— Сэр Филипп, что привело вас сюда?

— Мой сеньор послал меня с поручением. Коннал нахмурился.

— Какие-нибудь неприятности?

— Нет, сэр. Мне только приказали вручить вам это. — Он протянул Конналу толстый пакет.

— Он здесь уже сутки, Пендрагон. Ждет тебя. Я решил, что лучше посланник не будет никому мозолить глаза.

Коннал взял пакет и, извинившись, отошел в дальний конец комнаты, к окну. Он присел на скамью в нише и, сломав сургучную печать, пробежал глазами присланные ему бумаги. Затем он посмотрел на Филиппа.

— Ты знаешь, что ты привез?

— Нет. О'Доннел… Прошу прощения, лорд де Клер сказал, что это должны увидеть только вы. Вы хотите, чтобы я ушел, сэр?

Коннал покачал головой и начал читать письмо, написанное рукой де Клера. В нем он писал, что ему известно о ранении Шинид, и он благодарит Коннала за помощь. Тон письма был очень серьезен. Де Клер был уверен, что убийца прибыл из Англии, и хотя он не посмел написать ничего, что, в случае перехвата письма, могло быть истолковано как измена, тем не менее, намекал на то, что принц Иоанн затевает покушение на Коннала. Коннал читал между строк: о подстрекательстве Иоанна к покушению де Клер знал точно. Он также писал о том, что предатель может скрываться среди тех, кого Коннал считает своими друзьями. Или это может быть один из его людей, а также из тех, что приехали с ним из замка Круа.

Коннал в раздумье потер щеку и, жестом пригласив Филиппа присесть, предложил ему вина. Что Рэймонд хотел сказать ему? Что жизнь Шинид теперь вне опасности, или, наоборот, опасность для ее жизни увеличилась стократ?

«Я боюсь за вас обоих, сын мой, — говорилось в письме. — И я все еще не знаю, могу ли называть тебя своим сыном. Она чертовски упряма, вся в мать, и не станет прислушиваться к зову сердца, если решит, что так будет лучше для тех, кто от нее зависит».

У Коннала было насчет Шинид свое мнение. В отличие от де Клера он точно знал, что покушения будут, и не на него, Коннала, а на Шинид. Не зря же он под пыткой вытянул у пленника признание. Понимал Коннал и то, что Шинид нужна им живая. Убивать ее не было смысла: смерть ее не принесла бы пользы никому, в том числе и принцу Иоанну, слишком известной личностью была она в Ирландии. Убей ее — и начнется смута. Собственно, Иоанн этого и добивался, но смерть Шинид всколыхнет такие силы, что Иоанн не сможет удержать их под контролем и будет сметен, как щепка бурным потоком. Расклад сил при дворе тоже был Конналу хорошо известен. Положение его оставалось стабильным и прочным, и место его по правую руку от Ричарда пока никто оспаривать не решался. Ричард стремился к миру, и Коннал помогал ему в этом, но мир в Ирландии был невыгоден Иоанну. Он хотел, чтобы Ирландия постоянно кипела, как котел на костре, и тогда в котел этот можно будет то и дело забрасывать новые армии. Эта неспокойная страна как нельзя лучше подходила для подготовки переворота. Свалить Ричарда чужими руками — вот о чем мечтал Иоанн. Свалить руками ирландцев. А потом покарать их и избавиться от свидетелей.

Дальше в письме говорилось:

«Она самый дорогой подарок, что я могу тебе преподнести. Ты сам поймешь, когда сказать ей об этом».

Нахмурясь, Коннал сложил письмо и сломал вторую печать.

Он не знал, смеяться ему или плакать.

Ибо второй документ был не чем иным, как брачным контрактом между сыном Пендрагона и дочерью де Клер, подписанный главами обоих семейств и скрепленный печатью обоих кланов.

В глазах короля и церкви они с Шинид уже были официальными супругами.

«Господи, — подумал он, — все неприятности еще только начинаются».

Глава 15

Гримаса боли исказила лицо Шинид, тело ее в болезненном напряжении изогнулось, словно лук с натянутой тетивой. Ночь не принесла желанного покоя. Кошмары вернулись с потрясающей правдоподобностью. Она даже чувствовала характерный запах сражения. И запах крови. Крови Коннала. Клинок глубоко вошел в его тело. Она пыталась увидеть, кто сделал это, и, если возможно, предотвратить удар, но не могла сосредоточиться. Мысленный взор ее был устремлен лишь на Коннала, на то, как он вырвал меч, как застонал в агонии, как отбросил оружие и упал на колени. А потом на землю. Кровь промочила его тунику, сначала черная, потом красная, она пролилась на снег, захлюпала в черной слякоти. Он схватился за бок, он звал ее по имени, стараясь кричать громче, но силы оставляли его, и голос его был едва слышен. Пальцы его, прижатые к ране, были в крови. Он потянулся к ней, попытался подняться, но упал как подкошенный, и имя ее было у него на устах, когда жизнь покинула его тело.

— Коннал!

Услышав ее крик, Коннал влетел в ее спальню полуголый. Следом за ним вбежал Гейлерон. Отослав Гейлерона взмахом руки, Коннал поспешил к кровати. На мгновение он замер, увидев ее. Шинид, как в лихорадке, металась на постели и плакала, как дитя.

— Шинид! — крикнул он, тряся ее за плечи.

Она вцепилась в него, вновь и вновь повторяя его имя. Она захлебывалась от плача и дышала с трудом. Господи, да она задыхалась! Коннал помог ей сесть и снова стал трясти за плечи. Она открыла невидящие глаза — сон еще не покинул ее, — глубоко вздохнула и наконец проснулась.

— Не бойся, детка, я с тобой.

— Коннал? — Она заморгала, шмыгнула носом, обхватила руками его шею и порывисто, крепко обняла его. Ее била дрожь. Пальцы ее впивались в его спину, ладонью она гладила его бок, словно хотела нащупать что-то.

— Господи, Шинид, детка, все в порядке, моя хорошая, — ворковал он.

Она лишь глубже вжималась лицом в изгиб его шеи. Она готова была забраться к нему на колени, лишь бы быть еще ближе.

— О Коннал!.. — всхлипнув, простонала она.

— Ты кричала так… страшно.

— Я кого-то разбудила?

— Никого, только Гейлерона напугала. Он стоял на часах под твоей дверью.

Шинид покраснела от смущения. Коннал, нахмурившись, чуть отстранился, чтобы получше рассмотреть ее, убрал влажную прядь с ее лба.

— Это был всего лишь ночной кошмар.

Шинид подняла голову и вдруг поцеловала его, страх ее разрастался, выходил из-под контроля.

Коннал ответил на поцелуй, он жадно пил нектар ее рта, он стонал от наслаждения. Она обвила его руками, увлекая за собой на постель. Все мысли испарились, желание заслонило собой страх. Сердце ее чуть не выскакивало из груди, чтобы соединиться с его сердцем и биться в унисон.

Так будет всегда, вдруг осознал он, и ладонь его скользнула вдоль ее бедра.

Огонь в камине взметнулся ввысь, лизнув каминную полку.

Воздух подернулся туманом и шелестел, словно сухая листва, по которой проводишь ладонью. Он вдруг стал гуще там, где плоть встретилась с плотью и стала одним целым. Над ними сквозь каменные стены тянулись зеленые ветви дикого винограда, сама природа обволакивала их коконом, создавала гнездо для их любви.

А они все целовались.

Она застонала, беспомощно, отчаянно, и Коннал вдруг понял, что ни с одной женщиной у него не было и не будет ничего подобного. Он желал только ее. Ее одну.

И он желал ее не ради ее земель и замков, не ради короля. Но ради ее души. Ради своей души, ради ее спасения. И когда ладони ее соскользнули с его плеч вниз, к груди, он не думал о себе, о том, что должен быть настороже. Он не думал о том постыдном и страшном, что обречен был скрывать от нее, а лишь о ней одной, о ее губах, касавшихся его губ, о том, что она хочет его, желает его, изнемогая от страсти, и ждет, чтобы он успокоил ее, развеял ее страх.

— Тебе снился я, я это чувствую, — прошептал он где-то возле ее губ.

Осмелится ли она рассказать ему? Шинид не знала. Сможет ли он развеять ее страхи? Или стоит лишь произнести вслух весть о его гибели, и она призовет к нему смерть? Она рискнула все же и сказала ему:

— Да, мне снился ты.

Голос ее дрогнул, и он стал покрывать поцелуями ее лицо, он вновь овладел ее ртом, он знал, что она чувствует, и охотно отдался бы этим чувствам. Но он ощутил в ней тревогу и должен был успокоить ее страх. Он знал по собственному опыту, как это делается. Он знал, что стоит взять ее, утолить ее желание, слиться с ней в одно, и страх отступит, ибо тогда им будет не до страха, не до чего. Но он знал и другое: потом, когда все закончится, страх вернется. Соитие лишь отодвинет его на время. Не этого он желал для нее. Он мечтал изгнать тревогу из ее души навсегда, а для этого нужны более сильные средства. Доверие рождает доверие, и, тронутый ее признанием, Коннал спросил себя, хочет ли он сам освободиться от оков страха, и понял, что мечтает об этом. Он понял вдруг, что освободить ее от страха может, лишь освободившись от собственных страхов и боли.

И когда он понял сокровенное желание своей души, произошло чудо. Ледяной панцирь, в который он заточил свое сердце, дал трещину, раскололся, и простыня, разделявшая их, соскользнула, и ее теплая со сна, нежная грудь прижалась к его обнаженной груди. Коннал застонал в изнеможении и откинулся на спину. Она потянулась к нему, рот ее искал его рот, и он взял то, что она давала ему. Он брал и был счастлив. С ней он чувствовал себя беспомощным, не было в нем ни власти, ни силы. Ибо Шинид наполняла его чем-то более сильным, чем желание.

Она наполняла его надеждой.

И любовью, от которой он когда-то давно отказался во имя долга и чести.

Он с трудом оторвался от ее рта и взглянул в синие глубины ее глаз.

«Да, — почти с грустью подумал он, — я влюбился в нее. И все, что я говорил ей о долге и чести, было убогой ложью».

Она прошептала его имя и коснулась застежки на штанах.

— Перестань, прошу тебя, — задыхаясь, прошептал он. Он схватил ее за запястье. — Я еще недостаточно силен. — Взгляд его пировал на ее обнаженной груди, жаждущей его ласки, и вдруг он увидел слезы в ее глазах и понял, что был прав. Он сжал зубы и призвал себя к благородству. — Это страх говорит в тебе, девочка.