Алина Зарайская - Мама, я доктора люблю

Снег еще только-только сошел. На улицах пахло талой водой, и в бесчисленных мелких лужицах отражались облака, а вечерами — звезды и фонари. Анжела возвращалась с работы в самом радостном настроении. Сегодняшний день прошел просто отлично. Погода была солнечная и теплая. Утро началось с того, что она наконец отпустила на свободу подобранного еще в начале зимы и только сейчас совершенно выздоровевшего и окрепшего вороненка. На работе все тоже (видимо, по случаю яркого солнца и безоблачного голубого неба) были в приподнятом настроении, веселы и приветливы. К тому же Анжела сдала сложный проект, доставлявший ей много хлопот и нервотрепки. А дома ожидались гости — должны были приехать дальние родственники, которых Анжела очень любила, но видела, к сожалению, очень редко. И теперь она шла домой, улыбаясь редкой капели, теплому желтому свету уличных фонарей и легкому свежему ветерку.

Вдруг гармонию нежных весенних звуков нарушил жалобный писк. Анжела оглянулась: на узкой пустынной улочке решительно никого не было, а тоненькое пищание не прекращалось. Заглянув во все темные углы и ямы подвалов поблизости, Анжела наконец поняла, что котенок сидит на крыше гаража. Он был еще совсем маленький и совершенно черный, как уголь, так что в темноте, да еще на фоне густо переплетенных веток какого-то кустарника, росшего за гаражом, различить его можно было с трудом. Анжела приставила к стене гаража какую-то не очень крепкую доску и попыталась достать малыша. Но лазание по голым, ничем не укрепленным доскам — это занятие для тридцатилетней женщины, уставшей на работе, да еще и одетой в юбку и ботинки на каблуках, все же не совсем подходящее. И вот, когда котенок, кажется, совсем не разделявший восторгов своей спасительницы по поводу огромного количества луж, холодной капели и промозглого ветра, уже судорожно вцепился коготками в рукав пальто, а ее ладонь держала мокрое, но довольно упитанное тельце, доска медленно поехала куда-то вниз и вбок. Анжела одной рукой попыталась уцепиться за край крыши, но пальцы соскользнули с мокрого железа, и, проехавшись щекой по грязной холодной стене, она упала в самую глубокую (это уж непременно!) лужу. Котенок вырвался и, коротко мяукнув, умчался в ближайший подвал.

«Ничего, я все-таки сняла его с крыши, на которой ему было так страшно, — успокаивала себя Анжела, которой, конечно, очень хотелось взять малютку домой. — Он вроде бы только от этого и пищал: залезть-то залез, а слезть не мог. А так на несчастного он совсем не похож — не худенький и бегает вон как шустро и даже, кажется, попал в свой родной, а не в первый попавшийся подвал».

Анжела еще раз посмотрела в темный провал. Ей показалось, что она увидела там несколько пар светящихся желто-зеленых глаз, и она совсем перестала тревожиться за котенка, который, видимо, нашел своих сородичей. Анжела попыталась встать, но, вскрикнув от боли, как клещами сжавшей лодыжку, снова упала. Посидев какое-то время и попробовав подвигать ногой, она поняла, что, наверное, очень сильно потянула или даже порвала связки. Ждать помощи в этом маленьком переулке, безлюдном даже днем, было бессмысленно. Прикусив губу, Анжела кое-как поднялась и на одной ноге, держась за стены, запрыгала к дому. При каждом прыжке возникала сильная боль. Несмотря на все усилия, Анжела не могла сдержать слезы, покатившиеся по щекам, но не могла и не улыбаться, представляя, как смешно она выглядит: довольно высокая, стройная женщина в элегантном демисезонном пальто и шляпке, левой рукой хватающаяся за стены, а правой закрывающая грязную щеку, как пятиклассница, играющая в «классики». Хорошо еще, что до дома было уже недалеко и дорогу не осложняли шумные перекрестки и людные улицы.

Анжела тщательно вытерла слезы, поправила расплывшийся макияж и с самой непринужденной улыбкой позвонила в дверь. Мама, как она и надеялась, не заметила ни испачканного пальто, ни поджатой ноги — она была занята заботами о гостях и угощениях. Из кухни аппетитно пахло только что испеченными пирогами и зеленью, которую мама обильно добавляла во все блюда, приговаривая, что зелень — это лучшие витамины.

Анжела разделась и даже не вскрикнула, снимая с больной ноги ботинок, но незаметно прыгать по квартире на одной ноге было, разумеется, невозможно. А ей так не хотелось портить вечер ахами и охами мамы и тети Насти, вызывать врача, лежать на диване, вместо того чтобы весело сидеть со всеми за столом, слушать новости и, как в детстве, секретничать с двоюродной сестрой Наташкой, которая была всего на два года младше.

В комнате Анжела даже не успела поцеловать отца и гостей, как всё начали махать руками и громко наперебой расспрашивать о ноге. На шум из кухни пришла мама и тоже запричитала.

— Я-то думала, ты просто упала! Смотрю, пальто грязное — ну думаю, всяко бывает, иногда и поскользнется человек, запнется обо что-нибудь. А у тебя, оказывается, с ногой неладно! Что же ты сразу не сказала! Скрыть хотела?! И не стыдно тебе?! Мы разве чужие?!

Мама быстро и сноровисто осмотрела распухшую лодыжку и только головой покачала: «Без больницы не обойтись!»

Анжела попыталась было сказать, что ничего страшного, что она просто слегка подвернула ногу, но ее и слушать не стали.

— Опять, наверное, полезла на какое-нибудь дерево за брошенной кошкой или кидалась под машину, спасая бездомного пса. Господи, что же мне с тобой делать? Да ведь сама же я и виновата, сама же и воспитала тебя доброй и отзывчивой, научила любить не только себя, но последнего грязного котенка да всякую букашку, — бормотала мама, укладывая протестующую Анжелу на диван и делая для нее горячий сладкий чай, как будто она не связки повредила, а простудилась. Отец же, не говоря ничего лишнего, просто вызвал «неотложку».

— Папа, — укоризненно протянула Анжела, — ну зачем же «неотложку»-то? Достаточно было просто врача, еще принимают вызовы до восьми. Или вообще самостоятельно добраться до травмпункта.

— Вот еще! Ты, видно, совсем заработалась, раз такие глупости говоришь. На вон, выпей-ка любимой наливочки. Может, и в голове прояснится. — И папа подал ей рюмку темного густого «Спотыкача».

— Да ведь врач приедет, — возразила Анжела, — а от меня спиртным пахнет! Что они подумают?

— Ничего особенного не подумают. Скажем, что налили для поднятия духа. Даже в больницах иногда вино прописывают.

— Может, все-таки не надо «неотложку», папочка? Давай отменим вызов.

— Глупости! И не подумаю.

Делать было нечего. Анжела пила сладкий чай, запивая его такой же сладкой настойкой, и думала, как ей стыдно будет перед врачами «неотложки», которых побеспокоили по такому пустяку.

«Неотложка» приехала минут через десять и, хотя врач и санитары действительно удивились, что их вызвали по такому поводу, Анжелу все-таки положили на носилки и увезли в городскую больницу, успокоив разволновавшихся родственников тем, что, как только наложат гипс, девушку сразу отпустят домой.

— Надо бы кому-нибудь с ней поехать.

— Сейчас, — с готовностью отозвался отец, — я мигом, только пальто накину!

— Мама, папа, не надо со мной никуда ехать! Ведь ничего опасного. Не на операцию же меня везут. И гостей нехорошо одних оставлять. Они и так редко приезжают. Мне совсем стыдно будет. Оставайтесь оба, а я вам позвоню, как только что-нибудь выяснится.

— Ну, Бог с тобой! Только позвонить не забудь! И не вздумай стесняться, если понадобится что-нибудь, — сразу же скажи.

— Хорошо. Обещаю. Да не сходите вы с ума! — не выдержала и рассмеялась Анжела. — У вас такие лица, словно вы меня не в травмпункт, а на фронт отправляете.

В машине было тепло, пахло нашатырем и свежими бинтами. Анжела смотрела в темные окна на мелькавшие фонари и весело переговаривалась с санитарами, которые явно учились в каком-нибудь медучилище и были не прочь прокатиться с такой красивой и приветливой пациенткой.

После приемного покоя, где Анжела с пузырем со льдом на распухшей ноге провела несколько неприятных минут среди таких же «убитых» братьев и сестер по несчастью и нервных врачей, Анжелу поместили в палату на втором этаже. Ее соседками оказались две пожилые разговорчивые женщины, сразу же начавшие охать и жалеть новую больную, несмотря на то, что у них были гораздо более серьезные травмы. Через полчаса Анжелу осмотрел дежурный врач, потом принесли ужин, оказавшийся, как ни странно, очень вкусным. К половине девятого в больнице все затихло. За окнами было совсем темно, и Анжелины соседки уже дремали. Девушка приготовилась к томительному бездеятельному и бессонному лежанию, но неожиданно поняла, что тоже засыпает, хотя еще десять минут назад о сне и думать было нечего.

«Наверное, это спокойная больничная атмосфера на меня так подействовала», — подумала Анжела уже в полудреме и погрузилась в грезы — сначала о том, что там сейчас дома, а потом об умном, добром и красивом мужчине, которого она, конечно, скоро встретит и с которым они проживут долгую счастливую жизнь. Этот мужчина почему-то упорно представал перед ней в элегантном белом летнем костюме. На вид ему было около сорока, он был очень, совсем не по-вестюжански, галантен и говорил какие-то странные нерусские слова. Анжела, знавшая только немного английский, не могла их понять, но ей казалось, что именно так, певуче, говорят на родине обожаемых ею Петрарки и Данте. В неразборчивой, но явно поэтичной речи незнакомца Анжеле так и слышались еще чуть ли не в детстве выученные наизусть:

О вашей красоте в стихах молчу

И уповать не смею на прощенье,

И, полагаясь на воображенье,

Упущенное наверстать хочу.

Или:

Благословен день, месяц, лето, час