Луиза Олкотт - Маленькие женщины

– Значит, я верно прочитала твои мысли. Как это прекрасно – спасти чужую жизнь, рискнув собственной, как вот ты, – и едва не лишиться ее… – начала было миссис Джо, сожалея, что порывистая речь, так характерная для прежнего Дана, внезапно оборвалась.

– «Сберегший душу свою потеряет ее»[444], – пробормотал Дан, уставившись на веселое пламя камина, которое озаряло комнату и играло красноватыми отсветами на его худом лице.

Миссис Джо так опешила, услышав из его уст эти слова, что смешалась и лишь воскликнула радостно:

– Так ты все-таки почитал книжечку, которую я тебе подарила, и сдержал обещание?

– Почитал, хотя и не сразу, зато немало. Я пока еще немногое знаю, но готов учиться, а это уже большое дело.

– Главное дело. Ах, дружочек, расскажи подробнее! Я чувствую, что на сердце у тебя лежит какой-то груз: позволь помочь тебе его нести – бремя сделается легче.

– Об этом я знаю и хочу вам все рассказать, но простить некоторые поступки не можете даже вы, а если вы меня бросите, боюсь, я не выдержу.

– Мать все может простить! Расскажи мне, а я даю слово, что никогда тебя не брошу, даже если от тебя отвернется весь свет.

И миссис Джо крепко сжала обеими руками большую исхудалую ладонь, держала и молча ждала, пока это длительное пожатие обогреет сердце бедняги Дана и придаст ему мужества, чтобы заговорить. Сев в прежнюю свою позу – голова опущена на руки, – он медленно поведал ей все и ни разу не поднял взгляда, пока с уст не слетело последнее слово:

– Теперь вы все знаете. Способны ли вы простить убийцу и держать в своем доме бывшего заключенного?

Ответ ее был прост – она обняла его обеими руками, положила бритую голову на грудь, а глаза ее заволокло слезами, сквозь которые с трудом удавалось распознать в его глазах страх и надежду, от которых делалось больно.

Это оказалось действеннее любых слов, и бедняга Дан приник к ней в безмолвной благодарности, чувствуя животворную силу материнской любви – божественного дара, который способен утешить, очистить и укрепить всякого, кто его взыскует. Две-три крупные горючие слезы спрятались в шерстяной шали там, где к ней прижалась голова Дана, и никто никогда не узнал, какой мягкой и уютной ему показалась эта шаль после жестких подушек, на которых он спал так долго. Душевные и телесные страдания сломили волю и гордыню, а груз, упавший с плеч, оставил по себе такое чувство облегчения, что Дан замер, наслаждаясь этим мигом в немом восторге.

– Мальчик мой бедный, как же ты страдал весь этот год – а мы думали, что ты на воле, как ветер! Почему ты не послал нам весточку, Дан, не дал себе помочь? Или ты сомневался в своих друзьях? – спросила миссис Джо, забыв в порыве сострадания про все остальные чувства, – при этом она приподняла его лицо и заглянула с упреком в большие запавшие глаза, наконец-то не избегавшие ее взгляда.

– Мне было стыдно. Легче было терпеть все самому, чем расстраивать и мучить вас, – а я знал, что вы будете мучиться, хотя и не подадите вида. Ничего, я привыкну.

И Дан снова опустил взгляд, будто не в силах был смотреть, какая тревога и обеспокоенность проступили на лице его лучшего друга после его признания.

– Да, мне больно, что ты совершил грех, но я от всей души радуюсь, горжусь и благодарю Бога за то, что грешник мой раскаялся, искупил вину и крепко усвоил этот горький урок. Знать правду не надо никому, кроме Фрица и Лори; им нельзя не сказать, а откликнутся они так же, как и я, – проговорила миссис Джо, мудро рассудив, что полная откровенность взбодрит Дана сильнее избыточного сострадания.

– Нет, не так; мужчины не женщины, они не прощают. Но ничего. Пожалуйста, расскажите им все вместо меня – и покончим с этим. Мистер Лоренс, полагаю, и так уже знает – я много болтал в горячке, но он все равно был ко мне очень добр. То, что они все знают, я еще снесу, а вот Тед и девочки!..

Дан стиснул ей руку с таким умоляющим выражением на лице, что она тут же заверила его, что никто ничего не узнает, кроме двух старых друзей, – и Дан тут же успокоился, как будто застеснявшись внезапного порыва.

– Кстати, это было не убийство, а самозащита; он напал первым, пришлось ударить в ответ. Я не собирался его убивать, но из-за этого, боюсь, переживаю меньше, чем следовало бы. Я за этот проступок заплатил сполна, а таким мерзавцам не место в этом мире – они указывают юношам дорогу в ад. Да, знаю, вы считаете, что это ужасные слова, но я ничего не могу с собой поделать. Мошенников я ненавижу не меньше, чем койотов, и всегда готов пустить в них пулю. Правда, наверное, было бы лучше, если бы он убил меня – моя жизнь все равно загублена.

При этих словах на лицо Дана словно бы опустилась прежняя тюремная угрюмость, и миссис Джо перепугалась, ибо ей приоткрылось на миг, через какие терзания он прошел и остался живым, хотя и изувеченным до конца дней. В попытке обратить его мысли к чему-то более веселому, она бодрым голосом произнесла:

– А вот и нет. Это испытание научило тебя ценить жизнь и использовать ее с большей пользой. Этот год не потрачен зря, может, для тебя он еще окажется самым плодотворным из всех. Попробуй осознать это и начать жизнь заново, а мы все тебе поможем, более того, твой проступок только укрепит нашу веру в тебя. Со всеми такое бывает, но мы не сдаемся и живем дальше.

– Я никогда больше не буду прежним. Мне кажется, мне уже лет шестьдесят; сюда я добрался, а больше уже ничего не хочу. Позвольте мне остаться, пока не встану на ноги, а потом я уберусь прочь и никогда больше вас не побеспокою, – обреченно произнес Дан.

– Ты слаб и поэтому плохо соображаешь; это пройдет, рано или поздно ты начнешь свою миссионерскую деятельность среди индейцев, с прежней энергией и новообретенными терпением и выдержкой, используя новые познания. Расскажи мне поподробнее про доброго капеллана, и Мэри Мейсон, и про эту даму, которая своими случайными словами так тебе помогла. Мне хочется знать про испытания моего мальчика все до последней мелочи.

Подбодренный ее искренним участием, Дан просветлел и разговорился – в тот день она услышала всю историю этого горького года, и воспитаннику ее стало легче, когда он сбросил тяжкое бремя.

Знай он, какие душевные муки причинил своей слушательнице, он удержался бы от рассказа, но она тщательно скрывала скорбь, пока не отправила его спать, утешенным и успокоенным, и только после этого выплакала душу, к великому изумлению Фрица и Лори, – изумление это прошло, только когда они услышали ту же историю и разделили ее горе; а потом все приободрились и стали держать совет, как они могут смягчить эту «катастрофу» – худшее из всех злосчастий этого года.

После этого разговора Дан любопытным образом переменился. Казалось, с души его свалился тяжкий груз, и, хотя прежний неукротимый дух и брал над ним верх время от времени, он явно всеми силами старался проявлять любовь, признательность и уважение к не оставившим его друзьям, а выражалось это в новообретенном смирении и доверии, которые очень радовали их и очень помогали ему. Услышав от миссис Джо историю Дана, профессор и мистер Лори больше о ней не вспоминали, ограничившись крепким рукопожатием, взглядом, полным сострадания, скупым ободряющим словом, каким принято выражать сочувствие у мужчин, а также удвоенной доброжелательностью, которая не оставляла сомнений: прощение даровано. Мистер Лори немедленно обратился к влиятельным лицам, которых могла заинтересовать миссия Дана, и привел в действие механизм, который требует обильной смазки, если вы хотите сделать что-то с участием правительства. Мистер Баэр, с мастерством прирожденного педагога, обеспечил изголодавшийся мозг Дана пищей и помог ему разобраться в самом себе, продолжив начатую добрым капелланом работу столь по-отечески, что бедняга раз за разом повторял: я наконец-то обрел отца. Мальчики брали Дана на прогулки в экипаже и забавляли своими планами и проделками, а женщины, как молодые, так и старые, нянчились с ним и пестовали его – в итоге он ощутил себя султаном, окруженным толпой преданных слуг, готовых исполнить малейшее его желание. На Дана, который, как любой мужчина, очень боялся «сюсюканья» и раньше почти никогда не болел, это произвело сильнейшее впечатление, и он взбунтовался против настояния врача сидеть на месте. Потребовалось все влияние миссис Джо и все уловки девочек, чтобы удерживать его на диване все то время, пока заживали его поврежденная спина и разбитая голова. Дейзи готовила ему всевозможные лакомства, Нан следила за приемом лекарств, Джози читала вслух, скрашивая долгие часы бездействия, которые были для него так мучительны, а Бесс, чтобы его развлечь, принесла все свои рисунки и скульптуры и, по его особой просьбе, поставила рабочий стол прямо в его комнате и начала лепить голову буйвола, которую он ей когда-то подарил. Послеполуденные часы сделались для Дана самой желанной частью дня, и миссис Джо, сидевшая за работой рядом, в своем кабинете, наблюдала за неразлучным трио и любовалась этой прелестной картинкой. Девочкам льстил успех их усилий, и они лезли из кожи вон, чтобы время проходило занимательно, и при этом с женским тактом, которому большинство представительниц слабого пола обучаются, едва выйдя из пеленок, подстраивались под настроение Дана. Если он был в приподнятом настроении, в комнате звенел смех, если хандрил – они читали или занимались рукоделием в почтительном молчании, пока их смиренное терпение не развеивало его угрюмость, а если его донимала боль, они наклонялись над ним, «точно два ангелочка» (по его собственным словам). Джози он часто называл «маменькой», Бесс же так и осталась «принцессой», причем к двум кузинам он относился неодинаково. Джози иногда докучала ему своей заботливостью – длинными пьесами, которые любила читать вслух, и материнской воркотней, когда он нарушал предписания врача: дело в том, что ее так восхищала ситуация, когда венец творения находится у нее в руках, что, покорись он, она правила бы им железной рукой. Что до Бесс, Дан никогда не выказывал ни раздражения, ни нетерпения, когда она нежно ему пеняла, слушался ее с первого слова, старался, как мог, в ее присутствии показать себя с лучшей стороны и проявлял такой интерес к ее творчеству, что мог часами лежать и смотреть на нее, не уставая; при этом Джози читала ему со всем присущим ей мастерством, а он и не слышал.