Иосиф Гольман - Не бойся, я рядом

Парамонов понял сразу.

– Если надумаю – скажу, – пообещал он.

Впереди было два часа пути, и уж точно было о чем подумать.

Неделю назад я был в страшной тоске.

Теперь мне спокойно, как в гипсе – руке.

Врачи осторожно пробрались в мой мозг, —

И так же, как Бог первозданный мял воск, —

Исправили мой безнадежный недуг.

И стало мне легче – не сразу, не вдруг.

И стал я спокоен, как в гипсе – рука.

И вдаль отступила худая тоска.

И яркой лазурью залит небосвод.

И в воздухе свежем отрада живет.

Лицо обвевает прохлады струя.

Я – рад. Я – беспечен. Животное – я!

– Ну, ты готов? – спросила Будина Олега.

Она уже полностью собралась, став из-за зимней одежды совсем уж неприлично похожей на плюшевого медвежонка. Или даже на Нюшу из новомодных «Смешариков».

А что, осталось всего полтора месяца доходить. И здравствуй, маленький Парамонов!

Олег уже тоже был одет.

Хотя слово «зимняя» про его одежду можно было использовать лишь условно: как влезет во что-нибудь, так и ходит, не желая приобретать ничего нового. Вот и в этой куртке он отходил всю осень, а также прошлую зиму и весну.

И ведь нежадный! Просто неодолимо лень заниматься тем, что неинтересно: хождением по магазинам, примерками, стоянием в кассу.

Хотя, честно говоря, в последние недели Ольгу в поведении ее любимого более волнует другое.

Он так и не начал пить свои таблетки, намереваясь перебороть начинавшийся приступ самостоятельно. И все попытки Будиной переубедить упрямца пока были тщетны.

А депрессия началась точно.

Чего уж там стало дефицитным – серотонин ли, адреналин, другие трансмиттеры – Ольга так в этом и не разобралась, хотя честно купила и прочитала самый новый учебник по психиатрии. За серьезные деньги купила, между прочим, без малого тысячу рублей.

Но ей и без учебника было понятно, что Олегу становится хуже.

Другие, может, и не замечали.

Однако перед ней Парамонов был как на ладони.

Вот он в который раз разглядывает обычную родинку на лбу. Поймав ее взгляд, делает вид, что старательно причесывается.

Это он-то, который в жизни расчески в кармане не имел!

Или прямо во время разговора вдруг на секунду умолкает. Прислушивается к каким-то проявившимся в организме ощущениям.

И уж точно неправильно их интерпретирует.

С Ольгой ему, конечно, стало полегче.

Он уже почти научился задавать ей различные способствующие успокоению вопросы.

То наводящие, косвенные: не худеет ли он, не бледный ли. Нет ли температуры.

А то – прямо в лоб: «Как ты думаешь, у меня рака нет?»

После четкого и уверенного ответа ему на некоторое – не слишком продолжительное – время становится спокойнее.

Тревога проявляется не только канцерофобией: он использует для того, чтобы поволноваться, все сколько-нибудь подходящие для этого поводы.

Скажем, ожидалась комиссия из издательства.

Проверять работу журнала.

Еще до того, как начальство пришло, результат был известен: издание выдавало один номер лучше другого. А по итогам деятельности с рахманинским папашей у них еще и тираж вырос, в то время как остальные журналы издательства, как правило, теряли подписчиков.

Короче, нечего волноваться. Но ведь волновался так, что давление падало! То есть эфемерные мысли приводили ко вполне материальным расстройствам.

Парамонов как-то рассказал Будиной про лихую тройку его воображения, которая берет вскачь, невзирая на указания кучера.

Очень точное сравнение.

Любой внешний повод, даже самый мелкий – и мозг Олега, а точнее, его болезнь, делает переживания глубокими и истинными.

Они вышли из квартиры – Будина к нему все-таки переехала – и спустились на лифте вниз, в подземный паркинг: там теперь стоял ее «жигуленок», по-видимому, единственный автомобиль такого класса на все сто двадцать мест парковки.

Хотели сначала пойти пешком, но из-за многочисленных наледей, – теперь зимы теплые, не то что раньше, – передумали: до парка доедут на машине, а дальше уже – своим ходом.

На машине, кстати, ей недолго осталось ездить.

Как ни сопротивлялся Парамонов, а пришлось ему сдавать на права.

Но и сейчас при первой же возможности от руля увиливает.

Ольга и это считает проявлением болезни.

Когда возвращались из новой клиники Лазмана, уже недалеко от Москвы, – вдруг раздался несильный удар по кузову их машины.

Может, камешек.

Может, кусок льда с других авто.

В общем, ничего тревожного в этом Будина не увидела.

В отличие от Парамонова.

Он весь извертелся на сиденье и даже попросил Ольгу вернуться к тому месту. Якобы видел в сгущавшихся сумерках пешеходов, и они могли задеть одного из них.

Лишь твердая, жесткая даже, уверенность Будиной в том, что ничего подобного не было, – она же в зеркало заднего вида смотрела, – его несколько успокоила. И то трижды, наверное, переспрашивал.

Странно, но окружающие ничего за Парамоновым не замечают.

Во-первых, потому что в обыденной жизни он более чем не робок.

И в Чернобыль несколько раз мотался, и высокопоставленному хаму может нестандартно ответить. И – Ольга уже была свидетелем, перепугалась до смерти – на шайку шпаны, крикнувшей гадость в ее адрес, может в одиночку пойти: оказалось, ее любимый много лет занимался восточными единоборствами.

Во-вторых, наверное, потому, что все его тревоги не совсем пустые: он просто неправильно объясняет имеющиеся в реальности симптомы и знаки.

А может, потому еще не замечают, что беда Парамонова больше никого не касается?

Только Олега.

Да еще Ольги, которая тоже почти физически переживает за мужа.

И очень боится, что в какой-то момент такое постоянное перенапряжение его нервов скажется в нехорошую сторону.

У Будиной телефон Лазмана был, она ему уже не раз звонила.

Он ее опасения подтвердил, еще раз объяснив, что происходит с Олегом.

Причина его душевного дискомфорта – действительно в дефиците определенных нейромедиаторов, отвечающих за возбуждение соответствующих участков мозга.

Дискомфорт этот глубок и физиологичен. Он ни в коей мере не определяется мыслительной деятельностью Олега.

Но поскольку мыслительная деятельность не отключается, то интеллект начинает искать оправдание – физически объяснимое оправдание! – реально имеющимся переживаниям. И все становится с ног на голову: не тревога – в ответ на реальную болячку, а мнимая болячка – в ответ на реальную тревогу.

И еще Лазман рекомендовал максимально воздействовать на Парамонова, чтобы тот возобновил лечение. Ведь в прошлом году оно привело к быстрому эффекту. А раз приступы клишированы, значит, и в этот раз ответ на лекарства скорее всего будет хорошим.

Вот на прогулке Ольга еще раз покапает на мозги мужа.

Она не собирается ждать, пока, как в тот раз, болезнь зайдет слишком далеко – ей так нравится ее нынешняя жизнь! Ей хотелось бы жить в такой жизни (вот редакторша завернула!) вечно…

Они оставили «жигуль» метрах в ста от парка.

Парамонов взял жену под руку и бережно повел ее к зеленеющим вдали елкам.

Все-таки здорово придумали, что чуть ли не в центре Москвы – настоящий лес.

Хотя никто ничего и не придумывал: тут еще Алексей Михайлович, папа Петра Первого, с соколами охотился.

И даже слава богу, что никто ничего с тех пор не придумал. А то все придумки получаются какие-то не очень плодотворные.

Ольга почему-то подумала, что они с Олегом часто ругают свою страну.

При этом никак не мысля себе жизнь от нее в отрыве.

Странные все-таки люди – россияне!

На парковых, лесных почти, дорожках снег убирали. Но все равно было хорошо, почти как в тайге. Если бы, конечно, тайга вдоль и поперек была бы прострижена асфальтированными дорожками и увешана указателями.

А воздух-то какой – свежий, вкусный! Немосковский.

– Не быстро идем? – спросил Парамонов.

– Нормально, – ответила Ольга. Более десяти килограммов дополнительного веса – да и круглость фигуры – не делали походку легкой. Но гулять по лесу – под ручку с любимым и с еще одним любимым внутри – было замечательно.

– Олежка, когда таблетки начнем пить? – осторожно начала Будина.

– Не знаю, – не поддержал тему муж.

– А кто знает?

Парамонов промолчал.

– Тебе будет плохо, ты же не хуже меня знаешь, – укорила его Ольга.

– Сорок лет терпел, еще потерплю.

– А зачем? – никак не могла взять в толк она. – Зачем терпеть-то?

– Я говорил: не хочу быть зависимым, – тихо сказал он.

– Но ты же и так зависим, – почти как Лазман, сказала Будина. – Мы все зависимы. Я вон от тебя завишу. Сейчас маленький родится – будешь нас обоих кормить. А во время родов я буду от врачей зависеть. Мне вот обещали специальное обезболивание для беременных сделать. Что же теперь, от всего этого отказаться? А разве ты от ребенка своего не будешь зависеть? А ребеночку нужен здоровый папа. Чтоб на как можно дольше его хватило.