Ги Бретон

Наполеон и Мария-Луиза

Посвящается моим дочерям Катрин и Франсуазе

«Любовь — это занятие людей праздных, забава воинов, ловушка для монархов».

Наполеон

«Мужчину создает женщина, она же его губит» — гласит старинная корсиканская пословица.

Судьба Наполеона I как нельзя лучше подтверждает эту народную мудрость. Достигнув благодаря Дезире Клари и Жозефине головокружительных высот, он связал свою судьбу с Марией-Луизой, был низложен и бесславно окончил свои дни в ссылке. В зените славы он расстался ради ненавидевшей его принцессы из рода Габсбургов, с той, которую с благоговейным трепетом называл своим «добрым ангелом». Став марионеткой в опытных руках молодой чувственной женщины, сумевшей сделать супружеское ложе местом самых упоительных и сладостных сражений, он за четыре года потерял империю, на созидание и упрочение которой ушло пятнадцать лет его жизни.

С тех пор прошло сто пятьдесят лет. Но и сейчас историки задаются вопросом: заставляя властелина Европы совершать поистине героические усилия, до изнеможения доказывая силу своей любви, не выполняла ли Мария-Луиза родительского наказа? Некоторые ученые-архивисты утверждают, что это так. По их мнению, австрийский император Франц I дал своей дочери точные указания, каким образом подточить силы Наполеона. Потерпев неудачу на поле боя, союзники задались целью извести Наполеона Бонапарта в его собственной постели. Итак, чтобы победить военного гения всех времен и народов, его недруги прибегли к самому эффективному оружию: женщине.

Недаром говорят: то, что принято называть ахиллесовой пятой, у Наполеона находилось в весьма необычном месте.

КОГДА МАРИИ-ЛУИЗЕ АВСТРИЙСКОЙ БЫЛО ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ, ОНА ИГРАЛА В «КАЗНЬ» НАПОЛЕОНА

«Это была кроткая и добрая маленькая девочка».

Симона Бувье

16 января 1806 года во дворце в Шенбрунне, в зале, где полыхали в огромном камине целые стволы деревьев, мальчик и девочка играли на ковре в солдатики.

Эти дети заслуживают внимание не случайно.

И у того, и у другого была толстая и слегка оттопыренная нижняя губа — черта, характерная для династии Габсбургов, которую они унаследовали от Карла V, а тот, в свою очередь, от своего предка, весьма некрасивого и как бы в насмешку прозванного Филиппом Красивым, — кроме того, они были детьми австрийского императора Франца I.

Итак, речь идет о двенадцатилетнем эрцгерцоге Фердинанде и его сестре Марии-Луизе, которой только что исполнилось пятнадцать. Они расставили своих солдатиков в разных концах комнаты, готовясь начать грандиозное сражение. Ни Фердинанд, ни Мария-Луиза не хотели командовать французскими войсками, и между ними вспыхнул спор.

— Я хочу, чтобы мои солдаты были бравые и дисциплинированные, а не кровожадные революционеры, — сказала эрцгерцогиня.

На что эрцгерцог отвечал: коль скоро небу угодно, чтобы он наследовал империю, ему не пристало предводительствовать бандой дикарей. Сказал и плюнул на пол.

В ответ на это юное голубоглазое создание, непреклонно глядя на него, заявило: лучше она вообще не будет играть, чем командовать этими скотами, которые разбили армию их отца под Аустерлицем.

В конце концов, дети сошлись на том, что оба будут сражаться во главе австрийской армии против французов и разобьют их наголову. И Мария-Луиза, выбрав самого уродливого солдатика, нарисовала у него на лбу прядку волос и провозгласила:

— Вот корсиканец!1

После этого маленькую фигурку Наполеона поместили во главе вражеских полков, и бой начался. Очень скоро врожденные свойства их натуры взяли верх, и военные действия достигли крайней ожесточенности. Во «французов» полетели шары, камни, кубики; они были опрокинуты, разбросаны, словом, полностью уничтожены. Побоище сопровождалось громкими грубыми криками, в которых, конечно же, не было ни малейшего намека на милосердие.

Когда все солдаты великой армии были повержены, Фердинанд и Мария-Луиза, охваченные неистовым бешенством, стали топтать их, приканчивать «раненых», ломать знамена, давить каблуками головы.

Затем эрцгерцогиня набросилась на Корсиканца:

— А вот этот еще не получил по заслугам! Сейчас мы его зарежем.

И, приблизившись к рабочему столику, взяла булавки и с яростью принялась вонзать их в глаза, нос, шею и грудь маленького солдатика.

— Монстр! Чудовище! — кричала она.

Когда фигурка стала похожа на ежика, девочка с силой швырнула ее об стену, и она разлетелась вдребезги…

Ненависть к Бонапарту Мария-Луиза испытывала с самого раннего детства. Когда ей было пять лет, она услышала, как Первого Консула называли людоедом. Позже он был в ее глазах сообщником тех, кто гильотинировал ее родную тетю Марию-Антуанетту. А в последние два месяца он олицетворял собой захватчика, из-за которого в ноябре 1805 года все члены австрийской императорской семьи вынуждены, были поспешно покинуть Вену и скитаться в поисках пристанища…

Были и другие факты, в свете которых Корсиканец представал совершеннейшим чудовищем. Так, император Франц I регулярно получал из Англии цветные карикатуры; на них «малыш Бонапарт» изображался тщедушным уродцем, горбуном, помощником палача на кроваво-красном помосте гильотины, с фригийским колпаком на голове. Или страшилищем, заглатывающим Европу. Но и это еще не самое худшее. В 12 лет Мария-Луиза, ревностная христианка, узнав от матери, даже в несколько смягченном виде, как Наполеон вел себя в Египте, была потрясена. Вот что она писала по этому поводу в 1803 году:

«Мама назвала мне книгу, которую она хотела бы выписать из Франции и которую, она полагает, нам стоило бы прочесть. Это — „Юность Плутарха“ Бланшара, чьи две книги — о жизни выдающихся людей от Гомера до Бонапарта — мы уже прочли. Но я предпочла бы, чтобы этот труд венчало имя Франциска II, известного тем, что он восстановил Терезианум, и многими другими достохвальными поступками. В то время как тот, другой, не только ничего хорошего не совершил, но больше того, многих лишил родины.

А сейчас мама рассказала мне престранную историю, как месье Бонапарту, а с ним еще двум-трем человекам удалось спастись, тогда, как вся армия была разгромлена. Он выдал себя за турка, и будто бы заявил: я вам не враг, я мусульманин и признаю великого пророка Магомета. А потом, вернувшись во Францию, вновь стал католиком…»

История эта возмутила Марию-Луизу. Юная эрцгерцогиня тысячу раз слышала при дворе отца от людей, достойных доверия, что Наполеон колотил своих министров, как последний грузчик, раздавал пощечины ослушавшимся епископам и своими руками убивал генералов, имевших несчастье проиграть сражение. В конце концов, она в это поверила.

Факты эти, надо признать, не прибавляли обаяния к образу Наполеона.

Поэтому-то Мария-Луиза со всей своей детской запальчивостью, немало не колеблясь, символически его уничтожила…


Маленькая эрцгерцогиня, конечно же, не все время проводила в таких жестоких играх. Она знала, что настанет день, когда, следуя высоким интересам австрийской политики, ей придется выйти замуж за какого-нибудь принца крови. Поэтому ей приходилось заниматься тем, что полагалось уметь каждой принцессе: она музицировала, занималась верховой ездой, играла на бильярде, обучалась изысканным манерам и иностранным языкам. Мария-Луиза говорила по-немецки, по-турецки, по-английски, по-итальянски, по-испански, по-французски, знала латынь. Это позволило бы ей общаться со своим будущим супругом, из какой бы страны он ни был родом.

Но для того, чтобы Мария-Луиза стала главным козырем в матримониальной игре политиков, следовало соблюсти одно важное условие — она должна была быть девственницей. Ранняя беременность — результат ревностной заботы кузена, садовника или воспитателя — расстроила бы вынашиваемые дипломатами планы и изменила бы судьбу всей Европы.

Император Франц знал, как горяча его собственная кровь и как плодовиты женщины австрийского королевского дома, и потому требовал с особым тщанием оберегать целомудрие Марии-Луизы. А дабы очаровательный ребенок, подталкиваемый нездоровым любопытством, не совершил непоправимого поступка, были приложены все усилия, чтобы девочка вообще не знала о существовании мужского пола.

Столь неординарная затея требовала, как можно догадаться, немалых хлопот. Вот что можно прочесть на этот счет у Фредерика Массона:

«Дабы сберечь невинность Марии-Луизы, ее воспитатели в принимаемых ими мерах предосторожности перещеголяли даже казуистов знаменитой испанской школы; их изощренность граничила с дикостью. К примеру, на птичьих дворах разгуливали одни только куры, и никаких петухов; ни одного кенаря в клетках — одни канарейки; в доме держали лишь одних сучек. А книги! На них жалко было смотреть: при помощи ножниц из них вырезали целые страницы, вымарывали строки и даже отдельные слова. И как это цензорам не приходило в голову, что именно это могло навести их воспитанницу на мысль разгадать тайну зияющих пустот».

Как бы то ни было, подобные ухищрения привели к тому, что в пятнадцать лет будущая императрица Франции из-за своей полной неосведомленности искренне считала своего отца женщиной…

Между тем австрийский император был, что называется, настоящим мужчиной. И убедительно доказывал это, отдавая должное каждой представительнице противоположного пола, если, конечно, она не была лишена обаяния, имела красивые глаза, упругий бюст и стройные ножки. С утра до вечера возбужденным взглядом обшаривал он дворец в поисках подходящей субретки, компаньонки или аппетитной кухарки, а, найдя, немедленно показывал, на что он способен.

При этом к вечеру он ничуть не был изнурен, напротив. Он устремлялся в спальню с пылкостью молодожена, и никакие доводы Марии-Терезии не могли его остановить.