Коннал отломил краюху ржаного хлеба и принялся жевать, пристально вглядываясь в темноту леса. Она слишком долго не возвращалась. Для того чтобы справить нужду, не требовалось так много времени. Коннал отправил в рот последний кусок и пошел ее искать.

Он тихо позвал ее по имени, боясь испугать или насторожить того, кто мог оказаться поблизости. С мечом наготове он продирался сквозь обледенелые заросли. Вдруг вдали показался свет. Он звал его, словно маяк, хотя Коннал знал, что она не взяла факел. Затем он услышал плеск воды. Водопад? Зимой?!

Коннал шел на свет, и свет становился все ярче, и вот, обогнув заросли, он остановился, пораженный.

В окружении покрытых снежными шапками замшелых камней виднелся пруд. А в центре пруда стояла Шинид. Нагая. Она стояла к нему спиной, и концы волос ее намокли в воде, колыхаясь, как водоросли. Из глубин пруда поднимался пар, клубясь над поверхностью. Пар замерзал на морозе, таинственный свет, струящийся со дна, преломлялся кристаллами льда, и сама Шинид казалась сияющим миражем. Коннал огляделся. Поток, некогда струящийся со скал, замерз с наступлением зимы. Выше того места, где она стояла, водопад так и остался ледяным столбом. Оттаяла только малая часть — та, где находилась Шинид. Все это было сказочно, красиво и невероятно. Но самым невероятным из всего, что наблюдал Коннал, было присутствие фей. Их было штук семь, не меньше. Они порхали вокруг Шинид, словно фрейлины вокруг королевы.

Коннал смотрел, опершись на рукоять меча, как крохотные создания зачерпывали воду сложенными наподобие совков листочками и выливали ее на голову своей госпоже, ополаскивая ее роскошные волосы. До сих пор Коннал считал, что феи существуют только в сказках.

Зрелище было трогательно-прелестным. В нем сквозила целомудренная чистота. Вода струилась у Шинид по плечам, стекая в неглубокий пруд. Феи суетились, порхали над ней, а она что-то им шептала. Коннал не смел подойти ближе, а отсюда расслышать ее не мог. Она полуобернулась к нему, и он увидел ее грудь и приятную округлость ее бедра, но не грудь и не бедра, а нежная улыбка заставила шевельнуться в груди что-то такое, что он считал давно похороненным.

Он хотел ее. Хотел всего лишь обнять, увидеть ее, смеющуюся и задыхающуюся от счастья, в своих объятиях.

Почувствовать себя в ней и вновь ощутить себя живым существом.

Тело его отреагировало немедленно и живо, и Конналу ничего не оставалось, кроме как осторожно попятиться прочь. Сердце его бешено билось при одной мысли о том, что он мог бы прикоснуться к ее коже, попробовать ее губы на вкус. Ожидая ее, он боролся с собой, со своим желанием, стараясь сосредоточить мысли на предстоящей встрече с королем Рори, а затем с де Курси. В общем, на том, чего требовал от него долг.

И вот она возникла перед ним. Яркая, как солнечный луч, как вспышка света в темноте. На ней было чистое платье из темно-красной шерсти, и волосы были сухими и завивались локонами. Она села у огня и принялась заплетать их в косу, стараясь не встречаться с ним взглядом.

Он сидел у костра, очищая ветку от коры, и смотрел, как она разложила себе постель.

— Нет, иди сюда, — позвал он, когда она захотела лечь. — Так будет теплее.

Шинид подняла взгляд, и он протянул ей руку. В глазах его был вызов. Она подошла к нему и легла, и Коннал подвинулся, освободив ей место около огня, заслоняя собой от ветра. А потом обнял ее, прижав к себе.

Шинид попыталась скинуть его руку.

— Тихо, — прошептал он, — не шевелись.

— Ты твердый как камень.

— Подергайся еще, — проворчал он, усмехнувшись, — и я стану еще тверже.

Она набрала в грудь воздуха и повернулась к нему.

— Ты видел меня в пруду.

Он улыбнулся:

— Твои подружки вернутся?

— Нехорошо подкрадываться тайком.

— А что было делать? Представиться и всех распугать? Я не мог испортить такое зрелище!

— Пендрагон!

— Коннал, — напомнил он ей, коснувшись пальцем ее виска и осторожно убрав со щеки рыжую прядь. — Ты красивая женщина, — произнес он и после паузы добавил: — Особенно нагая.

Она покраснела.

— Негодяй!

— За то, что хочу тебя?

— За то, что говоришь об этом. Но мне от тебя такое не впервой слышать.

Он скользнул взглядом по ее лицу, задержавшись на губах.

— Не смей, а то исчезну, — пригрозила она.

— Нет, не исчезнешь, — улыбнулся он, приблизив свои губы к ее губам.

Шинид добросовестно пыталась сотворить заклятие, но у нее ничего не вышло. Сердце умоляло ее остаться и попробовать его губы на вкус. Узнать наконец, может ли она ему доверять. Способен ли он на то, что сотворил с ней Маркус?..

Она чувствовала тепло его ладоней на своей талии, движение его руки, изучающей контуры и изгибы ее тела, а затем скользнувшей к бедру. Не было ни страха, ни угрозы. Ветер шумел над их головами, костер едва тлел. Ни он, ни она этого не замечали.

Коннал напрягал зрение, пытаясь разглядеть в ее глазах страх — наследие Маркуса, но синие глаза ее были ясны и манили его к себе.

— Я ощущаю дрожь твоего тела, Шинид. Твое сердце бежит наперегонки с моим. Я знаю вкус твоего дыхания, гладкость твоей кожи, даже не прикасаясь к ней. — Он наслаждался ощущениями, рожденными сочетанием противоположных чувств — жара страсти и спокойной безмятежности. Он чувствовал, как земля прогнулась под ними, принимая форму их тел. Его била дрожь: такого острого желания он никогда не испытывал. Он наклонился к ее лицу и прикоснулся к ее губам.

Снег падал, укрывая их белым одеялом.

Нежность его губ была подобна пряному вину, что согревает в холод. И вкус их был столь же приятен. Тело ее звенело, как струна, и пело от радости. Она схватила его за плечи, чтобы удержаться, остановить безумное кружение, и пальцы ее впились в литые мускулы его рук. Рук мужчины, которого она когда-то любила. Она втянула в себя его губы, возможно, причинив ему боль. Она была беззащитна и бессильна перед напором прежних чувств к нему — и новых, рожденных желанием взрослой женщины. Но если совокупление совершится без любви, то она будет низвергнута в ад. Такое соитие принесет горе не только ей одной, она навлечет проклятие на весь свой род.

Он обнимал ее все крепче, и тепло его и сила мощным потоком входили в нее. Она задрожала в его руках. Эта дрожь напоминала ей о том, что она поставила на карту — громадные дары и неизмеримую опасность. Однажды Шинид уже ошиблась. Она не имела права ошибиться вновь.

Стон сорвался с ее губ, когда он провел кончиком языка по ее губам.

— Ты мог бы взять сейчас мое тело, не сказав ни слова о любви?

Они встретились взглядами.

— Во мне не осталось любви, — признался он. — Не ищи ее. Вот я весь перед тобой. Вот все, что у меня есть. — В тот же миг он выругал себя за честность, ибо Шинид закрыла глаза, чтобы скрыть навернувшиеся слезы.

— Тогда ты не должен касаться меня.

Голос ее дрожал. Все рухнуло. Коннал перекатился на спину, страдая от неисполнимого желания. Он смотрел в небо, но ничего не видел. Кровь стучала в ушах, он никак мог успокоить дыхание. Он мог бы солгать, но, глядя в ее глаза, лгать не мог. Правда ранила ее, и он захотел дать то, что она хочет. Не для того, чтобы взять ее, как желали оба, а для того, чтобы снять боль, рожденную его словами.

Коннал сам себя не понимал. Он осторожно повернул голову и взглянул на Шинид. Она лежала, повернувшись к нему спиной, подвинувшись к огню и свернувшись в клубок. Рука его сама потянулась к ее косе, но, опомнившись, он отдернул руку и прижал ладонь к щеке. «Она меня околдовала», — подумал он. Теперь он был обречен желать ее всеми фибрами души — и не получить желаемого! Он приподнялся на локте, чтобы посмотреть на нее, и она обернулась.

Коннал нащупал позади себя плащ с меховым подбоем и накрылся им.

— Иди сюда, — нежно позвал он. — Подвинься ближе и согрейся моим теплом. Пусть даже в последний раз.

Она не шевелилась.

— Обещаю, Шинид, вести себя… в рамках. — Каких мук ему стоило не прижаться к ее губам и не стереть с ее лица эту печаль и эту боль своим поцелуем, знал только Бог. Вздохнув, она прижалась к нему теснее. Желание прожгло его с новой силой, но он лишь обнимал ее и смотрел, как она постепенно погружается в сон. Когда она уснула, он убрал медно-рыжую прядь с ее щеки.

Слеза скатилась из уголка ее глаза к нему на руку. Она всхлипнула во сне, и ему стало больно — не от раскаяния, а от сожаления о том, что вот так сложилась его жизнь.

А потом ему стало спокойно и хорошо. Еще никогда ему не было так хорошо и спокойно лишь оттого, что он просто обнимал женщину.

«С Пинар даже этого не было», — подумал он, засыпая. И она поплатилась жизнью за одно лишь желание испытать счастье.

Эта ночь была ночью прозрения. И утро — утро предстоящей встречи с товарищами — выдалось неприветливым и хмурым.

Быть может, виновата была не погода, а что-то другое, что-то изменилось в нем самом.

А виновница его дурного настроения ехала далеко позади.

Фляга с вином, которая переходила из рук в руки, уже давно ему не помогала. Поднять настроение вино оказалось не в силах. Коннал посмотрел через плечо на Шинид. Она разговаривала с Гейлероном, но тут встретилась с ним взглядом, приподняв эту свою дьявольскую бровь. Он быстро отвел глаза.

Вновь он не мог получить ту женщину, которую хотел иметь. Первую — из-за диких восточных обычаев. Шинид — из-за того, что не мог дать ей той любви, которой она ждала. Его терзало чувство щемящей пустоты, будто у него был какой-то великий дар, который он утратил. Второй раз с ним такое произошло.

«Женщины отравляют мне жизнь», — подумал он. То, что Шинид отказывалась выйти за него замуж, было не просто плохо, а очень плохо. Она отказывалась выполнить приказ короля, а неповиновение государю — это не шутка.

Брейнор подтолкнул Коннала локтем, предлагая флягу с вином, и Коннал стал пить большими глотками, опустив поводья. Если бы только хмель мог избавить его от неприятных мыслей! Коннал горько усмехнулся и краем глаза увидел, что Шинид подъехала к нему.