Только ближайшие родственники знали про помолвку Деми – общее мнение сводилось к тому, что пока жених и невеста слишком молоды и им остается лишь одно: любить и ждать. Они были так счастливы, что время для них, казалось, замерло; проведя вместе упоительную неделю, они мужественно расстались: Элис отправилась выполнять свой дочерний долг, с надеждой, которой предстояло укреплять ее и поддерживать во многих испытаниях, а Джон вернулся к работе, полный новоявленного рвения: теперь, когда впереди ждала такая награда, для него не осталось ничего невозможного.

Дейзи радовалась их счастью и без устали выслушивала планы брата на будущее. Да и собственные воскресшие надежды скоро вернули ей те свойства, которые она ненадолго утратила, и она вновь стала жизнерадостным, деятельным существом, у которого для всех находились улыбка, доброе слово и предложение помощи; песни ее опять раздавались по всему дому, и мама ее радовалась тому, что против былой печали нашлось столь действенное средство. У милого нашего пеликана все еще оставались сомнения и страхи, но она мудро держала их при себе, измышляя всевозможные хитроумные испытания, которым подвергнет Ната, когда он вернется, а также строго следя за письмами, приходившими из Лондона: дело в том, что из-за моря прилетел некий загадочный намек, и душевное благополучие Дейзи будто бы отражало нынешнее приподнятое настроение Ната.

Пройдя через период Вертера и примерив на себя роль Фауста[442] – об этом своем опыте он говорил со своей Маргаритой так, будто по ходу дела познакомился с Мефистофелем, Блоксбергом и винным погребом Ауэрбаха, – теперь Нат чувствовал себя Вильгельмом Мейстером, проходившим ученичество у великих мастеров жизни. Дейзи, знавшая всю правду о его мелких прегрешениях и искреннем раскаянии, только улыбалась в ответ на его письма, состоявшие из смеси любви и философии: она знала, что не может молодой человек, живя в Германии, не заразиться немецким духом.

– Сердце у него без изъянов, а голова скоро прояснится, когда из нее выветрится весь этот туман табака, пива и метафизики. Англия пробудит в нем здравый смысл, а добрый соленый ветер унесет прочь все его глупости, – объявила миссис Джо, очень довольная тем, какие перспективы открываются перед ее скрипачом: его возвращение отложили до весны – что вызвало у него сильнейшие тайные сожаления, но весьма способствовало его профессиональному росту.

Джози провела месяц на взморье вместе с мисс Камерон и с таким рвением усваивала уроки, что ее энергия, дарование и терпение легли в основание дружбы, которая в последующие бурные и блистательные годы стала для Джози неоценимым достоянием. Дело в том, что чутье не подвело маленькую Джо, и сценические таланты, присущие всем Марчам, расцвели и превратили ее в актрису, высоконравственную и всеми любимую.

Том и его Дора дружно двигались в сторону алтаря; Бэнгс-старший так боялся, что сын его опять передумает и ринется в какую-то третью профессию, что с радостью согласился на его ранний брак – в этом он видел якорь, способный удержать переменчивого Томаса на одном месте. Упомянутый Томас не мог больше жаловаться, что его третируют: Дора относилась к нему с неизменными преданностью и обожанием, и жизнь его стала в результате столь прекрасна, что он утратил способность попадать в переделки, – все говорило о том, что он способен стать дельным человеком, наделенным ярко выраженным талантом к избранной им профессии.

– Осенью мы поженимся и некоторое время поживем у моего отца. Папаша, знаете ли, уже немолод, мы с женой должны о нем позаботиться. А потом заведем собственное хозяйство. – Так звучала в тот период его любимая речь, обычно вызывавшая улыбки на всех лицах: дело в том, что мысль о Томми Бэнгсе как главе собственного «хозяйства» казалась всем его знакомым бесконечно забавной.

Словом, дела обстояли превосходно, и миссис Джо начинала уже подумывать, что невзгоды ее на этот год закончились, – но тут возникло новое переживание. После долгого перерыва пришло несколько почтовых открыток от Дана, который в качестве обратного адреса писал: «Для передачи через М. Мейсон и т. д.». Таким образом он мог получать из дома столь желанные новости и передавать туда краткие послания, чтобы там никого не тревожило его длительное отсутствие. Последнее – его доставили в сентябре – было помечено: «Монтана», а содержание оказалось очень простым:

Наконец добрался, вновь пытаюсь заниматься горным делом, но долго не задержусь. Всем удачи. Мысль о ферме оставил. О планах скоро сообщу. Здоров, занят и очень счастлив. Д. К.

Если бы они знали, что означает толстая черта под словом «счастлив», открытка наполнилась бы для них особым красноречием; дело в том, что Дан вышел на свободу и немедленно отправился в вольные края, о которых так тосковал. Встретившись случайно со старинным приятелем, он, к восторгу последнего, согласился поработать штейгером[443] у него на руднике – даже общество грубоватых шахтеров было ему приятно, а тяжелый физический труд оказался особенно по душе после долгого заточения в мастерской по производству щеток. Дан часто брал в руки кирку и вступал в поединок с камнем и почвой, пока не выбивался из сил, – а это случалось очень быстро, ибо год в тюрьме сказался на его превосходной физической форме. Он страшно хотел вернуться домой, однако откладывал отъезд неделю за неделей – хотелось, чтобы из тела выветрился тюремный запах, а с лица исчезло затравленное выражение. Выжидая, он завел друзей среди мастеров и простых рабочих, и, поскольку никто тут не знал про его прошлое, он вновь, с радостью и признательностью, занял отведенное ему в мире место: теперь без прежней гордыни и без иных планов на будущее, кроме желания как-то где-то творить добро и расквитаться с прошлым.

Однажды в октябре, в середине дня, миссис Джо решила устроить на своем письменном столе генеральную уборку, ибо снаружи моросил дождь, а в доме царил покой. Наткнувшись на послания Дана, она долго над ними размышляла, а потом аккуратно убрала их в ящик с ярлыком «Письма мальчиков» и сказала себе, между делом отправив в мусорную корзину одиннадцать просьб дать автограф:

– Пора бы уже прийти очередной открытке – хотя, возможно, он просто явится сам, чтобы рассказать нам о своих планах. Мне страсть как хочется знать, чем он занимался в этом году и как у него дела теперь.

Последнее желание исполнилось в течение часа: в комнату ворвался Тед – в одной руке газета, в другой сломанный зонтик, лицо взбудораженное. Он выпалил на одном дыхании:

– Обвал в шахте – заперло двадцать человек – было не выбраться – жены рыдали – вода поднималась – Дан знал про старую штольню – рискнул жизнью – всех вывел – почти погиб – во всех газетах написали – я знал, что он станет героем – ура старине Дану!

– Что? Где? Когда? Кто? Да не ори ты, дай почитать! – потребовала его мама, совершенно ошарашенная.

Тед вручил ей газету и дал прочитать самой, часто перебивая, – скоро явился и Роб, которому тоже хотелось все узнать. История была вполне обыденная, однако мужество и самоотверженность всегда заставляют щедрые сердца трепетать и завоевывают восхищение; поэтому рассказ получился и достоверным, и воодушевленным, а имя Дэниэла Кина, храбреца, который, рискуя собой, спас других, было в тот день у многих на устах. Лица друзей светились от гордости, когда они читали о том, что их Дан оказался единственным, кто среди возникшей сразу после трагедии паники вспомнил, что в шахту ведет старая штольня – она заколочена, но спастись можно только через нее, если успеть до того, как поднимется вода и шахтеры утонут; он спустился туда один, велев остальным дожидаться, пока он выяснит, все ли безопасно; услышал, как несчастные отчаянно борются за жизнь с другой стороны перегородки, и с помощью окликов и стуков указал им путь в нужное место; как потом он встал во главе спасательного отряда и, проявив недюжинный героизм, вывел всех вовремя. Его поднимали наверх последним, изношенная веревка порвалась, и он упал с высоты – сильно ушибся, но остался жив. Благодарные женщины целовали его перемазанное лицо и окровавленные ладони, мужчины унесли победителя прочь на руках, а владельцы шахты пообещали ему щедрую награду – если только он выживет!

– Он не может не выжить! Выживет и, как только сможет двигаться, приедет домой, чтобы тут за ним ухаживали – если нужно, я сама за ним съезжу! Я всегда знала, что рано или поздно он совершит отважный и беспримерный поступок, если только не попадет на виселицу и не подвернется по глупости под пулю! – воскликнула взволнованная миссис Джо.

– Поезжай, мама, и меня возьми с собой. Именно мне и положено ехать, ведь Дан очень любит меня, а я – его, – начал было Тед, который сразу сообразил, что поездка наверняка окажется как раз в его духе.

Ответить его мама не успела – вошел мистер Лори, причем почти так же шумно и суматошно, как и Тедди Второй, и воскликнул, размахивая вечерней газетой:

– Новости видела, Джо? Что скажешь? Мне прямо сейчас ехать за нашим храбрецом?

– Было бы замечательно. Но может оказаться, что все совсем не так – слухи часто бывают лживыми. Может, через несколько часов мы услышим совсем другую версию этой истории.

– Я телефонировал Деми: пусть выяснит все, что сможет; если это правда – немедленно отправляюсь в путь. Отличная выйдет поездка. Если он в состоянии путешествовать, я привезу его сюда, если нет – останусь за ним ухаживать. Он выкарабкается. Уж кого-кого, а Дана падение на голову не убьет. У него девять жизней, и он пока даже половины их не потратил.

– Дядя, если вы поедете, можно я с вами? Ужасно хочется куда-нибудь съездить, и так будет здорово посмотреть на шахты и на Дана, услышать все подробности, помочь ему. Я умею ухаживать за больными. Правда, Роб? – воскликнул Тедди просительным тоном.

– Истинная правда. Но если ты маме нужен тут, могу я съездить и помочь дяде, – ответил Роб со свойственным ему хладнокровием: он явно годился для такой поездки куда больше, чем взбалмошный Тедди.