Наблюдавшая за этим миссис Джо прозвала их «Уна и лев»[445], и это прозвание очень им подходило, хотя гриву льва обрили почти наголо, а Уна не пыталась накинуть на него ошейник. Старшие дамы участвовали в процессе лечения – приносили лакомства и исполняли все желания больного, – но у миссис Мег было много хлопот по дому, миссис Эми готовилась к поездке в Европу, намеченной на весну, а миссис Джо опять засасывал «водоворот», ибо за бурными домашними событиями она, как это ни печально, опаздывала сдать рукопись. Она сидела за письменным столом, перекладывая бумаги или задумчиво покусывая перо в ожидании, когда на нее снизойдет божественное вдохновение, но часто ей случалось забыть про вымышленных героев и героинь, потому что она увлекалась изучением сидевших перед ней живых моделей – а потому по случайным взглядам, словам и жестам распознала романтические настроения, которых больше никто не заметил.

Портьеру, разделявшую комнаты, обычно отдергивали в сторону, поэтому группу в застекленном эркере было видно хорошо: с одной стороны – Бесс в серой блузе, возится с инструментами, с другой – Джози, у нее в руках книга, а между ними, на просторной кушетке, лежит, подпертый множеством подушек, Дан в разноцветном восточном халате – подарок мистера Лори, который больной носил к большому удовольствию девочек, хотя сам предпочитал свою привычную куртку, «у нее нет этого проклятого хвоста, на который вечно наступаешь». Дан был обращен лицом к комнате миссис Джо, однако, похоже, совсем ее не видел – глаза его были прикованы к стройной фигурке: блеклый свет зимнего солнца озарял золотистую головку и изящные руки, ловко формовавшие глину. Джози было почти не видно – она яростно раскачивалась в кресле-качалке у изголовья кушетки, и тишину, как правило, нарушало лишь журчание ее девичьего голоса – за исключением тех моментов, когда вспыхивал неожиданный спор по поводу главы книги или головы буйвола.

Что-то в больших глазах, которые казались больше и чернее обычного на бледном исхудалом лице и не отрывались от единственного предмета, постепенно начало завораживать миссис Джо, и она стала внимательно отслеживать все перемены их выражения. Было видно, что Дан не следит за развитием сюжета и часто забывает рассмеяться или вскрикнуть в забавные или волнительные моменты. Иногда глаза глядели нежно и тоскливо – и наблюдательница радовалась тому, что ни одна из барышень не способна перехватить этот опасный взгляд: стоило им заговорить, Дан его прятал; иногда они полыхали пламенем, лицо попеременно то краснело, то бледнело, несмотря на попытки скрыть это за нетерпеливым жестом или движением головы; но чаще всего взгляд был хмурым, печальным и суровым, как будто угрюмые глаза следили из темницы за неким запретным светом или развлечением. Выражение это появлялось у Дана на лице так часто, что вызывало тревогу у миссис Джо, ей очень хотелось пойти и спросить, что за горькое воспоминание омрачает ему эти тихие часы. Она знала, что преступление и последовавшее за ним наказание тяжким грузом лежат на его совести, но ведь юность, время и новые надежды способны даровать утешение, и поставленное тюрьмой клеймо постепенно перестает так уж сильно саднить. Порой уныние отступало и вроде бы проходило совсем – когда Дан перешучивался с мальчиками, беседовал со старыми друзьями или радовался поездке по снегу, которую предпринимали в погожий день. Отчего же тени так часто сгущались в обществе этих невинных, расположенных к нему девушек? Они, похоже, ничего не замечали, и стоило хоть одной из них взглянуть на него или заговорить, на лице его солнечным лучом, прорвавшимся сквозь тучи, загоралась ответная улыбка. Миссис Джо продолжала наблюдать, догадываться, делать открытия – пока случайное происшествие не подтвердило небезосновательности ее страхов.

Однажды Джози ушла по делу, а Бесс, уставшая от работы, предложила занять ее место, если Дан хочет послушать чтение.

– Хочу. На мой вкус, ты читаешь лучше, чем Джо, – она так торопится, что в глупой моей голове все перемешивается и она начинает болеть. Ты только ей не говори, она такая славная, такая умница, что сидит тут с таким медведем, как я.

Для Бесс была подготовлена улыбка, когда она подошла к столу за новой книгой – предыдущую как раз дочитали.

– Никакой ты не медведь, мы считаем, что ты ужасно хороший и терпеливый. Мама говорит, мужчине всегда тяжело в заточении – а уж тебе и подавно, ты же привык к свободе.

Если бы Бесс не просматривала заголовки книг, то заметила бы, как съежился Дан – последние ее слова его будто ударили. Он не ответил, но другие глаза увидели и осознали, почему он выглядит так, будто отдал бы все, чтобы сейчас вскочить и умчаться вверх по склону холма – так он делал раньше, когда тяга к вольной жизни становилась непереносимой. Тронутая этим внезапным порывом, миссис Джо подхватила рабочую корзинку и перебралась к своим соседям из опасений, что может потребоваться громоотвод: Дан выглядел как грозовая туча.

– Что будем читать, тетушка? Дану, похоже, все равно. Вы знаете его вкусы – посоветуйте что-нибудь спокойное, милое и короткое. Джози скоро вернется, – попросила Бесс, продолжая перебирать книги, наваленные кучей в середине стола.

Прежде чем миссис Джо успела ответить, Дан вытащил из-под подушки потрепанный томик и, протянув его Бесс, сказал:

– Почитай, пожалуйста, отсюда. Текст короткий и милый – мне он очень нравится.

Книга открылась на нужном месте – похоже, третий рассказ перечитывали особенно часто, – и Бесс улыбнулась, разглядев его название.

– Ого, Дан, вот уж не думала, что тебе понравится эта романтическая немецкая повесть. Там есть про сражения, но, если я правильно помню, она страшно сентиментальная.

– Знаю, но я так редко читаю художественные книги, что для меня чем проще – тем лучше. Иногда под рукой вовсе нет ничего другого – я, кажется, уже выучил ее наизусть, и мне никогда не надоедают эти бойцы-герои, негодяи, ангелы и прекрасные дамы. Вот, прочитай сама «Рыцаря Ауслауг»[446] – тебе наверняка понравится. Эдвальд, на мой вкус, недостаточно крепок, зато Фродо – просто класс, а дух с золотыми волосами всегда напоминал мне про тебя.

Слушая слова Дана, миссис Джо переместилась туда, где могла видеть его отражение в зеркале, Бесс же села напротив него и произнесла, подняв руки, чтобы заново завязать ленточку, державшую копну густых мягких кудрей у нее на затылке:

– Надеюсь, Ауслауг ее волосы не докучали так, как мне мои – вечно они рассыпаются. Я сейчас.

– Не завязывай, пожалуйста, оставь как есть. Мне очень нравится смотреть, как они блестят. У тебя голова отдохнет, и это так хорошо вписывается в историю, Златовласка! – попросил Дан, вспомнив ее детское прозвище; сейчас он куда сильнее походил на себя самого в детские годы, чем все последнее время.

Бесс рассмеялась, встряхнула изумительными волосами и начала читать, радуясь возможности ненадолго спрятать лицо: дело в том, что комплименты всегда смущали ее, вне зависимости от того, кто их произносил. Дан внимательно слушал, а миссис Джо – ее глаза то и дело перебегали с иголки на зеркало – видела, не поворачиваясь, что он впивает каждое слово, будто усматривая в нем куда больше смысла, чем другие. Лицо его изумительно просветлело, и вскоре на нем появилось то самое выражение, которое появлялось всякий раз, когда славное или отважное деяние затрагивало лучшие струны его души. Звучала очаровательная история Фуке о рыцаре Фродо и прекрасной дочери Сигурда, то ли девушке, то ли духе, которая являлась возлюбленному в минуты опасностей и испытаний и в часы радости и побед – она указывала ему путь и оберегала от бед, наполняла его мужеством, благородством и правдолюбием, вела на ратные подвиги, склоняла к самопожертвованию ради любимых, заставляла преодолевать себя – для этого довольно было блеска ее золотых волос, которые сияли перед ним на поле брани, в мечтах и в опасностях, днем и ночью, – а после смерти он воссоединился с дивным духом, который ждал его, дабы принять и вознаградить.

Из всех историй в книге именно эту последнюю Дан, судя по всему, любил сильнее всего, и даже миссис Джо удивилась тому, что он смог уловить нравственный посыл сквозь утонченную образность и возвышенный язык. Впрочем, вглядываясь и вслушиваясь, она вспомнила, что в душе Дана всегда таились сентиментальность и утонченность, точно золотая жила в камне: именно поэтому он умел распознать и оценить оттенки цвета на лепестках, грацию животного, мягкосердечие женщины, героизм мужчины и все те нежные узы, что связывают одно сердце с другим, – вот только выказывать это не спешил, ибо не знал слов, которыми можно было бы выразить предпочтения и устремления, унаследованные от матери. Душевные и телесные страдания смирили самые сильные его страсти, а атмосфера сочувствия и любви, окружавшая его ныне, очистила и согрела сердце – и он взалкал пищи, которой так долго не хотел и не получал. Это было слишком очевидно написано на его необычайно выразительном лице: полагая, что никто не видит, он позволил ему отразить томление по красоте, покою и счастью, которые для него воплощались в сидевшей перед ним невинной, прекрасной девушке.

Постигнув этот печальный, но совершенно естественный факт, миссис Джо почувствовала укол в сердце, ибо понимала всю безнадежность подобного томления: девственно-белая Бесс и запятнанный грехом Дан были так же далеки друг от друга, как свет и тьма. Юную девушку не тревожили подобные мысли – это было явственно видно по ее полной безмятежности. Но много ли пройдет времени, прежде чем красноречивые взгляды раскроют ей правду? И каким это станет разочарованием для Дана, каким сокрушением для Бесс, которая столь же невозмутима, возвышенна и чиста, как ее мрамор, и любые мысли о любви гонит от себя с девической скромностью!

«Как все это тяжело для моего бедного мальчика! Как могу я развеять этот сон и отобрать у него тягу к добру, которую он совсем недавно начал испытывать? Когда милые мои мальчики найдут себе место в жизни, ни за что я больше не соглашусь воспитывать других, ибо тут какое хочешь сердце разобьется, я больше не выдержу», – подумала миссис Джо, вшив подкладку в рукав пальто Тедди задом наперед – так озадачила и расстроила ее эта новая катастрофа.