С этим Парамонов был готов согласиться.

Сам он потерял отца в достаточно зрелом возрасте. За тридцать уже.

Но такая оказалась невосполнимая боль – много бы дал Олег за то, чтобы отец сейчас был рядом.

Не начальник, не генерал-лейтенант – а обычный отец, к которому можно прийти и просто поговорить. Даже просто в комнате с ним посидеть…


Проняло-таки Олега.

– Я потерплю еще день-два, – сказал он. – Если лучше не будет – то ты отвезешь меня к Марку.

– Хорошо, – обрадовалась Будина. – День-два – это позитивно.


Она все-таки скоро устала.

Присели на низенькую – снизу подсыпало снежка – лавочку.

– Что-то ты мне давно новых стихов не читал, – укорила мужа Ольга.

– Они вряд ли тебе понравятся, – сказал Парамонов.

– Ну, за меня-то не оценивай. Я ведь тоже редактор.

Олег, поколебавшись секунду, достал из внутреннего кармана пару листов.

Там было три стихотворения: одно – на первом листе и два – на втором.

Ольга легко разбирала знакомый неровный почерк:

Больница. Омут боли

Не вычерпать до дна.

В пустынном коридоре

Повисла тишина.

Доносится чуть слышно

Неосторожный всхлип.

Из гортани оплывшей —

Обрывки слов и хрип.

Оплакивает бабка

Былую красоту.

И лампа, как лампадка,

На сестринском посту.

Дрожащими шагами

Бредет больной во мгле.

Расходится кругами

Их звук по тишине.

Лежит старик, о чем-то

Невнятно бормоча.

Он сделал все расчеты

Без помощи врача.

Лежит, запоминая

Луну, покой и боль.

Ночь, утру уступая,

Возьмет его с собой.

– Это ты ответсека вспомнил? – помолчав, спросила Будина. Друг и соратник Льва Игоревича Петровского ненадолго пережил своего шефа.

Хотя смотря как считать: по возрасту-то он был намного старше Петровского.

Ответсек угас как свеча: тихо и без особых страданий. За две недели, что он пролежал в клинике, его посетили, наверное, все сотрудники редакции.

И Парамонов, конечно.

Занятый на работе, он приезжал к больному поздно. Вот, видно, из этих ночных посещений и родилось.


– Тоже депрессивное? – улыбнулся Парамонов вопрошающе.

– Нормальное, – отозвалась Ольга. – Человек умер. Пусть старый и больной, пусть смерть была ожиданна. Но здесь с эмоциями все в порядке.


И, вернув Олегу первый листок, принялась за второй. Там стихотворение было еще более коротким. В нем Парамонов не утрудил себя даже подбором рифмы:

Мне нравится

черную пленку шоссе

стрелой просвистеть.

Мне нравится

мощное сердце станка

рукой ощутить.

Мне нравится

с крыши бетонных домов

на Бога глядеть.

О том, что мне нравится

желтый цветок

под окном —

Я забыл.

Ольга задумалась.


– Давай еще походим, – предложил Парамонов, так и не дождавшись рецензии.

Будина не возражала, сложила лист с последним недочитанным стихотворением и отдала его Парамонову. Дочитает на следующей «остановке».


Они остановились довольно скоро.

Притормозили на минутку около подвешенной на дереве кормушки.

Ольга покопалась в сумочке и нашла там недоеденную булку – ее теперь часто «пробивало» на еду.

Раскрошили булочку мелко, и крошки – в кормушку.

А сами – на зрительские места: здесь тоже стояла маленькая скамейка.


Едоки не заставили себя ждать.

Первым, конечно, прилетел воробей. Маленький и задиристый – он так и не дал подлетевшей вслед синичке полакомиться Ольгиным угощением.

А затем появились две птицы побольше, с яркими красными грудками.

Они, не обращая внимания на разволновавшегося легковеса, уселись на дощечке и принялись склевывать крошки.


– Олежка, это же снегири! – обрадовалась Ольга. – Точно снегири!

– Похоже, – согласился Парамонов. Хоть орнитология и не входила в круг его интересов, птички были действительно симпатичные.

– Как же все у нас здорово! – вдруг захлестнуло восторгом Ольгино сердце.

Она встала с лавочки и – став сразу выше продолжавшего сидеть мужа – крепко обняла его двумя руками.

И поцеловала прямо в холодные губы.


И, похоже, растопила-таки лед.

Олег посмотрел на нее жадно, но, осознав невозможность немедленных решительных действий, нашел выход, достойный поэта.

Он снова вытащил недочитанный листок из кармана, перевернул его чистой стороной кверху и, положив на колено, что-то быстро начал в нем строчить.

Ольга терпеливо ждала окончания творческого процесса.


Когда стихотворение было готово, Олег вновь сложил лист и торжественно вручил его жене.

– Прочтешь дома, – сказал он.

И, видно, решившись, добавил:

– Черт с вами со всеми! Готовь свои таблетки. Буду самым спокойным папой в мире.

– Умница, – обрадовалась Будина. – Какая же ты умница!


Они той же дорожкой вернулись ко входу в парк.

Далее их пути разделились: Ольга поехала на машине, а Олег решил по дороге зайти в сберкассу – он уже полгода как сдал подмосковную дачу в длительную аренду, и теперь эти деньги, значительно превышавшие его главредскую зарплату, существенно подпитывали семейный бюджет.


Отделение Сбербанка – несмотря на всякие там страхования вкладов, Парамонов считал его более надежным для хранения своих денег – было пристроено к обычной панельной девятиэтажке.

Зелененькое, как и все сбербанковские филиалы.

Он поднялся по ступенькам, уступив дорогу мужику в строительной униформе – тот закатывал внутрь на тележке баллон с газом для сварочных работ, и Олег подержал ему дверь.

За ним зашел сам и встал в очередь к сильно неторопливой операторше. Парамонов это понял уже на десятой минуте стояния, в то время как очередь состояла всего из двух человек.

Олег встал бы к другому окошку, но в маленьком отделении другого просто не было.

Что ж, придется ждать, как ни ненавистно ему было это занятие.


Наконец первый дядька ушел. Не забыв церемонно и ужасно долго распрощаться с тоже немолодой сотрудницей Сбербанка.

Они расстались, весьма друг другом довольные, чего совершенно нельзя было сказать про Олега.

К счастью, у товарища, отделявшего Парамонова от заветного окошка, дело было недлинное: положить денежку на книжку. Значит, как бы эта тетенька медленно ни перебирала ручками, скоро Олег будет при деньгах. Надо, кстати, заглянуть в супермаркет и купить что-нибудь вкусненькое к чаю.


Впереди стоявший мужичок уже собирался через пару минут уходить – а Парамонов, соответственно, придвинуться к долгожданному окну – как между мужчинами, словно метеор, даже не влезла, а въехала женщина.

Молодая, крепкая и – что более всего не переносил Олег в слабом поле – горластая:

– Мужчина, после меня будете!

Подождать очередь из одного человека дама была не в силах.

Кивая на свой живот – а он действительно оттопыривался, пусть не как у Ольги, но заметно – женщина явно была намерена отстаивать свое право «первородства».


Нет, Парамонов вовсе не отказал бы ей, обратись она к нему по-человечески.

А здесь вдруг стало так обидно, что поступил он, – столько уже отстояв, – совсем нелогично: развернулся и пошел к выходу, оставив поле боя победительнице.


В дверях столкнулся с еще одним, спешившим, как на пожар, мужиком: тот несся в сберкассу, аж глаза вытаращил.

Нет, он все же не самый психованный псих в Москве, пришел Олег к простому, но приятному умозаключению.


Даже досада прошла.


Он спустился со ступенек и уже было направился к троллейбусной остановке – до дома оставалось два «перегона» – как вдруг сзади, за спиной, изрядно громыхнуло. И даже что-то несильно толкнуло Парамонова в спину. Он не сразу понял, что это – взрывная волна.

Олег остановился.

Развернулся.

Из распахнутой настежь двери сберкассы, похоже, сорванной с петель, курился несильный серый дымок.

Олег сразу вспомнил старика перед прилавком и крикливую – но не убивать же за это – беременную тетку.


Он мигом, в три прыжка, заскочил обратно в сберкассу.

Ожидал увидеть развороченный газовый баллон.

А увидел развороченный прилавок, разбитые стекла, плитки пола в осколках.

Неторопливая операторша лежала по ту сторону прилавка, Олег заметил только ее голову и запрокинутую вверх руку.

Мужичок, не успевший уйти, лежал с этой стороны. И хоть неважно разбирался Олег в медицине, но вмиг уяснил: этому уже не помочь – железо вошло прямо в лоб.


– Стоять! Стоять, гад! – Парамонов даже не сразу понял, что обращаются к нему.


Встретившийся ему на выходе мужик – с бешеными глазами и перекошенным лицом – теперь одной рукой прижимал к горлу обезумевшей беременной тетки нож, а в другой держал круглую, ребристую зеленую гранату.


– Стоять, мент! – опять заорал мужик. – Всех покрошу!

– Я не мент, – машинально сказал Парамонов. – Я редактор. Успокойтесь, пожалуйста.