А когда она вернулась в комнату, то схватилась за живот. И тихо сползла в кресло, задыхаясь от смеха. В соседнем кресле, склонившись над коленями, любимый муж, ворча что-то под нос, красил ногти розовым перламутровым лаком. Себе! Люба охнула, придерживая живот. Так и родить недолго досрочно.


Ник повернул голову. Разогнулся.


— Чего ржешь? — хмуро.


Люба смогла ответить далеко не сразу. Сначала прохихкалась. Потом продышалась. Потом вытерла слезки. И лишь потом ответила:


— Коленька… Я просила ногти на ногах покрасить себе. Я сама не могу уже — живот мешает.


— Себе?!


— Себе, — для убедительности вытянула свою стройную изящную ножку — немногое из того, что у нее осталось стройного.


— А… — Ник озадаченно посмотрел сначала на ее ногу, потом на свой босой сорок пятый с тремя из пяти накрашенными розовым лаком ногтями. — Черт… Я тебя не так понял, да?


— Ага, — Люба еще раз хихикнула.


— Да кто тебя поймет с твоими хотелками непредсказуемыми. Блин… — снова перевел взгляд на свою ногу. — Вот дурак…


— А, по-моему, красиво вышло.


— Слушай, а что делать-то?


— Иди, в ванной возьми ватные диски и… Нет, я лучше сама принесу, а то ты что-нибудь напутаешь.


А потом она сидит в кресле, а он, сложив ноги «по-турецки» — на полу, перед ней. Ее стопа — на его колене.


— Коля… Ты так аккуратно красишь. У меня так не всегда получается. А ты в первый раз — и так ровненько.


— Ты еще не видела, какие я аккуратные и ровные узлы на шовном материале завязываю.


— Ник…


Он в последнюю пару месяцев спал плохо. Просыпался вместе с Любой, когда она вставала ночью в туалет. Сквозь сон чувствовал, как она ворочается. Спал чутко, чтобы, не дай Бог, не задеть ее нечаянно. А вот сегодня его по какому-то капризу нервной системы вырубило. И он не почувствовал, как она вставала. И проснулся лишь, когда Люба потрясла его за плечо.


— Что? Что случилось? — сел резко на постели. В комнату падает свет из прихожей. Люба выглядит слегка растерянной.


— Воды отошли…


Что-то вдруг ухнуло внутри.


— Точно?


— Да. По-моему, да. Ну… так много… Я в туалет встала, а оно там как полилось…


— Я посмотрю.


Его не было минут пять. Вернулся.


— Да. Это воды отошли. Убрал там. Как ты? — осторожно присел рядом на кровать. А Люба вдруг поморщилась, и он понял сразу.


— Схватки?


— Да.


— Как часто?


— Не знаю.


— Надо засечь.


— Надо, — она вздохнула, положила ему голову на плечо. Ник одной рукой привычным движением погладил ее по пояснице, другой дотянулся до телефона. Без пяти три. До утра ждать не стоит.


— Любава, у тебя все собрано, так ведь?


— Угу.


— Тогда одевайся потихоньку. А я за машиной, — он встал, протянул ей руку. Люба поднялась и вдруг прижалась к нему — боком, как только и получалось в последние месяцы. Выдохнула ему в грудь. И он почувствовал, что она дрожит. Обнял осторожно.


— Боишься?


— Да, — не понимая головы.


Ник вздохнул. Чем помочь? Как успокоить?


— Хочешь, я пойду с тобой? — погладил по темноволосой голове. — Буду там, с тобой? Если тебе нужно…


— Теть Даша скептически относится к партнерским родам. Говорит, что мужчины там лишние.


— Да мало ли что она там говорит. Если я тебе нужен — я пойду с тобой. В обморок не упаду, под ногами мешаться не буду, порядки знаю. Не знаю, чем помочь смогу, но если смогу… если тебе так будет легче…


— Не надо, — произносит она после небольшой паузы, негромко, но твердо. Повторяет: — Не надо. Я сама. Я должна сама справиться.


— Ты справишься, — он приподнимает ее за подбородок, смотрит в глаза. Боится. Его маленькая любимая девочка с огромным животом боится того, что сейчас происходит с ней, с ее телом. — Но я буду недалеко. Я все время буду там, неподалеку, за парой стен. Если что… помни — я рядом.


— Хорошо, — она улыбается — слегка вымученно. И тут же вздрагивает всем телом, охает. — Коля, твоя дочь такая же торопыга как ты!


— Хулиганит? — он улыбается Любе ободряюще. Приседает на корточки, прижимается губами к ее животу. — Дочь, веди себя прилично, слушайся маму, пока папа за машиной ходит.


За окном рассвело. Медленно вальсируя, опускаются на землю крупные хлопья. Все укутано снегом. Наверное, один из последних снегопадов этой зимой. А там уже недалеко и весна.


— А кто это у нас такой напряженный… — пропел за спиной знакомый голос. Ник резко обернулся. — Такой бледный… такой нервный… А это наш папочка…


Он не смог ничего ответить сразу. Просто смотрел. Смотрел на сверток на руках Дарьи Александровны.


— Ну, что стоишь столбом? Принимай дочь на руки.


И он принял. Не весит, кажется, ничего. И стоит целого мира. Вглядывается в крошечные черты лица, но его глаза в этом не участвуют. Сердцем смотрит.


— Она красавица, — наконец-то может выдохнуть первые слова.


— Конечно, красавица, — Дарья смотрит на ребенка, наклонив голову. — На тебя-то не похожа, это Соловьевская порода. В маму пошла.


— Как Люба? Как все прошло? Сколько баллов? — из него вдруг посыпались вопросы.


— Девять баллов. А Люба молодец. Говорю же — девочка не в тебя пошла, в маму: маленькая, ладная, шустрая. Два восемьсот всего. Вышла отлично, без эпизиотомии и разрывов, — Ник едва заметно вздрогнул. — Так что обе твои девицы просто умницы — и Люба, и…


— … и Леночка, — наконец-то решается прикоснуться к маленькой щеке. В пальце покалывает — кожица под ним невообразимо мягкая.


— Леночка? — усмехается Дарья. — А мне Люба сказала, что она еще не придумала имя дочке…


— Ну… — смущенно улыбается свежеиспеченный папаша, — ну, я…


— Вот все вы такие! — ответно смеется Дарья. — Мы девять месяцев ребенка под сердцем носим, рожаем его в муках, а вы потом заявляете: «У меня Машка родилась! А вот и моя Катенька!». Где справедливость, Коля, где, я тебя спрашиваю?


— Ну… хм… Маше… и Кате… очень подходят их имена. Я не представляю, чтобы Машку или Катьку звали бы по-другому. По-моему, дядь Дима очень хорошие имена выбрал.


— Хорошие. Но не в этом же дело, а в принципе!


— Ну, она же Леночка… — Ник всматривается в лицо новорожденной дочери. — Она Леночка, это видно сразу.


Дарья подходит ближе.


— Леночка… Елена Николаевна Самойлова. Будущая Елена Прекрасная. Наверное, ты прав. Знаешь… — женщина переводит взгляд в окно, на медленно падающий снег. — А ведь, кажется, совсем недавно… Вот так же напротив меня стоял Глеб. С тобой на руках. А теперь ты уже сам отец. Как летит время. Как же оно летит… В такие моменты я особенно остро чувствую, сколько мне лет.


— Э, нет! Я знаю, к чему это! Не думайте даже!


— О чем?


— Знаю я этот тон, этот взгляд, эти слова. Батя тоже иногда эту пластинку заводит. «Я уже старый, мне надо на покой». Нет уж, дудки! Работать, Дарья Александровна, работать! Пахать!


— Молод ты меня поучать.


— В самый раз. Нечего глупости говорить. Мы еще к вам годика через четыре за второй принцессой придем.


— Храбрый какой. Люба там требовала с меня, чтобы я ей все, что можно, зашила, и что она больше на такое не подпишется.


— Чего?! — от отцовского крика Леночка протестующее пискнула, и Ник совершенно выверенными движениями начал покачивать дитя.


— А чего ты хочешь, у Любушки стресс.


— Ну… это она… погорячилась…


— Факт, — усмехается Дарья. — Ладно, иди, утешь свою бесценную, а мы пока с Еленой Николаевной нанесем визит к ее тезке — доктору-неонатологу Елене Валерьевне.


— Какие-то проблемы?


— Это стандартная процедура, папаша-параноик. Отдай мне ребенка и иди к жене.


— Как ты?


— Чуть не умерла, — Любин голос звучит слабо. — Это ужасно больно. Но я справилась.


— Да. Ты справилась. Ты у меня умница.


— Ник, ты ее видел?


— Да.


— Она красавица, правда?


— Красавица, правда. Леночка вся в тебя.


— Леночка? — Люба округляет и без того огромные глаза — синие, с голубоватыми тенями от усталости под ними. — Леночка?! Сволочь ты, Самойлов!


— Тебе не нравится имя? — виновато.


Она смотрит на него какое-то время. А потом вдруг улыбается.


— Знаешь, она и в самом деле — Леночка. Ей… ей подходит это имя. Но вторую дочь точно буду называть я!


— Да? Хм… а мне тут сказали, что ты… больше не хочешь…