Антон недовольно посмотрел на меня и поморщился.

– Не понимаю, – он открыл меню в серебристой коже и уставился на предлагаемые вина.

А я, демонстративно глядя в сторону, положила руку ему на колено. И два пальца зашагали по плотной джинсовой ткани вверх.

– Катя! – воскликнул Антон, ловя мою руку за запястье. – Что с тобой?

– Любовь голову вскружила, – честно призналась я. Мои щеки горели.

Он коснулся моего запястья губами, принюхавшись к тыльной стороне.

– Я люблю твои духи. Яблочные.

– Я сегодня не пользовалась духами, – улыбнулась я. – Тебе кажется.

– Может быть, ты пахнешь яблоками? – предположил он с улыбкой.

– Ты меня раскусил, – протянула я вперед руку и положила на нее голову, глядя на Антона. – Я яблочная принцесса. Заколдую тебя в большое зеленое яблоко. И съем. – Кровожадно щелкнула я зубами.

– Закажем вина, – решил все же Антон. – Дай руку.

Я подала ему свою ладонь, и он, погладив ее, попросил меня закрыть глаза и ткнуть в меню, чтобы выбрать вино наугад.

Я, тотчас включившись в игру, прикрыла ресницы и ткнула.

Первый блин оказался комом – каким-то образом я попала на водку. Ее мы заказывать, естественно, не стали, и я ткнула во второй раз, выбрав шампанское. Его ни я, ни Антон не хотели. И только с третьей попытки мой палец оказался на строке с красным полусладким, произведенным где-то на виноградниках Франции.

Антон вновь подозвал официанта, отменил свой заказ на виски и попросил бутылку выбранного мною наугад вина. Правда, мы выпили лишь по бокалу – больше не хотелось, к тому же и дождь прошел, и вновь захотелось оказаться на темной, ослепленной огнями большого города улице, вдыхая полной грудью осеннюю свежесть.

Антон хотел оставить недопитое вино в кафе – вернее, ему даже не пришла в голову мысль, что можно поступить иначе, а я попросила забрать бутылку вина с собой.

– Наверное, подумают, что мы жмоты, – звонко расхохоталась я на улице.

– Почему?

– Забрали с собой вино. Неэтично, наверное.

– Неэтично не платить за себя, – верно заметил Антон и сказал мягко: – Не думай о глупостях, Катя. Ты слишком много о них думаешь.

– А о чем мне думать? – подняла я на него голову, улыбаясь.

– Обо мне, – ничуть не растерялся Тропинин.

И мы направились в сторону отеля и еще часа два провели на улице, разговаривая, целуясь – теперь уже почти целомудренно, делясь переживаниями и даже убегая друг от друга, явно при этом смущая прохожих.

В отеле на меня как-то странно глянула девушка-администратор: сначала я жила с Нинкой, теперь – с парнем, от которого не могу отлипнуть, но, естественно, ничего не сказала, улыбнулась профессионально и пожелала доброй ночи.

– Устала, детка? – спросил меня Антон, когда мы стояли в холле, ожидая лифт.

– Совсем нет, – покачала я головой и сжала его ладонь. – Боже, как же я рада, что ты приехал. Ты загордишься, но сегодня один из самых счастливых дней в моей жизни. Но у тебя не начнутся проблемы, что ты уехал?

– У меня начнутся проблемы, если я долго не буду видеть тебя, – сказали мне в ответ.

Створки перед нами раскрылись, и мы шагнули в пустой лифт.

Лифт, однако, как-то по-особенному действовал на нас. Оказавшись вдвоем, мы вновь потянулись друг к другу, и белое солнце, как оказалось, еще не опустилось за горизонт; оно поднималось все выше и выше, мне становилось все жарче и жарче. С этим же жаром я целовала Антона и сильно сжимала пальцы на его плечах.

Когда до нашего этажа оставалось совсем чуть-чуть, Антон вдруг, убрав руку с моего затылка, нажал на стоп, лифт послушно замер, и вновь прильнул к моим губам. Он прижал меня к стене, придерживая одной рукой, потому как от переизбытка эмоций и чувств у меня начала кружиться голова, а второй требовательно касаясь лица, шеи, плеч, опуская руку ниже, словно проверяя – сдамся ли? При этом он целовался так, что хотелось кричать от умопомрачения: это, наверное, был самый наполненный наш поцелуй, самый рванный, когда только от простых прикосновений губ к губам сносило башню – напрочь. И каждое новое прикосновение порождало желание прикосновений новых, еще более чувственных, еще более неистовых, еще более жарких.

Свет внутри разгорался все ярче.

Нежность передала эстафету чему-то более глубокому.

И мне казалось, что если раньше я ходила по воде, стояла в ней по пояс, то теперь на меня накатывала одна бархатная волна за другой, и морская пена омывала лицо.

Я не знаю, сколько мы пробыли в лифте. Минуту или час.

– Антош, – прошептала я.

– Что? – он замер. В тот момент мне показалось, что он испугался, подумав, что сделал что-то не так.

– Пора идти, – прошептала я, грея замерзшие руки под его расстегнутой кожаной курткой, и он вновь нажал на кнопку.

Я не помню, как мы открывали дверь и ворвались в номер: оба растрепанные, с горящими глазами и гулко стучащими сердцами. Мы стянули обувь, куртки, и я даже не помню, как мы оказались в одной из спален, на мягкой кровати. Он уронил меня на крвоать, нависнув сверху, и от каждого его прикосновения теплый свет внутри разгорался все ярче и ярче.

Остановились мы только тогда, когда стащили друг с друга футболки.

– Ты… хочешь? – Антон не отрываясь, жадно смотрел на меня, опираясь на вытянутые руки по обе стороны от моей головы. В серых блестящих глазах был вопрос, и я поняла его.

И уже знала ответ.

Правильный ответ.

– Я так тебя люблю, – просто сказала я срывающимся голосом, провела дрожащими от нетерпения пальцами по его лицу и за шею притянула к себе, обнимая так крепко, как только могла.

Больше мы не разговаривали: губы наши были заняты. А мысли… Их и не было вовсе.

Осталась только любовь и ничего больше.

Оставалось только любить.

Одежда упала на пол, а души взлетели вверх, проламывая потолок, и неслись вверх, пока не закружились в танце где-то там, среди звезд и комет, в вечности размером со Вселенную.

Я никогда не была так близка к Антону, и смущение и скромность покинули меня. Их сменили нежность и безрассудность. А уже им на смену пришло наслаждение, болезненное, хлесткое, но яркое.

Откровенные прикосновения сводили с ума, заставляя с трудом сдерживать крики.

– Не молчи, – шепнул он мне в какой-то момент, прекрасно все понимая, и вновь поцеловал: сначала в напряженную шею, затем в губы.

Солнце внутри меня всходило все выше и выше, и вскоре оказалось в зените, в полном своем всевластье. Острые горячие лучи пронзали насквозь, заставляя кусать губы, цепляться пальцами за простынь, сцеплять зубы, чтобы не выпустить крик, рвущийся наружу. И Антон умело направлял эти лучи, знал, где и как нужно коснуться, чтобы бархатные волны накрывали меня с головой, и я упивалась этим, выгибаясь под ним дугой.

Я упивалась его горячим прерывистым дыханием.

Упивалась его сердцебиением.

Его душой и телом, которое было также прекрасно и любимо мною.

Я узнавала Антона заново, прижимаясь к нему всем телом и требуя от него того же. Жадно припадала к его губам, разрешала все, что он хотел, а себе позволяла все, что хочу сама – любые прикосновения, любые поцелуи, любые слова.

Никаких запретов. Только любовь. Только он и я.

…а после белое солнце взорвалось, и тысячи его осколков ранили меня, и я сама стала солнцем, сияющим и огромным.

Требовательным и нежным.

Любящим и любимым.

Единственным в небе.

Я с силой цеплялась за широкую спину Антона, наверняка оставляя на ней следы от ногтей, обнимала за напряженные плечи, льнула к груди, чувствуя, как быстро стучит его сердце. Я тонула в любви, как в море, – теперь меня затянуло ко дну, и не хватало воздуха, и голова шла кругом, но рядом был тот, кого я любила, и я ничего не боялась.

Желания и движения не смущали. То, что происходило, не казалось пошлым или безнравственным. Это было так естественно и так правильно, что казалось – иначе просто и быть не может.

Его мышцы на спине под моими руками дрогнули, и Антон едва слышно прошептал мое имя, склонив свое лицо к моему. Светлые пряди упали на его лоб, глаза были широко открыты – и он смотрел прямо на меня затуманенным взглядом.

Как бы странно это ни звучало, случившееся подарило более глубинную духовную близость, основой которой было сумасшедшее взаимное влечение.

Антон откинулся на спину, повернув голову и пьяно глядя на меня, а я точно таким же взглядом смотрела на него, даже и не стараясь выровнять дыхание.

Неужели он мой?

Я улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, и какое-то время мы просто молча смотрели друг на друга. После он перевернулся на бок – так, что его рука оказалась под моей головой, и просто целовал меня: осторожно, почти невинно, целомудренно.

Под его поцелуи я и уснула. Изнеможение навалилась на уставшие мышцы, на разгоряченный разум, потерявший свою силу перед сердцем, и меня просто утянуло в мир грез и сновидений.

Проснулась я тогда, когда на улице светало. В душе тоже играл красками рассвет – и он был ярче того, что занимался за окном.

Мы лежали напротив друг друга под одним одеялом, и наши лбы соприкасались.

Глаза Антона еще были закрыты, и грудь мерно вздымалась – он еще спал, и я решила не будить его, а просто стала смотреть в его лицо, казавшееся во сне трогательно-беззащитным.

Мой мальчик.

Что, вчера не насмотрелась? А, вы же свет выключили! Что, стыдно тебе, Катенька?

Нет. Почему я должна стыдиться любви?

Бабочки словно взбесились, как будто вместо пыльцы кокаин нюхнули!

Я прогнала прочь ненужные мысли и провела пальцем по груди, остановившись у выпирающей ключицы, осторожно коснулась губами прохладного плеча. А он, почувствовавший это во сне, тотчас распахнул глаза.

– Доброе утро, – первой нарушила я утреннюю тишину.

– Доброе, – отвечал Антон чуть хрипло и замолчал, глядя на меня с чуть приоткрытыми губами.