Ги Бретон - Наполеон и Мария-Луиза

Легко представить себе изумление публики, узнавшей, что принцесса Боргезе, сестра низложенного императора, еще девочкой продавала свои ласки марсельским морякам.

Однако уважение к «печатному слову» было уже так сильно в народе, что клевета, «запущенная» Льюисом Гольдсмитом, прижилась в обществе и быстро распространилась. Даже сегодня есть авторы, утверждающие, не моргнув глазом, что маленькая Полина играла на марсельских тротуарах отнюдь не в классики и не в «секреты»…

Легенды живут долго, и в некоторых из них очаровательная Паола предстает как олицетворение греха и совершенная развратница.

Конечно, она не была святой, число ее любовников намного превосходило дозволенное моралью «приличного» общества. Она была, безусловно, одной из величайших любовниц всех времен, но, может быть, у этой женщины были смягчающие обстоятельства?

Прежде чем исследовать ее умопомрачительное существование, приведем один малоизвестный документ, проливающий свет на ее личность и разъясняющий ее поведение. Речь идет о письме Жана-Ноэля Алле, члена Института и первого личного врача Наполеона, адресованном врачу Полины Боргезе доктору Пейру и датированном 22 апреля 1807 года.

«Дорогой собрат!

Я не перестаю размышлять о состоянии, в котором нашел ее светлость, а также о том, чему стал свидетелем вчера.

Я назвал бы это состояние истерией. Матка напряжена несколько меньше, а вот суставные связки все так же болезненны, как в прошлый четверг, когда мы были вынуждены прописать нашей пациентке ванну.

Судороги в руках, которые я наблюдал, явно истерического происхождения, так же, как и головная боль. Пациентка выглядит угнетенной и обессиленной. Это не обычное воспаление; воспалительный процесс, который мы констатировали, носил явно случайный характер, Обычным же и устойчивым состоянием пациентки является матка в тонусе, и если это продлится еще некоторое время, то может стать опасным для жизни.

Такова, на мой взгляд, главная опасность! В прошлый четверг, стараясь быть предельно деликатным, говоря полунамеками, я сообщил свое мнение принцессе.

Я указал ей на особый вред, который наносят ее здоровью спринцевания и любые другие раздражающие матку процедуры — любые! Мне показалось, что ее светлость поняла меня, но не уверен, что был убедителен в достаточной степени. Я ничего не знаю о причинах болезни, но обязан догадаться, определить их с помощью имеющихся у нас в наличии средств: тех симптомов, которые я видел, а вы наблюдаете давно, вполне достаточно, чтобы найти разгадку.

Невозможно дольше во всем обвинять спринцевания, нам следует предположить в молодой, красивой, чувственной и одинокой женщине, которая явно угасает, иную, более существенную, причину нездоровья.

Какова бы она ни была, нам пора (и это еще слабо сказано) найти ее.

Я видел много женщин, страдающих от подобного недуга, и все они начинали именно так. Совершенно очевидно, что, если принцесса не поторопится принять срочные меры, ситуация может стать трагической.

Больше мне сказать вам нечего, ведь больше мне ничего не известно, но мы должны вырвать эту молодую женщину из лап болезни. Ведь если и существует кто-то, поощряющий ее слабости, он никогда в этом не признается, кто бы он ни был, а вот нас могут обвинить в том, что мы ничего не делали или, что еще хуже, закрывали на все глаза. Я никогда никому не позволю держать меня за дурака или обвинить в трусливом и коварном потворстве, однако не это главное. Мы должны спасти эту прекрасную и глубоко несчастную женщину, ее судьба удручает меня, хотя, к счастью, положение далеко не безнадежно.

Поторопитесь же, дорогой коллега, мы не можем терять времени. Используйте мое письмо, как сочтете нужным, или дайте мне возможность поговорить с пациенткой самому — открыто и жестко. Если мы не можем говорить с нашими больными профессионально, нужно уходить.

Прощайте, любезный собрат, примите уверения в моем глубочайшем к вам уважении и искренней симпатии.

Алле»

Да, Полина была больна. Она страдала нимфоманией, этой «патологически преувеличенной сексуальной озабоченностью», и вынуждена была каждую минуту искать «успокоительное» для мучивших ее демонов.

А это «успокоительное» не фигурировало тогда в «Справочнике практикующего врача», оно скорее находилось в том самом укромном месте, на которое так любят в шутку класть руку двоюродной сестры студенты-медики и записные весельчаки.

Вот уже сто шестьдесят лет жизнь Полины Бонапарт является излюбленной темой легковесных историков.

Они раздевают эту женщину, описывают ее в самых смелых позах, делятся со своими читателями самыми пикантными деталями.

Этот метод исследования жизни знаменитых людей свидетельствует о скудоумии ученого.

У нас — и мы надеемся, что наш читатель в этом не сомневается, — совершенно иные намерения и подходы. Связи Полины зачастую имели весьма серьезные политические, дипломатические и военные последствия. Именно их мы и собираемся исследовать. Безусловно, может случиться, что нам придется заглядывать в альков молодой женщины, где она наслаждается обществом какого-нибудь достойного господина, но лишь для того, чтобы высветить роль, которую она играла в истории.

Надеемся, что читатель простит нас…

Полина, получившая при рождении имя Паола-Мария, родилась 20 октября 1780 года в Аяччо, под знаком Весов.

Этот знак зодиака не помешал ей позднее явить миру признаки полнейшей неустойчивости психики.

«Судьба, — пишет свойственным ему образным языком Жюль Перро, — уготовила ей одну из самых выдающихся любовных карьер всех времен и народов и сумела сговориться с Ее Величеством Природой, чтобы та не заставляла очаровательную девочку понапрасну терять драгоценные годы за игрой в куклы. К двенадцати годам Полина совершенно сформировалась и была готова к любовным играм».

В 1793 году на Корсике Люсьен взбунтовался против Паоли, и Летиция с детьми была вынуждена бежать с острова и укрыться в Марселе. Они поселились на грязной улочке близ старого порта. Там, чтобы заработать на жизнь, будущая мать Венценосца работала прачкой. Нунциата — тогда ее еще не звали Каролиной — помогала матери полоскать белье, а старшие дочери Элиза и Полина разносили его заказчикам по домам.

Обе девочки были ослепительно хороши собой, так что молодые марсельцы поглядывали на них с вожделением. Некоторые даже подстерегали их на углу и старались ущипнуть за грудь. Когда попытка была удачной, юнцы возвращались домой с восторженно-счастливым видом, делавшим их похожими на блаженных с витражей собора Бове…

Маленькие сестрички Бонапарт, особенно Полина, не имели ничего против подобных ласк, воспринимая их как справедливую дань собственной красоте; соседи неоднократно слышали их смех в ответ на заигрывания — а ведь по правилам игры им следовало бы возмущенно кудахтать!

Неумение лицемерить стоило их хорошей репутации.

Хотим сразу отметить, что грязные слухи, ходившие о сестрах и питавшие многочисленных памфлетистов эпохи Реставрации, лишены каких бы то ни было оснований. В качестве доказательства достаточно привести свидетельство генерала Рикара, знавшего Полину и Элизу как раз по жизни в Марселе:

«Поведение сестер, совершенно безупречное по сути, внешне было не вполне благопристойно. Я вспоминаю некоторые особенности и вольности их поведения, которым я не придавал никакого значения, понимая, как привлекает молодых марсельцев обаяние этих девиц (Полина была удивительно хороша собой, ее красота была почти идеальной). Однако я допускаю, что среди юнцов нашелся какой-нибудь фат, похвалявшийся не завоеванными им милостями, а может быть, он мстил за решительный отказ, клевеща на дочерей Летиции. Хочу еще раз подчеркнуть; я не верю сплетням, но молва в Марселе приписывала девушкам любовные приключения весьма скандального характера».

«Ребячливая до глупости и излишне чувствительная» — так пишет о Полине Анри д'Альмера. Возможно, однажды тревожным весенним вечером 1794 года Полина действительно отдалась своему первому любовнику — капралу Червони, молодому корсиканцу, ставшему потом генералом Империи.

Как бы там ни было, девушка вскоре покинула вместе со всей семьей Марсель и отправилась в замок Салле, над Антибом, реквизированный Наполеоном. Там Полина начала смущать покой молодых офицеров из окружения брата. Почти все они попались в ее сети, практически каждый получил свой жезл.

Маршальский, разумеется, ведь Наполеон, став императором, не забыл первых «воздыхателей» любимой сестры.

Между тем среди молодых нетерпеливых военных был один, совершенно не похожий на других, — застенчивый толстый юнец, не осмеливавшийся даже ухаживать за Полиной. В то время как его товарищи, не боясь греха, проверяли, насколько округла и упруга попка молодой корсиканки, он страдал от любви. Этого простака звали Жюно.

Однажды вечером, увидев Полину, купающуюся возле Квадратного Форта, «он почувствовал, как в нем поднимается желание стать единственным, кто имеет право на дивные округлости, так радовавшие офицеров Антнбского гарнизона». В полном смятении Жюно решил, как всякий хороший солдат, излить душу своему генералу. Герцогиня д'Абрантес оставила нам описание этой встречи:

«Однажды вечером Наполеон и Жюно гуляли под густыми кронами деревьев, наслаждаясь напоенным ароматами цветов воздухом… Друзья шли медленно, держась за руки. Они молчали, и лишь редкое рукопожатие свидетельствовало о сердечной близости этих людей. В такую минуту нет ни генерала, ни адъютанта, есть двое мужчин, двое друзей, которые были сейчас особенно близки — дивный вечер, мягкий ароматный воздух, густые кроны деревьев, гирлянды пахучих цветов, — гораздо ближе, чем в маленьком десятиметровом кабинете с позолоченными стенами…