– Ты – ужас мира! Стыд природы! Упрек ты богу на земле!

И как-то сразу все прояснилось, я просекла, что не все еще кончено, и улыбнулась.

Нет уже той Музы, чтобы вытащить меня из угла и встряхнуть. Ничего не вернуть. И домой не вернуться. Я захлопнула дверь за своим прошлым, обратно ходу нет. Они уже совсем другие, а главное, я не та, что прежде.

Однажды в грустный час мы с Германом затопили печку и лежали на своих кроватях. Я лежала на спине, руки сложены на груди. Посмотрела – он в такой же позе лежит. И я сказала:

– А хочешь, я закрою заслонку на печи? Это будет не больно. Будем потихоньку слабеть, впадать в сон, а потом видеть дивные вечные сны. Ты только расскажи мне еще что-нибудь на прощанье.

Как он разозлился, ужас, ужас!

Потом наступила весна, и мы стали выходить гулять. Об итальянском Возрождении Герман больше не рассказывал, мы вообще стали мало говорить, но это ничего не значило, я бы даже сказала, что тяжелые зимние месяцы еще больше сблизили нас. Мне казалось, я знаю Германа с детства и он мой старший брат, что ли…

В Коломягах существуют остатки парка и старинный усадебный дом. На Стеклянной горке – столетняя деревянная церковь и маленькая каменная часовня. Часовня появилась раньше церкви в благодарность за избавление от чумы, и там проходили службы, а молящиеся в любую погоду собирались вокруг. В конце концов к часовне пристроили большую застекленную веранду, чтобы они не мерзли и не мокли, а горка с тех пор и называется Стеклянной. Лет пятьдесят назад Коломяги были дачным местом, а теперь стали элитным районом для богатых персон с роскошными, блестящими стеклом и металлом многоквартирными домами, целыми улочками таунхаусов, отдельными особняками и натуральными виллами в любом из известных архитектурных стилей. На весь этот дивный район не было ни одного магазина или хотя бы ларька, и транспорт не ходил, потому что здешние жители ездили на своих лексусах-мексусах, продукты и прочее закупали оптом, и у них просто не могло возникнуть необходимости сбегать, к примеру, ночью за сигаретами или бутылкой пива. Что для богатых было хорошо, для нас с Германом – просто атас.

Остались в Коломягах и оазисы старины – дачные дома, некоторые начала прошлого века. Часть из них уже превратилась в пепелища, потому что желающие завладеть участком для постройки вилл поджигали дачку. Но вокруг нас все было спокойно: мы не были крайними, и в соседних домах постоянно проживали люди. Наш домишко был послевоенный, но недалеко находился дом 1903 года, эта цифра была вырезана на «полотенце» в центре фронтона. И был здесь один шикарный столетний двухэтажный дом, облепленный верандами с цветными стеклышками. В нем обитали художники, и весь двор был заставлен смешнецкой скульптурой из камня и дерева. Говорят, этот дом тоже предназначался на снос, но его отстояли как памятник старой дачной архитектуры и мастерские художников.

В мае запели соловьи, и теплыми вечерами художники устраивались в своем садике за столом, сделанном из пня чудовищных размеров, пили чай из самовара и пели под гитару и маракасы. Мы с ними даже не пытались познакомиться, потому что были маргиналами. Это уже и скрыть было невозможно.

Той весной случилось чудо, которое я видела только единожды: одновременно зацвели черемуха, яблони, вишня, рябина и еще что-то. Даже пожарища укрылись белыми цветочными покрывалами. И мы с Германом повеселели. Он все время твердил о монастыре, а я встретила в городе Юльку Виноградову, бывшую соученицу по Мухе. Она с Марго снимала на Удельной двухкомнатную квартиру. Марго выгнали из Мухи за профнепригодность, но она ничуть не расстроилась, она сама эту непригодность ощущала, а родители думали, будто она учится, и продолжали посылать ей деньги. Юльку никто из Мухи не гнал, она ушла, потому что родители перестали ей посылать деньги, а она, как и Марго, была на контрактном, то есть платном обучении. Марго стала уговаривать меня поселиться вместе с ними.

– Теперь мы в поиске, – сказала Юлька. – Марго ищет олигарха, чтобы создать дружную семью. А я – денежную работу, чтобы оплачивать Муху. Присоединяйся и тоже что-нибудь ищи.

Она затащила меня в гости. Марго бурно выражала радость. Она заявила:

– Переезжай без разговоров. Платить за квартиру не надо, пока у меня есть деньги, а Юлька устроит тебе работенку – солдатиков расписывать. Ля-ля-ля, ля-ля-ля! И жить будешь с ней в одной комнате.

– Потому что она мужиков к себе водит, – добродушно заметила Юлька.

– Во-первых, это и было всего два раза. Во-вторых, не мужиков, а женихов, – поправила Марго.

– Таким способом ты не превратишь мужиков в женихов!

– Какая ты глупая, Юлька! Нет другого способа узнать, годятся ли они в женихи. А я, между прочим, не собираюсь двадцать раз выходить замуж, мне нужен верняк.

Квартира была запущенная, штукатурка на потолках в парше от протечек, обои у потолка отклеились, лак на полу повытоптан. Под окнами автомастерские, гаражи и железная дорога. Зато здесь была ванна с душем, а я уж много месяцев мылась только в тазу. Я тут же забралась в ванную, а на другой день вселилась к Юльке. Здесь были рады моему обществу, а уж я-то как радовалась!

Все было бы здорово, если бы не осадок от расставания с Германом. Было у меня чувство, будто я бросаю его, предаю. Выглядел он преотвратительно, казался чуть ли не стариком. На прощание он сказал мне:

– Когда тебе будет плохо или грустно, вспомни, что у Ромена Роллана есть такая книжка «Кола Брюньон», и почитай.

– Ну что ты, в самом деле! – возмутилась я. – Мы же не навсегда прощаемся, я буду тебя навещать, мы будем часто видеться.

– Это само собой, – сказал он спокойно. – Просто об этой книжке я давно хотел тебе сказать, она из тех, что вселяют бодрость и жизнелюбие.

17

Марго ходила в сиреневых с желтыми разводами леггинсах и драной застиранной футболке. Ни слуха, ни голоса у нее не было, однако она с удовольствием распевала песни собственного сочинения:

– Всегда горю, всегда пылаю,

Я о тебе одном мечтаю,

Хочу тебя испить

И жажду тела утолить!

– Чего в ней много, так это энергии, – вздохнув, говорила Юлька.

Мы с Юлькой расписывали оловянных (на самом деле это сплав олова и бронзы) солдатиков, и не каких-нибудь, а коллекционных, поэтому они требовали ювелирной и точнейшей работы в смысле костюмов и геральдики. Сначала мы приклеивали фигурки «моментом» на постаментик, чтобы не прикасаться к росписи пальцами, и фигачили масляными красками: клали грунт, потом главные цвета, потом те же, но разбеленные цвета в складках одежки, потом еще более разжиженные – для создания объема. Затем прописывали лица и всякую мелочевку, а сапоги, ранец, оружие – покрывали лаком. Хорошо раскрашивать энкавэдэшников и даже «наполеонику». Это просто. А вот красить рыцарей с точными и миниатюрнейшими деталями, всякими львами, орлами и растительными загогулинами на щитах, плащах, знаменах, разных товарищей короля Артура – сэра Ланселота, например, или сэра Парсифаля, или сэра Гавейна…

– Как поживает сэр Гавнейн? – орала Марго. – Покажите мне его! Ка-а-кой мужчина! Охренеть! Тырым-тырым! Отдаться без крика!

Один такой солдатик стоил столько, сколько наша с Юлькой месячная работа.

Марго говорила о недвижимости на южном берегу Испании, белых виллах, бассейнах с голубой водой. Она рассматривала глянцевые журналы и восхищалась:

– Как красиво снято. Какие девушки под душем, в воде, везде. Просто шикарно. А это кто? Посмотрите, это же Бритни Спирс! Очень эротичная.

– Угу, – отзывалась Юлька, – потная телка.

– Ни фига себе!

Юлька отнимала у Марго журнал и принималась его листать.

– Тебе они нравятся? Ф-фу! Курникова с мордой хорька. «Блестящие» – господи ты боже мой! Они кастинг в Освенциме проходили. Мадонна – бабешка с автовокзала, ни рыба ни мясо. К тому же она старая!

– Хотела бы я на тебя в ее годы посмотреть!

– За Мадонну обиделась? На вкус и цвет товарищей нет. Мой дед, например, считал, что самая сексуальная женщина – Нонна Мордюкова.

– Ладно, а что скажешь о Дженифер Лопес?

– Ничего. Посмотри на них без грима!

– Да ну тебя, Юлька. А ты, Машка, с кем из битлов хотела бы попасть на необитаемый остров? – спрашивала Марго, а вскоре мы слышали, как она поет в кухне: «Давай поплывем по волнам забвения, парари-парара…»

Марго ходила тусить и развлекаться на дискотеки, хотя утверждала, что не любит их:

– Однообразный музон. Какая радость под него колбаситься?

– А зачем ты туда лазишь? – спрашивала Юлька. – Тем более что банкиры, бизнесмены, юристы и экономисты туда не ходят.

– Куда ходят банкиры, меня не пустят. И вообще я не понимаю, почему ты считаешь, что я ищу банкиров?

– Мне так показалось, ты же бредишь бассейнами в Испании.

– Ах, девки! Могу я себе позволить роскошь повитать в облаках? Конечно, бабки, тачки, катера и яхты возбуждают, но если говорить серьезно, то меня устроит коттедж в лен. области, резиновый бассейн в яблоневом саду, а можно и в огороде. Люблю дачную местность!

Я была довольна своей непритязательной жизнью. Я расслабилась, ничего, никуда и никого мне не хотелось. Я отдыхала. А иногда задумывалась о странностях кровных связей.

По сравнению с матерью я расхриста, ни к какому рутинному, кропотливому труду непригодная. Но почему я с фанатизмом занимаюсь мелкой, тупой копеечной работой? И с накладными ногтями, когда я выписывала на них все, вплоть до пейзажей, была подобная история. Это матушкины гены. Я уж не говорю, что в мимике, в жесте есть у меня с ней что-то общее, а на днях увидела себя в запыленной витрине и вздрогнула. Если бы это не была я сама – сказала бы, что мать. Я ничуть на нее не похожа, ни лицом, ни фигурой, а вот подниму брови или полуобернусь и чувствую – она. Может, никто, кроме меня, этого не сечет, но я-то знаю, и она очень часто напоминает о себе таким образом. А недавно я поняла, что и взгляд у меня такой же, как у нее, – оценивающий. Глаза другие, а взгляд – тот самый. И руки материны, пальцы, ногти, широкая ладонь, рабочие руки, кухаркины.