким бисером осела изморось. — Но вы не захотели меня видеть.

Дворецкий графини просто говорил, что какая-то женщина дожидается миссис Петре, однако ни разу не называл ее имя. Элизабет думала, что это была ее мать. Впрочем, она не была уверена, что хотела видеть Эмму больше, чем Ребекку Уолтерс.

Но все же… Если бы она не пошла расспрашивать служанку, она бы не раскрыла, что ее отец и муж были любовниками. И ее сыновья все еще были бы в опасности. Элизабет вздернула подбородок.

— Ты знала, что это моя мать задула газовую лампу?

— Я подозревала, мэм.

— Тогда почему же ты не сказала мне?

— Миссис Уолтерс наняла меня.

— Понятно, — сказала Элизабет. Она сама требовала от Эммы не сплетничать на ее счет.

— Прошу прощения, мэм, но вы не так меня поняли. Мистер Бидлс, я сама, повар, экономка, лакей… миссис Уолтерс всех нас наняла у выхода из исправительного дома. Мистер Уилл, он возил мистера Петре, и он кое-что видел… и слышал. Но если бы мы хоть заикнулись о чем-либо, нас тут же выбросили бы на улицу без рекомендаций. А сейчас трудные времена. Слуги без рекомендаций да еще с криминальным прошлым ни за что не получат работы. Да и кто бы нам поверил? Но вы, мэм… мы никогда не желали вам зла. И сейчас мы все ушли оттуда. О себе я не беспокоюсь, у меня теперь есть Джонни, но вот остальные… они пострадали незаслуженно. Пожалуйста, дайте им рекомендации.

В местном исправительном доме сидели люди, осужденные за мелкие преступления и провинности. Но в обычной жизни слуги, осужденные за мелкие грехи, имели не больше шансов получить работу, чем осужденные за тяжкие проступки. Ребекка не зря так старалась, скрывая грехи своего мужа и зятя от избирателей. И неудивительно, что она так всполошилась, когда Элизабет нарушила ее планы.

— Значит, вы хотите получить от меня рекомендации, — заметила Элизабет, тщательно выговаривая каждое слово, — хотя все вы знали, что Томми собирался навредить мне.

— Нет, мэм. Это мистер Петре заставил Томми следить за вами, а миссис Уолтерс хотела напугать вас, чтобы вы не выходили из дома.

Элизабет теперь не могла понять, кто больше виноват. Она сама, отказываясь видеть очевидное, ее слуги, которые из-за криминального прошлого боялись потерять работу, Рамиэль, который оказался не таким, каким она хотела его видеть?

Никто не был таким, каким хотел казаться!

— Ну ладно, приводи их сюда завтра. Я дам им рекомендации. И тебе тоже, если захочешь.

Эмма присела в реверансе.

— Большое спасибо, мэм.

Элизабет вдруг почувствовала, словно тяжелая ноша свалилась с ее плеч. Слуги не шпионили за ней. По крайней мере из ее ближайшего окружения. И даже, как это было с ее служанкой, покрывали ее ложь.

— Эмма, — неожиданно позвала она.

— Да, миссис Петре?

— Я рада, что ты нашла кого-то, кто будет о тебе заботиться.

Эмма низко опустила голову.

— Джонни… он ведь не тот, за кого вы его принимали.

— Да. — Элизабет догадывалась, что Джонни не был лакеем.

— Его наняли, чтобы следить за мистером Петре.

Мелкая изморось перешла в настоящий дождь, ледяная вода текла по лицу Элизабет.

— Его нанял лорд Сафир, — сказала она прямо. Эмма подняла голову и взволнованно посмотрела в лицо Элизабет.

— Он схватил за руку мистера Петре, мэм. Когда я сказала ему, кто, по-моему, задул вашу лампу… В общем, он заботится о вас. Вы были хорошей хозяйкой. И вы заслуживаете счастья. — Подняв руки, чтобы прикрыть свой капор, Эмма спустилась с лестницы. Мужская рука открыла дверь экипажа, чтобы впустить служанку.

«А ты была хорошей служанкой, — подумала Элизабет. — И смелой женщиной, не побоявшейся полюбить чужака».

Рамиэль нанял человека следить за ее мужем, человека, который в итоге спас ей жизнь. Он же обеспечил безопасность ее сыновей в Итоне…

Дворецкий открыл дверь под хлещущим ливнем, едва ли не раньше, чем раздался глухой стук медного молотка. Она отдала ему насквозь промокшие плащ и капор, такой же черный, как у Эммы.

— Графиня дома, Энтони?

— Она в гостиной, — ответил дворецкий, беря ее перчатки. — Вам следовало взять зонт, миссис Петре.

Элизабет много чего следовало сделать. И зонт значился последним в этом списке.

Графиня сидела за письменным столом у камина и что-то писала. Ее лицо посветлело при виде Элизабет, вошедшей в гостиную, отделанную скорее в западном, нежели в восточном стиле, в которой, однако, чувствовалась женская рука.

Графиня ни разу не спросила Элизабет, почему она оставила ее сына или почему Элизабет не возвращается к собственной матери.

— Вы не поможете мне соблазнить вашего сына?

Тонкие выгнутые брови удивленно поднялись.

— Почему?

— Потому что он не заслуживает одиночества.

Элизабет заморгала в ответ на улыбку, осветившую лицо графини. И тут же, спохватившись, добавила:

— Конечно, если вы уверены, что ему это понравится.


На ухоженное стараниями Жозефы тело Элизабет надела подбитое атласом черное бархатное платье с рукавами раструбом. Платье принадлежало графине и было на четыре дюйма длиннее, чем нужно. Под платьем на ней ничего не было.

Поднимаясь в ожидавший ее в вечерней тьме экипаж, она старательно подобрала полы платья, чтобы грум увидел не больше, чем ему положено. Когда горничная Люси впустила ее в дом Рамиэля и захотела взять ее плащ, она едва не бросилась обратно к экипажу графини. Настоящая леди, независимо от ее намерений, не наносит визиты мужчине, одетая подобным образом, В особенности мужчине, которого она так бесцеремонно отвергла и который вполне мог найти менее щепетильную леди для утешения. Но грум бросился к карете, как только Люси открыла дверь, тут же раздался щелчок хлыста, сопровождаемый возгласом: «Ну, трогай!»— и у Элизабет не осталось пути назад.