Мне хватило объяснений.

– Ладно, хотите смеяться – смейтесь, а я иду к Гарольду. – И я вошла к нему в комнату.

Я очутилась в этой комнате впервые. Как и ее хозяин, все вокруг было тусклым, опрятным и невыносимо скучным. На полке над камином стояла фотография в серебряной рамке, на ней надменная старуха презрительно щурила глаза. По обе стороны от снимка в одинаковых вазах красовались букетики. Сколько книг! «Красавчик Жест», «Алый первоцвет», «Узник Зенды», «Разрушители плотин», «Деревянная лошадка», «Граф Монте-Кристо», «Стержень», «Тени былого», «Ученики Харроу». Все романы Хорнблоуэра. Невероятная коллекция сорвиголов, рыцарей в сверкающих доспехах и романтических фантазий, которые приелись мне к двенадцати годам.

Улыбнувшись, я поздоровалась с Гарольдом. Бедолага сидел скорчившись на узкой койке. Услышав мой голос, он поднял взгляд налитых болью глаз. Когда он понял, кто пришел, боль сменилась яростью.

– Ты ей проболталась! – закричал он на миссис Дельвеккио-Шварц, стоящую в дверях. – Как ты могла?

– Гарольд, я работаю в больнице, поэтому миссис Дельвеккио-Шварц обратилась ко мне. Я пришла, чтобы помочь вам, и давайте без глупостей, хорошо? Вы не можете мочиться, верно?

Его лицо исказилось, он прикрыл живот обеими руками, согнул спину и мелко задрожал, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом наконец кивнул.

– И давно это продолжается?

– Три недели, – простонал он.

– Три! Ох, Гарольд, почему же вы молчали? Почему не сходили к врачу?

В ответ он разрыдался. Плотина рухнула, но источник слез иссяк: из его глаз, как из выжатого лимона, выкатилось лишь несколько мутных слезинок.

Я повернулась к Пэппи:

– Надо немедленно везти его в Винни.

Несмотря на боль, Гарольд взвился как кобра:

– Не поеду в Сент-Винсент! Там католики!

– Тогда мы доставим вас в Сиднейскую больницу, – решила я. – Как только вам вставят катетер, станет гораздо легче. Еще будете удивляться, почему так долго мучили себя!

Представив себе Гарольда с катетером, миссис Дельвеккио-Шварц снова прыснула и зажала рот ладонью. Я обратилась к ней:

– Может, выйдете пока отсюда? И займитесь делом! Найдите старые полотенца на случай, если ему понадобятся в дороге, а потом вызовите такси. Живее!

Советуя Гарольду не бояться, но придерживая его с двух сторон, мы с Пэппи поставили его на ноги. От боли он не мог распрямиться и все держался обеими руками за низ живота. К тому времени, как мы доползли до прихожей, у дома уже ждало такси.

Младший стажер и сестра в Сиднейской больнице вытаращили глаза, узнав, что стряслось с Гарольдом.

– Три недели! – бестактно воскликнул стажер, но под нашими взглядами смущенно умолк.

Дождавшись, когда Гарольда усадили в коляску и увезли, мы покинули больницу и на Бельвью-Хилле успели на трамвай.

– За него возьмутся всерьез, – сказала Пэппи, когда мы нашли свободные места. – Дома он не появится, пока не познакомится с цистоскопом, капельницей и так далее.

– Значит, по-твоему, все не настолько плохо, – заключила я.

– Слишком уж хорошо он выглядит. Цвет лица не изменился, а боль причиняет только растянутый мочевой пузырь. Ты же видела, на что похожи пациенты с болезнями почек, мочекаменной болезнью или раком органов таза. Да, у него электролитный дисбаланс, но органических поражений скорее всего нет.

Ах, Пэппи, почему бы тебе не заняться общей практикой вместо психиатрии! Но высказать пожелание я не осмелилась.

Впервые я была избавлена от Гарольда, а тревога только усилилась. Чутье подсказывало мне, что этот и без того склонный к подавлению чувств человек стремительно скатывается к полной депрессии. Ему мало запоров, боль и унижения на него не действуют, и он дошел до удерживания в организме мочи. Остается лишь один шаг: прекращение самой жизни. Какого черта миссис Дельвеккио-Шварц потешалась над ним! Если она не научится владеть собой, рано или поздно Гарольд сведет счеты с жизнью. Хорошо, если не попытается прихватить на тот свет Джим, Пэппи или меня. Но разве можно вразумить порождение стихий вроде миссис Дельвеккио-Шварц? Она сама себе закон. Поразительная мудрость, бездна глупости. А если Гарольд покончит самоубийством, его бывшая любовница будет безутешна. Почему она не разглядела этого в картах? Ведь все же ясно, все на виду! Гарольд и Десятка Мечей. Гибель Дома.

Суббота

10 декабря 1960 года


Сегодня я пригласила Тоби на обед, и он пришел. По утрам в субботу он закупает всякую мелочь для постройки хижины, приезжая ради этого в Сидней, потому что только здесь в «Нок и Керби» продается то, что ему нужно.

– Суббота все равно пропала, так что перекуси, а потом успеешь на поезд, – рассудила я.

В меню были пастушья запеканка с тунцом и грибами под соусом из свежего майорана, картофельное пюре, в которое я не пожалела сливочного масла и молотого розового перца, салат, заправленный маслом из грецких орехов, смешанным с водой и старым, выдохшимся уксусом.

– Если не разучишься готовить, я женюсь на тебе, как только прославлюсь, – пообещал Тоби с полным ртом. – Это же объедение!

– Стало быть, мне нечего бояться: вряд ли ты прославишься при жизни, – улыбнулась я. – Стряпня – увлекательное занятие, но я ни за что не соглашусь каждый день торчать у плиты, как моя мама.

– Ручаюсь, ей нравится.

Тоби пересел в кресло напротив Марселины, которой всегда доставались от него лишь гримасы.

– Только потому, что ей приятно видеть своих мужчин сытыми, – парировала я. – Меню у нее небогатое: мясо с картошкой, рыба с картошкой, жареная баранья нога, тушеная баранина, острые колбаски, бараньи отбивные в сухарях, отварные креветки, а затем все по новой. Кстати, почему ты не любишь мою красавицу Марселину?

– Зверям не место в доме.

– О-о, типичный фермер! Если собака плохо сторожит стадо, ее надо пристрелить.

– Куда проще влить в ухо отраву, – возразил Тоби. – Надежное средство, действует мгновенно.

– Циник. – Я присела в кресло рядом с кошкой.

– Поневоле станешь циником, если у тебя ничего не выходит, и не от случая к случаю, а всегда.

– Она тебя еще оценит, Тоби, я точно знаю, – посочувствовала я.

– Ты о чем? – удивился он.

Я растерялась.

– Ты же знаешь!

– Откуда мне. Объясни.

– Я говорю о Пэппи.

У Тоби отвисла челюсть.

– О Пэппи?

– Само собой, болван ты этакий!

– Но с какой стати Пэппи оценивать меня? – продолжал хмуриться Тоби.

– Хватит уже! Даже если тебе кажется, что ты ловко маскируешься, Тоби, не надо быть гением, чтобы понять: ты любишь Пэппи.

– Само собой, люблю, – согласился он, – но я в нее не влюблен. Ты, наверное, пошутила, Харриет.

– Нет, влюблен! – растерялась я.

Его глаза налились кровью.

– Вранье.

– Нет уж, Тоби, не увиливай! Я же видела боль в твоих глазах, ты меня не обманешь.

– Знаете, мисс Перселл, – быстро поднявшись, сказал он, – если хотите, можете и дальше считать себя современной женщиной, но на самом деле вы слепая, глупая, лишенная логики и эгоистичная!

Нанеся этот удар, он вышел, а я осталась сидеть с Марселиной на коленях и гадать, что на меня нашло.

С Домом что-то случилось, я чувствовала это, и Тоби стал еще одним симптомом. Из миссис Дельвеккио-Шварц лишнего слова не вытянешь, она не желает рассказывать ни о Доме, ни о себе, а Гарольд после возвращения из больницы снова числится в ее любимцах. Наверное, он даже не заметил, что она над ним смеялась, – так ему было больно. В Сиднейской больнице его направили к психиатру, а Гарольд оскорбился и укатил домой.

Ох, Дункан, как мне тебя не хватает!

Воскресенье

25 декабря 1960 года

(Рождество)


Я приехала на праздники к родителям в Бронте, но переночевать на диване в большой комнате отказалась: завтра, в День подарков, я работаю. Дело в том, что на спортивных площадках к востоку от Королевской больницы в праздничные дни часто случаются травмы, вдобавок к нам привозят пострадавших в авариях и в пьяных драках. В Новый год я тоже дежурю, зато Энн Смит вызвалась поработать накануне, потому что как раз в ту же ночь дежурство у ее жениха. Перед Новым годом в травматологии любой больницы дел невпроворот, хуже всех приходится больнице Винни, потому что половина сиднейцев наносит ежегодный визит в Кросс, напивается до положения риз, пачкает улицы мусором и рвотой и не дает покоя Норму, Мерву, Бамперу Фарреллу и другим полицейским Кросса.

Я привезла Уилли бутылку бренди, бабуле – роскошную испанскую шаль, Гэвину и Питеру – объектив для макросъемки к цейссовскому фотоаппарату, папе – коробку кубинских сигар, а маме – симпатичное белье, сексуальное и вместе с тем благопристойное. Родные, в свою очередь, сложились и преподнесли мне сертификат на покупку пластинок в «Николсоне», чему я очень рада.

Среда

28 декабря 1960 года


Миссис Дельвеккио-Шварц подкараулила меня сегодня днем и зазвала на бренди, разлитый по стаканчикам из-под сыра «Крафт». При виде этих стаканчиков меня охватило раздражение.

– Так и не выбросили их? – спросила я. – Я же подарила вам на Рождество семь прекрасных хрустальных стаканов!

В последнее время рентгеновским взглядом меня просвечивали все реже, на лице домовладелицы часто появлялось отчужденное выражение, и даже мой вопрос не вызвал вспышку внутреннего маяка.

– Ну зачем же их портить? – сказала она. – Я берегу их до лучших времен, принцесса!

– Бережете? Разве я дарила их вам для того, чтобы вы их берегли? – расстроилась я.

– Если я буду пить из них, непременно какой-нибудь да разобью.

– Ну и пусть! Разобьете один – принесу вам другой.

– Нельзя заменить все, что разбито, – возразила она. – У первых стаканов есть аура, их семь – хорошее число, не шестерка, к тому же ты прикасалась к ним и заворачивала их.